В янтарно-пепельном воздухе стояло урчание кондиционера, смешанное с едва ли более громкой, способствующей пищеварению инструментальной музыкой, которая доносилась с галереи над позолоченным входом в зал. Старые, всю жизнь отдавшие родному кораблю музыканты искренне полагали, что от артрита, поразившего их пальцы, Ричард Роджерс только выигрывал, делаясь благородней и торжественней. Роскошную обстановку дополняли тончайшие камчатные скатерти и стулья, на которых, должно быть, уютно себя чувствовала любая, даже самая массивная задница. Возле столика Теодореску стоял мягко подсвеченный аквариум, фантастические обитатели которого—мохнатые, закованные в броню, светящиеся, усеянные шипами и распушившие огромные хвосты—невесело навещали замки, гроты и бельведеры, то и дело, разевая рот и неслышно делясь впечатлениями с проголодавшимися высшими позвоночными. Кроме Теодореску, мисс Деви и Хильера за столиком никого не было. Но особо обрадовало Хильера то, что семейство Уолтерсов отделял от него частокол упитанных и довольно шумных бизнесменов с супругами. Впрочем, радость его была бы еще больше, если бы мисс Уолтерс не была столь хороша в своем переливающемся бархатном платье-«рубашке». На шее у нее висел медальон на длинной массивной золотой цепочке. Она читала за столом, чего, конечно же, делать не следует, но что ей еще оставалось? Брат сидел надутый, а отец с мачехой были полностью погружены в процесс молчаливого и торжественного поглощения пищи. Время от времени миссис Уолтерс втолковывала своему мрачному и прожорливому супругу, что тому непременно следует отведать что-нибудь еще.
Хильер присоединился к Теодореску, который уже поедал медальоны с омарами в винном соусе. Как утверждал шеф-повар, омар сначала вываривался в крепком пряном бульоне из собственного панциря, затем в белом вине, после чего опускался в горящий анисовый ликер. В зале было множество молчаливых официантов, в большинстве своем гоанцы, хотя встречались и англичане (один из них—напарник Риста—подошел к Хильеру и прошептал: «Спасибочки за пиво»). Из кухни не доносилось никакого лязга и грохота, в зале царило величественное спокойствие.
— А теперь давайте закажем розовую кефаль с артишоком,—предложил Теодореску. — Человек, прежде сидевший на вашем месте, не отличался хорошим аппетитом, а меня раздражают люди, которые едят намного меньше, чем я. Впрочем, наесться мне никогда не удается.
Хильер взглянул на проворные пальцы мисс Деви с длинными алыми ногтями. Перед ней было огромное блюдо с мясом в соусе кэрри и множеством разнообразных гарниров. Вряд ли она сумеет управиться с такой порцией до полуночи.
— Я бы предпочел, если вы не возражаете, именно это шампанское,—сказал Теодореску, имея в виду «Боллинже» 1953 года, первую бутылку которого они уже почти допили.—Обычное, безобидное шампанское, однако вино для меня как хлеб: оно должно сопровождать еду, но не должно от нее отвлекать. Поклонение вину—наиболее вульгарная форма язычества.
— Позвольте только,—сказал Хильер,—записать следующую бутылку на мой счет.
— У меня другое предложение: кто съест меньше, тот и будет оплачивать спиртное.
— Тогда уж мне точно придется раскошелиться,—сказал Хильер.
— Боюсь, что маленький нахал просто подорвал вашу веру в себя. За столом поджарый человек—опасный соперник. Не бойтесь толстяка, который, посмеиваясь, набивает свою утробу. Это только показуха. Скажите, вы любите заключать пари?
Хильер почувствовал, как в закупоренном чане начался процесс ферментации, и, словно под давлением Schaumwein, выпалил, неожиданно для самого себя:
— Ваши условия?
— Сумма на ваш выбор. «Дуэль желудков» интересует меня сама по себе.—Мисс Деви звонко расхохоталась.—Тысяча фунтов вас устроит?
Хильер прикинул, сможет ли он в случае поражения списать всю сумму на путевые расходы. Впрочем, какая разница? Чек за подписью Джаггера—это просто бумажка.
— По рукам,—сказал Хильер.—Блюда заказываем по очереди. На тарелках не должно оставаться ни крошки.
— Прекрасно. Начинаем, не откладывая. Они приступили к кефали с артишоком.
— Только не так быстро,—сказал Теодореску.—Торопиться нам некуда. Кстати, о шампанском. В свое время, кажется, в 1918 году—да, ровно через двести лет после того, как игристое вино Отвийе получило свое нынешнее название,—была попытка канонизировать изобретателя шампанского Дома Периньона. Из этого ничего не вышло, хотя многие, я вам скажу, удостаивались канонизации и за меньшие заслуги.
— Намного меньшие,—подтвердил Хильер.—Я бы с большим удовольствием искал заступничества святого Периньона, чем святого Павла.
— Вы, значит, верующий?
— Как вам сказать… Пожалуй, уже нет. (Осторожно… осторожно.) Я верю, что у человека есть право на выбор. Я признаю основной догмат христианства—свободу воли.
— Вот и замечательно. Неплохо бы и нам реализовать свое право на выбор…
Он подозвал официанта, и к ним подошел предупредительный рыжеусый человек. Это был сам старший стюард. Хильер и Теодореску заказали по два блюда. Хильер—филе палтуса «Королева Елизавета» в белом соусе. Теодореску—креветки, запеченные в тесте с соусом «Ньюбург». Хильер—souffle au foie gras с мадерой. Теодореску—ломтики авокадо с черной икрой и холодным сбитым соусом.
— И еще шампанского,—сказал Теодореску. Они приступили к еде, а сидящие поблизости пассажиры, слышавшие об условиях состязания, стали с интересом следить за его ходом, забыв о собственных тарелках. Теодореску с похвалой отозвался о черной икре, венчавшей ломтики авокадо, и спросил:
— А где находился ваш католический колледж, мистер Джаггер?
Стараясь не отвлекаться от еды, Хильер небрежно бросил:
— Во Франции.—Что-то он чересчур разговорился, а надо бы сохранить инкогнито. — В Кантенаке, к северу от Бордо. Но вряд ли вы знаете этот городишко.
— Кантенак? Кто же не знает Кантенак или, по крайней мере, вино «Шато Бран-Кантенак»!
— Конечно,—сказал Хильер,—но мне показалось, что вина вас не интересуют. Да, барон де Бран прославился еще своим «Мутон-Ротшильдом».
— Однако странное место для воспитания юного англичанина. Наверное, ваш отец был как-то связан с виноградарством?
— Моя мать была француженкой,—солгал Хильер.
— Правда? Какая у нее девичья фамилия? Возможно, я знаю ее родственников.
— Сомневаюсь. Она происходила из ничем не примечательного семейства.
— Но, насколько я понял, техническое образование вы получили в Англии?
— В Германии.
— Где в Германии?
— Предлагаю,—сказал Хильер,—filet mignon a la romana, фигурную лапшу и кабачки.
— Прекрасно. (Старший стюард заскрипел карандашом.) И, пожалуй, жареной ягнятины, но чтоб с прослойками жира. И жюльен из швейцарского сыра с зеленой фасолью и сельдереем.
— Еще шампанского?
— Я бы предпочел что-нибудь покрепче. В пятьдесят пятом году было прекрасное бордо. Может быть, «Лафит Ротшильд»?
— Лучше не придумаешь!
— А для вас, дорогая?
Мисс Деви так и не доела кэрри, хотя все-таки с большей частью управилась. Она заказала обыкновенное крем-брюле и бокал мадеры. Шампанского ей было достаточно: глаза мисс Деви светились, причем не тлели, как джунгли, а сверкали, как Нью-Дели. Когда Хильер увидел, что в ожидании филе-миньона Теодореску жадно откусил кусок хлеба, ему стало не по себе. Что-то здесь не то, надо не спускать с него глаз. Обеденный зал постепенно пустел, престарелые музыканты удалились, и их место занял эстрадный ансамбль. У сидевших поблизости пассажиров интерес к состязанию заметно поугас, на сытый желудок они воспринимали его как бессмысленное обжорство. Мужчины окутывали себя голубым дымом, потакая очередной слабости—на этот раз роскошным кубинским сигарам. Уолтерсы сидели все там же: девушка читала, Алан посасывал коньяк, миссис Уолтерс курила, мистер Уолтерс куксился.
— Так где в Германии?—спросил Теодореску, разрезая филе.—Я очень неплохо знаю эту страну, да и другие страны тоже—куда меня только не забрасывали дела бизнеса!
Хильер воспринял это как предупреждение.
— Я изучал пишущие машинки после войны. В Вильгельмсхафене.
— Как же, знаю. Некогда крупная военно-морская база, а сегодня заурядный прибрежный центр легкой промышленности. Вы, возможно, встречались с герром Лутвицем из «Олимпии»?
Хильер нахмурился, выигрывая время.
— Нет, герра Лутвица я что-то не припомню.
— Ах да, я перепутал, он же не в «Олимпии» работает.
Подали жареную ягнятину. Она оказалась восхитительной, чего нельзя было сказать об обороте, который принимала беседа.
— А в чем состоит ваш бизнес?—спросил Хильер.
— Чистая купля-продажа,—ответил Теодореску, тяжело пожав плечами. Хильеру показалось (хотя он и не был уверен), что Теодореску уже без особого желания отправил в рот очередную порцию жюльена.—Я ничего не создаю. Трость надломленная в великом—вашем великом—созидающем мире.
— Фазана, фаршированного пеканами,—заказал Хильер.—Хлебный соус, чипсы к дичи и (о, Господи!) немного брокколи.
— Пожалуй, еще цыпленка с ячменем и соусом «бешамель», только не острым. Грибную икру со шпинатом и печеный картофель с колбасной начинкой.
Хильеру показалось, что Теодореску заказывает с каким-то вызовом. Может быть, он, наконец, подустал? Что там у него над верхней губой—не пот ли?
— Прекрасный выбор,—воскликнул Хильер.—Пить будем то же самое?
— А почему бы нам не попробовать бургундского? Я бы заказал «Шамбертен» сорок девятого года. Трапеза становилась все более мрачной.
— Если позволите,—сказала мисс Деви,—я выйду на палубу.
Хильер немедленно приподнялся и сказал:
— Разрешите, я провожу вас,—и, обращаясь к Теодореску, добавил,—я вернусь через минуту.
— Э, нет! —воскликнул Теодореску.—Останьтесь, пожалуйста. Нет лучшего рвотного, чем океан.
— Вы полагаете,—спросил Хильер, садясь на место,—что я способен на столь бесчестный поступок?
— Я ничего не полагаю.
На пороге комнаты, специально предназначенной для пассажиров, желающих избавиться от рвотных позывов, мисс Деви обернулась и посмотрела на Хильера с печальной улыбкой. Хильер ответил легким поклоном, но приподняться уже не пытался.
— Возобновим борьбу,—хмуро сказал Теодореску.
— Я возражаю против слова «борьба». Это звучит оскорбительно в отношении таких кулинарных шедевров. Лично я ем с наслаждением.
— В таком случае продолжайте наслаждаться и прекратим разговоры.
Хильер предвкушал победу (вкушая при этом довольно безрадостно). Вдруг со стороны столика Уолтерсов послышался грохот, глухой удар, стоны и выкрики. Голова главы семейства покоилась на столе среди фруктовых очистков. Рядом валялись опрокинутые кофейные чашки и молочник. Похоже на сердечный приступ. Стюарды, которые, по мере того как обеденный зал пустел, подбирались поближе к месту состязания, теперь бросились с оставшимися в зале пассажирами к столику Уолтерсов. Происходившее напоминало ожог, внезапно обезобразивший нежную кожу праздника. Хильер и Теодореску виновато посмотрели на свои уже почти пустые тарелки. Один из стюардов кинулся за корабельным врачом.
— Может быть, согласимся на ничью?—предложил Хильер.—Думаю, мы оба были великолепны.
— А, не выдержали!—воскликнул Теодореску.—Сдаетесь?
— Почему же не выдержал? Просто я считаю, что было бы разумнее внять только что сделанному нам страшному предостережению.
Врач в парадном кителе, принятом на торговых судах, громко требовал, чтобы его пропустили к столику.
— Предлагаю продолжать,—сказал Теодореску и подозвал старшего стюарда.—Привезите столик с холодными десертами.
— Сэр, джентльмену очень плохо. Не могли бы вы немного подождать?
— Глупости. Тут вам не госпиталь.
Между тем основания для такого сравнения, несомненно, имелись. В зале появились два санитара с носилками. В то время как жутко хрипящего мистера Уолтерса укладывали на носилки, стюард-гоанец вкатил столик с холодными десертами. Миссис Уолтерс рыдала. Дети куда-то исчезли. Санитары, окруженные толпой, вынесли мистера Уолтерса из зала. Вскоре в нем не осталось никого, кроме Хильера и Теодореску.
— Шербет «Арлекин»?—предложил Теодореску.
— Шербет «Арлекин»,—согласился Хильер. Они наполнили тарелки друг другу.
— И, если не возражаете против белого вина, «Бланкет де Лиму»,—сказал Теодореску.
— С удовольствием.
С кислыми физиономиями они приступили к сладкому. Персиковый мусс с малиновым сиропом. Кольцо со сливками «Шантийи» с фруктовой подливкой. Груши «Элен» в холодном шоколадном соусе. Холодный пудинг «Гран Марнье». Клубничное желе. Засахаренные каштаны.
— Послушайте,—задыхаясь, проговорил Хильер,—мне это перестает нравиться.
— Правда, мистер Джаггер? А что же в таком случае вам нравится?
— У меня во рту пожар.
— Потушите его пирогом с нектаринами,
— Боюсь, меня сейчас вырвет.
— Нет уж, так мы не договаривались. Это против правил.
— Кто это, интересно, установил такие правила?
— Я.
Теодореску наполнил бокал Хильера холодным пенистым «Бланкет де Лиму». Отпив, Хильер почувствовал себя лучше. Он заставил себя съесть шоколадно-ромовый десерт со взбитыми сливками и ликером «Калуа». Затем заглотил апельсиновый мармелад по-баварски, пропитанный ликером «Куантро».
— Как насчет яблочного пирога по-нормандски с бокалом кальвадоса?—спросил Теодореску.
Но перед глазами Хильера встала апокалипсическая картина собственных внутренностей: осклизлое мясное хлёбово, лениво текущие по трубам сливки, ароматные ликеры, готовые в любой момент самовоспламениться, винное внутреннее море, прокисшее и пенящееся. Этого хватило бы на день жителям целого индийского городка. Вот он, Запад, от которого бежал Роупер.
— Сдаюсь,—с трудом проговорил Хильер.—Вы победили.
— С вас тысяча фунтов. Я хотел бы их получить до того, как мы прибудем в Ярылык. Нет, возможно, я покину корабль еще раньше. Так что потрудитесь заплатить не позже завтрашнего полудня.
— Но Ярылык — это ближайший порт. Вы не сможете покинуть корабль раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32