Не зачет, сказал. Андрей их много насдавал: готовился тщательно, проговаривал вслух. Халтурить не любил. Память развивал. Что правда, то правда. Десятки страниц наизусть. Труд какой! Помнил, где какая запятая стоит, где голос повысить нужно, где понизить, а где и паузу выдержать. Среди пластинок несколько сказок имелось, так он их с первого прослушивания навсегда помнил, мог интонацию повторить, а некоторые даже голосом рассказчика. Как будто пожилая провинциальная рассказчица. «Жили-были дед и баба. И была у них курочка Ряба. Вот снесла как-то раз курочка яичко, да яичко не простое, а золотое. Захотели дед и баба яичко разбить. Били-били – не разбили, били-били – не разбили. Положили яичко на полку. Бежала мимо мышка, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба…»
– А курочка Ряба им говорит, – подхватил незнакомец. – Не плачь дед, не плачь баба. Снесу я вам новое яичко, но не золоте, а простое.
– Не золотое, а простое, – согласился Андрей.
Короткая сказка, чего ж ее не запомнить. Они с Катькой много сказок слушали и читали много, когда сына ждали. Чтоб ему рассказать. Очень ждали. Такой хулиганистый – придумала Катька быть ему хулиганистым – мальчик в валенках и в санках сидит.
– Озорной мальчик, – сказал незнакомец.
Не то слово. Шубка из цигейки, шапка с кокардой. Чем не партизан? Если что-то не по душе, будет настаивать до тех пор, пока по душе станет. А у прочих, будто души нет? Есть. Но взрослый ребенку завсегда уступит, и получается: одному хулигану по душе, а одному взрослому – нет. Такой коленкор. А когда ребенок вырастает, он, в свою очередь, уступает. Круг замыкается. Там уже новый хулиган натягивает валенки да плюхается в санки: везите, мол! И когда появляется такой хулиган, все страхи – которые по мелочи и не считаются, и один большой, но всего один – уходят на дальний план, остается единственный страх – за него. За хулигана этого боишься. А думаешь, что волнуешься.
Они с Катькой ему из картона чего только не вырезали. Андрей делал, а Катька помогала: работа – поровну. Себя только не сделали – не успели. А так… Алоэ сделали в большом горшке – ухаживать. Должно ребенку хорошее прививать? То-то. Духовое ружье – подрастет, спортивные навыки освоит. Нет, не по птицам, конечно, стрелять. Так, для развития глаза. Гантельки наборные из картона. Чтоб мускулатура была, и осанка крепкая. Маленький бассейн – закаляться и для общего удовольствия. Голубой такой бассейн с кафельной плиткой. Акварель брали, гуашь – меньше. Гуашь мажется. Гардеробчик был: несколько рубашек разного цвета в клетку, ковбойские, два костюмчика на выход. Пижама – обязательно. Дети должны спать в пижаме. Не из аристократизма дутого, для культуры.
– Игрались, значит, – заключил незнакомец.
– Играли, – сказал Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – у меня тут маленькое дело.
Андрей пошел за незнакомцем. Оградки: кресты, просто камни с арабской витиеватостью, звезды древнего народа. «Все здесь», – вспомнил Андрей слова незнакомца. И точно: здесь все. Во всяком случае, многие. И питерские здесь, и московские, и даже из «НН» – Нижнего Новгорода. По некоторым не разберешь, откуда они: тексты разные, не только кириллица. Большой парк. Казалось – если разгрести все эти деревья, посмотреть – до горизонта длиться будет. И за сам горизонт побежит. Только не видно, где кончается. Может, и вправду – за горизонт?
Незнакомец вынул из кармана два керамических овала, из другого – клей в тюбике. Две фотографии одного мужчины. Подышал, потер рукавом. Полюбовался.
– Он? – спросил Андрей.
– Он. – Незнакомец показал на камень. – Вон там.
Андрей обернулся. «Берггольц, Сергей Арнольдович». Военно-патриотическое четверостишье, концовка: «От сослуживцев». Две даты с годами. Сколотая фотография.
– Какая лучше? – спросил незнакомец и протянул Андрею оба овала.
Андрей пожал плечами: все хорошие. На одной покойный в кителе, с погонами. На другой – почему-то в пальто и каракулевой шапке. Будто обкомовский работник. Вторая не годится, это точно. Но тоже хорошая.
– Вот эта, – показал Андрей на ту, что в кителе.
– А не эта?
– Можно и эту, мне все равно.
– Хорошо, пусть в кителе, – согласился незнакомец и выдавил клей на тыльную сторону овала. Приладил на камень, отошел полюбоваться. – Красиво.
* * *
Вечером они отправились к Плужниковым. Нырнули в арку, пересекли Дежнева. Андрею казалось, что это и не Москва вовсе. И Катьке так казалось. В унисон. Как у супругов бывает. Волшебный вечер, звезды. И ветра нет. Хорошо как. Никто не толкается, не суетится. Не Москва вовсе, а город придуманный. Снежин! От слова «снег» – Катькина идея. Мальчик с санками в нем живет, придумали. И они, значит, там. Маленький городишко к северу от Москвы. Андрей на работу ходит, а Катька ждет его. И он всегда возвращается на этот вокзал, где четыре «СНЕЖ» и одна одинокая «Н». «СНЕЖ Н» Такие города ведь бывают? Бывают, чего ж нет. А Катька волновалась – у нее живот большой – и идти, признаться, не хотела. Когда Андрей перчатки забыл – так и вовсе расстроилась. Но виду не показывала – не хотела в голову брать и Андрею в голову передавать. Остановка на Полярной в Москве – остановка на Садовой в Снежине. Ждали автобуса – а будто троллейбуса. Смешно было. Несколько человек на остановке и тишина. Хорошо.
А этот мужчина – который на овале, как обкомовский работник – подошел и руку протянул. И назвал Андрея по имени, и сказал: «Здравствуй, дорогой». Просто сказал, как старый знакомый. Вежливо сказал. А Андрей удивился – не знакомы они, обознался. Но на всякий случай руку протянутую пожал, воспитанность проявил. Оказалось, что Берггольц, Сергей Арнольдович. И учились, оказывается, вместе. В МСВУ. А Андрей и не помнит вовсе. Вроде и по возрасту не очень-то молод на вид. Но всяко человека годы изменят, может, и ровесники они. «Суворовец Берггольц, песню запе-вай!» – сказал мужчина. Был у них запевала – Саша Ковбаса, но Берггольц… Бердникова с Белкиным помнит, а вот других на «б». Да и не было, вроде, на «б» больше. Но, на всякий случай, супругу представил. Чтоб ситуацию сгладить как-то. «Познакомьтесь, – сказал Андрей, – это моя жена. Катерина. Катя, это Берггольц». «Очень приятно», – сказала Катька. А Мужчина кивнул и назвал имя: «Сергей Арнольдович». Нет, он сказал «Сергей Берггольц». Да, точно: «Сергей Берггольц». Надо же, он назвал и год выпуска, и класс, но Андрей не помнил. Нужно будет, решил, фотографии перебрать. Поискать этого Берггольца. А тут автобус – вроде как троллейбус – подошел, и Берггольц обрадовался возможности прекратить разговор. «Было приятно встретить друга», – сказал. А они с Катькой кивнули и пожелали ему всего хорошего.
Оставшееся время о матери говорили, о свекрови. Будто бы нужно к ней в Москву наведаться. Живут-то недалеко: из Снежина всего несколько часов на пассажирском, или на электричках, но на перекладных, с пересадками, то есть.
– А сколько часов? – спросила Катька для точности.
– Ну, – задумался Андрей, – давай девять.
– Много, – не согласилась Катька. – Пять пусть. Не больше семи чтоб.
Андрей не возражал.
Нужно выбрать субботу и съездить к матери на Таганскую, подумал Андрей. Помириться, наконец. И котенка отвезти. В подарок. Пушистый такой котенок. Катька ему имя сочинила. Нелепое имя, на «свеклу» похожее – Фекла. Ей не скучно будет, матери. Отца-то нет – вон когда не стало. И он у матери один. Двое, вернее. Пока двое. А скоро трое будет. И посмотрел на живот: вспомнил, как пуговицу часом раньше целовал. Зеленая халатная пуговица, обычная. А дорогая ему.
МСВУ… Берггольц в голову полез. «Запевай», – сказал. Большинство выпускников так и пошли по военной части. А он в медицину подался. Но в армии послужил – с курса забрали. Катька ждала, писала. Он санитарным инструктором был. Старший сержант. После вуза лейтенанта дали. Все как у всех. А тогда привезли зимой в предгорье, мороз сильный – на одних пятках стоял, в московских-то штиблетах, мерз, пока в сапоги не влез, с портянками. А в бане доктор осмотр делал: у кого, говорит, татуировки, шаг вперед. Двое их шагнуло. У того – роза с девушкой на плече, у Андрея – МСВУ: звезда и профиль – не Сталина, конечно! – Суворова. И «ПИ 6330» – номер первого автомата, что за ним в МСВУ закреплен был да в документах должным образом прописан. Первое его боевое оружие. Доктор их с тем парнем в книжечку записал. И парень тот погиб, и доктор. Все те, кого он первыми встретил. В разное время, но все. Про новеньких – не знает. Эх, МСВУ, МСВУ.
Катька от нетерпения пританцовывать стала: плохо в Снежине с транспортом. Пять улиц всего, троллейбусом охваченных, а ждать приходится долго. Можно и пешком до Плужниковых, а вдруг подъедет? Хорошо тому, кто на машине: сел и порядок – ты уже где надо. Тем более в маленьком городишке. И носиться по пустым улицам, как угорелый. Вон как та, вдалеке, красная. И вправду, чего это она? Нельзя ж так жать. Аж по полосе по встречной. Люди оборачиваются. Кто это там, в джипе? Под мухой?
– Нетрезвый? – спросила Катька.
– Да нет, ровно летит. Наглый просто.
* * *
– САБ нашел его, – сказала Соня.
– Кого? – спросил Жорик.
– Маньяка этого, который только на Глуховых Марин Петровн охотился, – разъяснила Соня. – Только сложности у него какие-то пошли.
– У маньяка? – пошутил Жорик и щелкнул пальцем по фотографии Фрейда.
– У Сергея Арнольдовича – для тех, кто в тумбочке. Вроде как, умер он.
– Сергей Арнольдович? – не понял Жорик.
– Да ну тебя! Ему как человеку рассказывают, – обиделась Соня. – Нашел он его. По своим каналам пробил – его в какой-то институт отослали. Там же, где он был, в Свежем.
– В Снежине, – поправил Жорик.
– Вот видишь, я тебе говорила… кажется. Нашел он этот институт, отделение института психиатрии.
– Психиатрии? – оживился Жорик, – это ж по моей части!
– Ага, по твоей, возразила Соня, – там глубоко больные на голову люди лежат, им простым психоанализом не поможешь. Разве что рядом с ними лечь… Слушай дальше. Умер он, сказали Сергею Арнольдовичу, пять лет назад. Больше ничего. Но он не унялся, стал ковыряться по другим местам. Оказалось, что умер вообще одиннадцать лет назад. И все тот же, один человек: Воронин Андрей Борисович. И там, и там сведения достоверные. В первом случае, его с ранением доставили в госпиталь, оттуда в этот институт. Во втором – из больницы. Ни там, ни там в ясное сознание не приходил – говорил плохо, звал кого-то – умер через несколько дней. Сергей Арнольдович сказал, что почти до истины добрался. Еще чуть-чуть… Но главное здесь в другом.
– В другом?
– Вот именно! Воронин это и есть Берггольц! Я это поняла. Не было никакого маньяка. Точнее, это не Воронин. Он пять лет назад умер. Или даже одиннадцать. Штука вся в том, что нет никакого Сергея Арнольдовича! Следователь Берггольц погиб, я узнавала. И на кладбище увидела. Только без фотографии, но это он, он. А вот кто этот с палочкой, который выдает себя за того следователя – я не знаю. И грамоты от управления на стенку повесил, чтоб верили. Главное, что в дни всех убийств, САБ куда-то уезжал. И в трех случаях из пяти – два в Москве – он находился в том же городе, где совершалось убийство.
– Хочешь тест? – предложил Жорик. – На вменяемость.
– Дурак! – обиделась Соня. – Нет бы, помочь.
Соня обиделась и отвернулась к окну, за которым длиннющий мост вдалеке остался. Тут, можно сказать, странности в ее жизни происходят, а он с шуточками суется. Она, можно сказать, открытие за открытием делает. Не каждый день с покойниками в одном кабинете один на один общаешься. Или с аферистами? Или… с маньяками?! Дрожь по коже так и заскребла. А если он… Если САБ обо всем догадается? – что Соня всю его подноготную раскусила. Нет, в офис она не вернется – точно, прикончит. Решено! Ну, один разик – за вещами? Ладно, один разик. И то, с Жориком, не иначе. И чтоб рядом стоял.
Вот ведь какой! – грамоты развесил. Для отвода глаз, конечно. А кругом одни мертвецы. По улицам как ходить? Пять МПГ, один – или два? – Ворониных, у бабы Мани – сын, еще Берггольц. Истинный, не этот. По улицам пойдешь и будешь в лица заглядывать: кто чужой жизнью живет, за другого себя выдает. Хотела помочь, находчивой себя почувствовать, на кладбище поперлась. А оно как вышло.
Сейчас бы Русланова ей помогла, Агаша Горшенина – по-настоящему. Фамилия какая, горькая. Оттого песни такие проникновенные. «Молодушка молодая». Пластинка в офисе. Нужно забрать. Жорик привез, соврал, что от бабы Мани. Лукавый. Ну, сказал бы, что купил, чего придумывать? Или старушка путает? Скорее всего. Странная она, вроде не очень старая, а уже с возрастными закидонами. А он? Нашел себе подругу. Ходит, столы с ней вертит. Путаница какая-то. И в голове и в жизни. Нет, сегодня каток отменяется. Нужно домой – с мыслями собраться. Книжку хорошую почитать, легче станет. Но что-то они вроде не туда едут. Мост позади остался, какой-то. Пустынность пошла. Это они за кольцевую выехали? Сейчас спроси его – он ведь шутки выдавать начнет. Скажет, что Соня ни в чем не разбирается, что дорогу на каток толком не знает. Нет, домой нужно, точно.
– Я передумала, – сказала Соня.
– Что передумала? – не понял Жорик.
– На каток не поеду. Порисую лучше.
* * *
Прочистил нос и задышал, задышал. И сразу запахи почувствовал: пахнет резиновыми пробками от пенициллиновых бутылочек. Экзотический запах. Как будто уголь плесневелый броненосцу в топку подкинули.
Сегодня тетя разрешила встать с постели – температура спала, сказала. А Матвей и сам почувствовал: «хромота» в локтях прошла, и в ребрах тоже прошла, и в затылке. Разрешила и в кухню пошла – на рейд – стронулась машина на плесневелом угле, завращалась. Из кухни слышно, как склянки матрос отбивает: блям-блям стеклянно, блям-блям. И гудок оттуда: «Надень носки!» А Матвей не только в носках, он еще и шарфом повязался. Передовик. Из-под кровати солдатиков вынул, расставил возле елки – разговаривает. Старший – он. По званию. Прочим щедро звания раздает, только чтоб не выше его рангом – командовать кто будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30