За Маврозумом столь же бесцеремонным шагом, словно волки на овец, двигались его приспешники. А близ самого Мавра поспевал веснушчатый и агрессивный старый знакомый — Костаки, тоже таинственным образом связанный с похищением Светки.— Куда же она, сто чертей, куда же она могла деться? — выговаривал ему одноглазый шеф. — Хорошо ли ты расспросил в артистической уборной? Ты хвастался, что у тебя служанки матери Фамари чуть ли не родственницы. И она в артистическую уборную совсем не приходила? Этого не может быть!Костаки оправдывался, божился на виднеющиеся купола Сергия и Вакха, а пират сверлящим глазом зорко осматривал все встречающиеся закоулки улицы, бегущей в порт.Денису не хотелось попадать в поле зрения к ним, и он зашел в первый встречный полуподвал. Это было заведение общественного питания — фускария, в котором владычествовал веселый кавказец Малхаз. При помощи расторопных мальчиков он поил винами, кормил козлятиной, угощал устрицами, лакомил сладкими лепешками, насыщал медовой сытой.Признаться, в хорошем обществе не принято было хвастаться тем, что бываешь у Малхаза. Но Малхаз и не нуждался в клиентах безупречной репутации, у него праздновали свои победы знаменитые гонщики, делили барыши короли перекрестков, встречались лица со столь зверскими физиономиями, что пропадала всякая охота узнавать, кто они. Может быть, потому у Малхаза бывали, в масках, конечно и с надежной охраной, и столпы придворной репутации, но об этом, конечно, ни-ни…Прежде чем спуститься в фускарию, Денис снял и спрятал свою офицерскую цепь. Теперь только хламида — плащ с пурпурной каймой свидетельствовал о его магистерском звании. Расставаясь, Фармацевт отдал ему кошелек, который вместе с прочим довольствием получил на него в дворцовом ведомстве. Фармацевт при этом ворчал, что, мол, чиновник — скряга, напихал достойнейшему человеку в кошелек одних медяков!Затем этот любитель поворчать высказал такую сентенцию: благородному человеку кошелек носит за ним его раб! Когда получишь грамоту на звание магистра, покупай себе раба, чтобы везде быть принятым сообразно твоему новому сословию. Час от часу не легче!Фускария была полна. Народ обсуждал политические и ишюдромные вести. Свободные места водились только возле гулящих девушек, которые поджидали там кавалеров. Отыщется таковой — они с ним платком отгородятся, там уговариваются насчет гулянья.Денис прошел в самый конец зала, места не находилось. У кирпичной торцовой стены имелся маленький столик на двоих, но за ним сидела женщина, другое место было свободно. Женщина сидела, накрыв голову платком, а Денис еще не знал обычая, что, если женщина пришла в фускарию гулять, ее узнавали по непокрытой голове. Если же на ней был хоть платочек или кусочек кисеи — она не гулящая. Денис поэтому сел на свободный стул.— А если это место занято? — спросила визави.— Я освобожу, — кратко ответил Денис. Он устал, да и неплохо бы подкрепиться. Несмотря на всяческие потусторонние приключения, утроба требовала свое.Женщина хотела спорить и даже обернулась, ища поддержки у хозяина (никакая женщина, не имея знакомств у Малхаза, не рискнула бы к нему прийти одна). Но взглянула на лицо Дениса и заинтересовалась им.Во всех концах фускарии бурно обсуждался прошедший заезд. Синие, мол, всех возничих подкупили, только чтобы не обгонять их великого Антиппу!— Сколько бы сейчас могло быть времени? — спросила визави и вздохнула: — А я все без движения!Денис, которому расторопный малхазянин принес вино и кувшин с родниковой водой для смешивания, постарался не реагировать на переживания визави. Завязывать связи с девицами он не хотел.А кругом разгорался серьезный политический скандал. Сторонники зеленых обвиняли Маруху и Агиохристофорита в том, что они будто бы хотят отстранить от престола наследника, царевича Алексея. Прасины, наоборот, клеймили царицу Ксению-Марию, что она будто бы при живом муже живет в открытую с его племянником протосевастом Алексеем. Денис напрягал память, представляя себе когда-то читанные исторические книги. Сбивала путаная система византийских имен и фамилий. Впрочем, фамилий в нашем понимании этого слова там не употреблялось. Были династийные, клановые прозвища, а личные имена, особенно в царской семье, зависели от моды. Был великий Алексей Первый, восстановитель могущества, родоначальник династии, теперь подряд все царевичи именовались Алексеи.Визави — женщина напротив — поддерживая платочек под подбородком, нагнулась под стол, словно бы ощупывая себе ногу… Легкое вино шумело в голове. Денису было хорошо от одиночества. Любопытно, что там (хотелось показать пальцем наверх) он никогда не испытывал чувства одиночества, всегда и везде кругом был какой-то народ. Оказалось, одиночество — это очень лирично и чувствуешь себя как беглец, который всем одинаково чужд…
Стучись! Вот сумрак, непогода,Сгрудились беды всех мастей…Где милосердие народа,Где снисходительность властей?
Самих небес враждебно лоно,А безобразий — легион.Когда ты где-то вне закона,Пусть будет проклят сам закон!
За дверью голос серебристый,Часов домашний слышен бой.А ты — пугающ и неистов,Стучись, и да Господь с тобой!
И хоть безмолвны эти ставниИ лай овчарок позади,Ты из веков явился давних,Рви двери с петель и входи!
— Что с вами, милая девушка? — спросил все-таки Денис свою визави. — Не повредили ли вы ножку?— Вы очень догадливы, господин, — ответила она без кокетства, видимо, ей действительно было больно. — Такое несчастье.Фускария принялась обсуждать, зачем доместик Врана прибыл в столицу и означает ли это введение войск. Денисова соседка печально усмехнулась и смотрела на него огромными темными глазами.— Ты врач? — вдруг спросила она.— Почему ты так думаешь?— Ты очень профессионально смотрел, когда я ногу растирала.Денис хотел сказать с усмешкой, что теперь в известной мере врач, но подумал, что и слов таких греческих не подберет, и просто предложил ногу посмотреть.Незнакомка выпростала босую ножку, худую, но очень пропорционально сложенную, и положила к нему на колени. Денис отметил еще и крупноватую ступню и подумал: типичная нога балерины или циркачки. Большим пальцем он ощупал сухожилия. Девушка ойкала, но мужественно терпела. Закрытых переломов он вроде бы не обнаружил. Их институтский физорг сказал бы: два-три массажика, тренировочка — и Вася!— Где это тебя? — спросил он, отпуская ногу.— В небе! — уже весело сказала она, показывая в улыбке черные от сластей зубы. — Среди звезд!«Ах, так ты и есть танцовщица по канату, — стал догадываться Денис. — Это в тебя, значит, выстрелила коварная Маруха! Сейчас станет пришпиливаться к нему. Хватит ли всего кошелька дворцового ведомства?»Но она просто спросила, как его зовут.— Денис.— Какое звонкое имя! Как звук трубы!— Спасибо за комплимент. А тебя?— Астрон.— Звезда? Тоже красиво. Но это, вероятно, сценический псевдоним. А как твое христианское имя?Денис смотрел на ее нестандартное лицо с тонким носиком и почти сросшимися черными бровями. Неподвижные глаза состояли из одних зрачков и там возникало и копилось доверие.— Зови меня Токи, то есть Теотоки. Но это только для тебя, молю, никому не разбалтывай! Это имя никто не должен знать.— Барышня! — вдруг раздался за их спинами властный бас хозяина заведения. — Если уж ты без платка сидишь, как условлено, плати-ка царский налог!Они и не заметили, как в пылу врачебного осмотра платок сполз на плечи Теотоки. Денис стал вынимать из-за пазухи всемогущую золоту цепь таксиарха. Малхаз слегка поклонился этой цепи, он сказал жалобно:— Я бы, господин, к вам и не приставал… Но сборщики налогов, они с меня кожу снимут!Денис спросил, сколько этого налога платить, и, раскрыв ведомственный кошелек, рассчитался.— Боже, какой стыд! — Теотоки даже закрыла глаза ладонью.— А нельзя ли отсюда перебраться в другое место? — поинтересовался Денис.Гордый Малхаз отошел от них, колыхая жирной спиной и заявляя в пространство, что он ведь и любого офицера может выкинуть отсюда… Споры за столами достигли апогея. Кто-то запустил кружкой в политического противника, его стали усмирять, топот плебейских сапог сотрясал фускарию.— Где ты живешь? — спросила Теотоки. Где он живет? А вот об этом он до сих пор не задумывался. Где-то живет.И вдруг он увидел вновь людей, с которыми никак не хотел бы встречаться. Между столиками проходили, заглядывая в лица сидящих, одноглазый пират Маврозум в роскошном тюрбане, с ним его приспешники и неразлучный Костаки, целеустремленный, как лисенок.— О! — забеспокоилась Теотоки. — От них бы мне подальше!Короче говоря, они оба хотели бы скрыться отсюда, но было поздно. Маврозум решительно к ним продвигался, даже заглядывал бесцеремонно под платки целующихся парочек.— Оплошал ты, Костаки! — продолжал он пилить своего адъютанта. — И напрасно твой учитель Сикидит хвалил тебя, как самого расторопного, зря.Тогда Теотоки кинулась к Денису, почти села к нему на колени и накрылась с ним своим платком.— И тут парочка! — воскликнул Маврозум. Но приподнимать платок у них не стал, потому что усмотрел на тунике Дениса пурпуровую полосу магистра.Они ушли, пересекли обратно пространство фускарии. Малхаз почтительно раскланялся с ними. Поднялись наружу по ступенькам — Маврозум, зло блистая острым глазом, за ним хищные приспешники и веснушчатый Костаки.А Денису и Теотоки не хотелось выбираться из-под платка. Удивительно нежно она обняла его за шею — никто в жизни его так еще не обнимал! — и прижалась к нему лбом. Денис видел ее серьгу — модную, в виде большого кольца из конского волоса, и край глаза, подрагивающий от волнения.Пахло лавандой, теплым запахом женской кожи, бедный Денис совсем оцепенел. И вдруг, теряя разум, положил руку ей на грудь. Под шелковым платьем ощутил упругость и мягкость одновременно.— Не надо, — еле слышно сказала Теотоки и прижалась к нему. — Слышишь? Не надо!Так они сидели под платком неизвестно сколько, и вдруг Теотоки спросила:— А ты не тот, который пришел из Львиной ямы и исцелил самодержца?— А откуда ты догадалась об этом?— Не знаю, ах, не знаю! Но я ждала тебя всю жизнь! Хоть мне и сулила матерь наша в цирке Фамарь, она же гадалка, ты знаешь? Что я не выйду замуж за любимого человека!Сняла платок, взялась поправлять ресницы из туалетной коробочки, а Денис оглядывался, не было ли какого-нибудь скандала. Но спорщики прасины с венетами выбежали на улицу и в фускарии воцарилась пристойность.— Такова судьба всех римлянок, — обреченно сказала она. 8 Выбрались наружу через кухонную дверь, почти ощупью шли по переулку, в котором не светило ничего, кроме небесных звезд, и попали на ярко освещенный проспект.Теотоки замотала платком голову, как это делают агарянки, только глаза блестели. Положив руку на плечо Дениса, она опиралась на него при ходьбе. Можно было подумать — гуляет себе парочка.Освещенная масляными лампами улица поднималась к Августеону — центру столицы. По ее торцовой мостовой стучало множество каблуков. Вверх от пристани гурьбою шли матросы в соломенных шляпах, вереницами портовые грузчики в фартуках, толпою расторговавшиеся разносчики с пустыми лотками.А навстречу валили к морю с песнями и звоном струн гуляющие, главным образом иностранцы. Девушки веселые, со смело распущенными волосами, музыканты, певицы, наемные факелоносцы.Теотоки уговорилась с Денисом, что он ее переведет через Августеон, где за Святой Софией улочка Сфоракия, а там ее дом. Терзалась, что хромает, причиняет ему неудобство.— Молчи, молчи, — подбадривал ее Денис.— И как это все получилось? Я уже была на конечной площадке, вдруг эта стрела… Вообще-то это не иначе чья-то подлость!— Шагай, шагай!— Ведь я могла бы заказать экипаж или носилки. А я заставляю тебя.— Ты не заставляешь, я добровольно.Они вышли на угол улицы, и перед ними открылась панорама Августеона с могучим, как гора, куполом Святой Софии. Посреди огромной площади высился довольно угрюмый портик, в котором, по преданию, Константин положил камень в основание столицы. В ночной тьме чудились фасады ведомств и колоннады дворцов.А площадь была залита светом, и это удивило Дениса, ведь Византия, конечно, не знала ни газа, ни электричества. Но каждая лавка и каждый подъезд обязан был вечером выставлять по нескольку огней — масляные плошки, светильники, вроде чайничков, просто свечи, горевшие в фонариках из пергамента. Прототип нашей иллюминации. На благословенном юге какие же ветры? И тысячи огоньков слабо мерцали от движения воздуха, и картина была феерической.— Ты ведь чужеземец? — спросила Теотоки. — Я сразу догадалась. Признай — какой у нас город… Красота! Денис признал, что красота. Перед ними, по так называемой Золотой Площадке, взад и вперед двигалась расфранченная толпа. «Это у них Бродвей, — подумал Денис. — Или Невский».В этом сезоне столичная молодежь, которая везде и всегда готова эпатировать публику, пользуясь к тому же и некоторым ослаблением надзора во время болезни Мануила, на Золотую Площадку выносила наряды из Венеции. То ли именно потому, что с Венецией был разрыв отношений у мануиловского правительства, то ли потому, что на фоне балахонообразных скарамангиев, расшитых шелком и парчой, итальянские легкие трико и распашонки выглядели революционно. Многие из торговцев обогатились, ввозя с Запада новые моды.Отличился прыщавый Мисси Ангелочек, который расхаживал в обтягивающем ляжки трико, плащике до пояса и огромной шляпе с пером. Завидев его, Теотоки отвернулась:— Этого я тоже не хотела бы видеть… Видишь, как много, оказывается, у меня знакомых.Денис вывел ее на угол улицы Зевксиппа, где были фешенебельные бани и дорогие гостиницы. Теотоки пожелала отдохнуть. Там стоял каменный куб из черного нефрита в человеческий рост — измерительный знак, миллиарий, отсюда начинались все дороги в Римской империи. Бесцеремонная молодежь забиралась на него со своими подружками, грызла орехи, свистела в четыре пальца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77