Затянули на окне занавеску, зажгли лампу.
Отец принёс пол-литра самогонки.
— Это для знакомства, — торжественно объявил он.
Ужин прошёл в дружной семейной обстановке. Мне почему-то казалось, будто Иван Пихур является предвестником возвращения на наши земли Советской власти.
Пихур рассказывал о себе подробно, и чувствовалось, он переживает обиду за все свершившееся…
Пихур окончил лётное училище накануне Отечественной войны, летал на самолёте У-2 Гражданского воздушного флота. В первые дни войны его сбили под городом Дубно. Охваченный пламенем, самолёт камнем падал на землю…
Очнулся в Ровенском военном госпитале. От раненых узнал, что наши войска покидают город…
Когда мало-мальски начал передвигаться, санитарка по секрету сообщила ему, что через день-два немцы увезут пленных офицеров в Германию. Это вывело его из состояния равновесия. Всю ночь он не спал. Пихур уже знал, что означает версия о вывозе пленных офицеров в Германию. Не что иное, как замаскированное уничтожение армейских кадров.
Санитарка Вера не осталась безразличной к судьбе советского человека. Когда Пихур попросил её о помощи, Вера, не задумываясь, согласилась. Бескорыстная девушка раздобыла поношенный костюм, рубашку, ботинки и кепку. Написала записку к своему родственнику и сказала:
— Госпиталь пока не охраняется. Бегите! Доберётесь до села, там вам помогут.
В прачечной, куда его привела Вера, Пихур побрился, переоделся и скрылся.
Родственник санитарки по-братски отнёсся к беглецу, пристроил его на работу к зажиточному крестьянину.
Пихур немного окреп, и тогда он решил бежать к партизанам, слухи о которых ходили по селу. Ему долго пришлось скитаться по хуторам и глухим сёлам, скрываться от фашистов и их приспешников — полицейских.
— И вот я встретил вас, — закончил Иван рассказ.
Пихур прожил у нас десять дней. Мы уже привыкли к нему. Даже предлагали остаться у нас. Но Пихур не поверил в наши возможности. Что может сделать горсточка людей без оружия?
— Вот найти бы большой партизанский отряд, — мечтал он. Пихур собрался в поиски «больших» партизан.
— Если не встретишь их, — возвращайся, примем как родного. — Посмотрели друг другу в глаза. — Не застанешь дома — ищи нас в лесу!
ПОЛИЦЕЙСКИЕ ИССЛЕДУЮТ… ОБУВЬ
Утром к нам забежал Иван Гальчук. Он был взволнован и еле отдышался.
— Слыхали? В Невирковском лесничестве появился разбойник.
— Какой такой разбойник? — недоумевал отец.
— Сегодня ночью лесничий Тарнавский, поставленный на эту должность гитлеровцами, убил крестьянина из села Грушевки.
— За что же он его убил?
— Ни за что. Бедняга хотел припасти немного дров. Вот поехал в лес, а тот изверг приметил его, ну, и отнял жизнь у трудового человека. Четверо детей осталось без отца…
Мы с возмущением узнали об этом зверском акте. Так вот он какой Тарнавский! Фашистский пёс! Свою злобу против Советской власти вымещает на простых, ни в чём не повинных людях!
Никифор Янчук подтвердил печальный факт. Он видел окровавленный снег…
— А кто был вместе с Тарнавским? — спросили Янчука.
— Говорят, все лесники Невирковского участка.
— Фашисты дали Тарнавскому большие права, — не мог успокоиться Гальчук. — Он носит револьвер, всем угрожает расправой. Выйдет на дорогу, что ведёт из Буды в Медведовку или Гуту, задержит фурманки, обыщет. Отнятое у крестьян добро лесники делят между собой, выменивают на самогон и компанией пьянствуют. А теперь, видите, до чего дошло? Человека убили! И управы на них нет!
— Ничего, каждому фрукту своё время! — воскликнул я. Янчук рассказал о своей первой встрече с Тарнавским.
— Иду я как-то из Людвиполя и вижу: лесники гонят группу людей. Присмотрелся — военнопленные. Старшим среди конвоя был рослый, с револьвером в руке. Тогда я не знал, кто он такой, спросил у другого: «Куда вы их? Отпустили бы по домам, ведь они кровные нам братья».
Рослый метнул на меня злобный взгляд, а потом вразвалку подошёл, повертел револьвером перед моим лицом: «Катись, миленький, своей дорогой, а то сейчас отправим в рай!»— А думаете, его подручные лучше к народу относятся? Попробуй-ка скажи что-либо против…
— Все это временное, — уверял отец. — Сегодня ты стерпел, а завтра не сможешь стерпеть. А представляете себе, что получится, когда сообща за них возьмёмся? Не разгуляются, выродки! Всё будет зависеть от народа. Народ — неодолимая сила!
Слушая земляков, я сделал вывод, что прежде всего надо умерить пыл невирковских палачей.
— Мы их выследим, когда они будут возвращаться после попойки, — поддержал меня Жорж.
И вот, захватив с собой оружие, Жорж, Зигмунд Гальчук и я обогнули село и вышли на просеку, ведущую к Невирковскому хозяйству. Вокруг стоял в своём неповторимом очаровании лес, покрытый серебристым инеем.
В секрете были не долго. Послышались весёлые голоса. Мы притаились за маленькими елями. Каждое биение сердца отдавалось в ушах. Голоса постепенно удалились. Мы бесшумно выбрались из кустов на просеку.
— Они, наверное, уехали Медведовским трактом, — предположил Зигмунд.
— Скорее всего остались на ночёвку у Малигранды, — возразил Жорж.
— Айда! Проверим!
…Дремала глухая мартовская ночь. В селе давно погасли огоньки. По небу плыли пушистые облака, в просветах мерцали звёзды.
Бесшумно распахнулась калитка. На мгновение у окон застыли две тени. И… раздался звон стекла. Грянули два оглушительных выстрела. Ночную тишину разрезал крик обезумевших лесников. И снова тишина.
Две тени кинулись к калитке и исчезли в полумраке. Единственным свидетелем дерзкого поступка была далёкая молчаливая луна…
— Как думаешь, Жорж, — спросил дома Ростислав, — в Межиричском гестапо есть ищейки? Они пойдут по следу?
— До рассвета храбрецы не выйдут из дома, а пока свяжутся с карателями — следы исчезнут. И обувь у нас будет другая.
— А я беспокоюсь, — утром Тарнавский наверняка сюда припрётся. Он хитрый, собака!…
У лесничевки толпились полицейские. Среди них были Ортяков и Малигранда. Они приглядывались к каждому прохожему.
В чёрном длинном полушубке, в бараньей папахе и, как обычно, с револьвером, торчавшим за широким офицерским ремнём, Тарнавский метал угрозы по адресу неведомых преступников.
— Под землёй разыщу негодяев! Сведу с ними счёты!
— Выйдем на улицу, отведём подозрения, — позвал я Жоржа. — Я пойду за водой, а ты стой у калитки.
Когда я проходил мимо полицейских, меня грубо окликнули:
— Эй, парень, иди сюда!
— Чем могу быть полезен, пан лесничий?
— Где шлялся ночью?
— Спал. Приболел малость, гриппую.
— А ну покажи свои черевички! Подошву, подошву показывай! — пристал Тарнавский.
— Чего вы, пан лесничий, — заступились Ортяков и Малигранда. — На такое злое дело наши соседи не способны.
Тарнавский покосился на меня.
— Вон отсюда!
А через день в сопровождении Тарнавского к нам явился полицейский.
— Соберите сюда всю вашу обувь! — потребовал он.
— Что случилось, паны добрые? — спросила мама, не подозревая, что её дети причастны к ночному событию. — Опять кого-то убили в лесу? — и распорядилась: — Дети, соберите обувь, какая есть в доме!
К ногам полицейского были брошены рваные сапоги, старые ботинки, трепы на деревянной подошве.
— Это всё?
— Не верите — ищите сами, — обиделась мать. — Ладно, пойдём!
Молчавший до этого отец поддел Тарнавского:
— Пан лесничий, — показал рукой на револьвер, — так можете потерять!
Тарнавский сквозь зубы процедил:
— Тому, кто его подымет, — не сносить головы!
Полицейские собрали отрывочные сведения о вооружённом нападении на лесников и уехали в район.
Урок, преподанный предателям, не прошёл бесследно. Ортяков и Малигранда целую неделю не показывались на своих участках. А когда появлялись там, то без оружия. Каждому встречному говорили, мол, земляков больше обижать не будут.
— Испугались держиморды! — торжествовали люди.
Только Тарнавский не льстил никому, открыто продолжал свирепствовать.
— Я найду этих бандитов и расправлюсь с ними. Помянете моё слово! — хвалился он перед своими дружками.
Отец сразу догадался, кто виновник происшествия, и однажды спросил:
— С лесничими — дело ваших рук? В селе настойчиво об этом шепчутся.
Мы не стали скрывать и обо всём рассказали ему. Отец улыбнулся:
— Разве разумно действовать по соседству?
ПОД КОНВОЕМ ШУЦМАНОВ
Будлянские поля, согретые весенним солнцем, покрылись янтарной зеленью. По утрам их окутывали сизые туманы. Родная земля!
Все оживало вокруг, радовалось чудесной поре. Только люди ходили молчаливыми, угрюмыми. Они мучительно переживали каждый час гитлеровской оккупации: в любую минуту каждый безвинно мог стать жертвой «нового порядка».
Закрылись мельницы.
Крестьяне вынуждены были тайком пользоваться самодельными жерновами. Кто-то сложил об этом горько-насмешливую песню:
Небо сине, земля чорна!
Та гей!
Українці крутять жорна!
Та гей!
Наказ — струнко! Жорна здать!
Та гей!
Ходить Гітлер над рікою,
Та гей!
Носить жорна під рукою,
Та гей!
Наказ — струнко! Жорна здать!
Та гей!
А нас манили чащи, густые заросли ельника, ровные, как стрелы, просеки Невирковского леса. Мы готовились к открытой схватке с врагом.
— Мы уйдём из дому и неизвестно когда вернёмся, — говорил Ростислав. — Поэтому надо маме смолоть муки, ей тяжело будет одной, отец с заработков не скоро вернётся.
Ростислав и я извлекли запрятанные в сарае жернова, стали вращать тяжёлые камни. За этой работой нас застали полицейские.
— Руки вверх! — направили на нас винтовки.
«Как глупо получилось! Неужели все?» — молнией пронеслось в голове.
— Овец у тебя не воровали и рук не подымем! — спокойно ответил я.
Полицейский свистнул.
— Чего свистишь? Мы безоружные, а ты с винтовкой — и боишься! — упрекнул Ростислав.
— Ведите их в дом! — приказал старший.
В комнате сидели два гестаповских офицера. Полицейские рылись в вещах.
— Кто есть? — спросил офицер, когда меня и Ростислава ввели.
— Старшие сыновья Струтинского.
— Карашо, сейчас будем смотреть. — Офицер вынул из бокового кармана мундира записную книжку и ткнул в меня пальцем:
— Кто?
— Николай! А это мой брат — Ростислав.
Офицер, приподняв очки, внимательно рассматривал нас.
— О-очен карашо! Аллес гут! Где фатер, мать и ещё брат?
— На заработках. Через несколько дней придут. А сам подумал: «Хотя бы не появился отец».
— Шнель нах Межирич! — приказал, гитлеровец.
Я с братом оказался в одной из комнат конторы лесопильного завода. Нас повернули лицом к стенке, приставили охрану.
«Кто навёл хищников на наш след?» — донимали догадки. Перебирая в памяти всех недругов, я слегка повернул голову вправо и глянул в окно, выходившее во двор лесопильного завода. Между высокими ярусами аккуратно сложенных досок увидел гестаповских офицеров и Петра Косолапого.
Односельчане неодобрительно отзывались о нём. Это по его доносу был расстрелян крестьянин Зинько за нелестный отзыв о фашистах. Украдкой посматривая на этого человека с кривыми ногами и плешивой головой, я подумал: что он знает о нас? И тут вспомнил, как поздней осенью 1941 года я расспрашивал его о ящиках с боеприпасами, оставленными на грузовике красноармейцами, у которых кончился бензин на Жерновском тракте. Беседовал и о том, что, мол, неплохо бы вооружиться.
— Для чего? — хитро прищурил тогда глаза Косолапый.
— Как для чего? Мало ли нечисти шатается на нашей земле… От неё отбиваться надо…
— Ага, понял! — произнёс предатель, не уловив истинного смысла моих слов.
Волнение и злоба сдавливали мне горло. «Если уцелею, — мысленно поклялся я, — расправлюсь с ним». В комнату вбежал полицейский.
— Выходи! — крикнул он.
Нас вывели во двор, где стояло несколько гестаповцев. Косолапый был в стороне.
Не оставалось сомнения, что этот зажиточный, бездетный человек по кличке Слюнтявый является агентом гестапо.
Нас посадили на подводу и повезли. Сопровождал подводу своеобразный эскорт — два гестаповских мотоциклиста.
Караван въехал в село Невирков. Когда приближались к церкви, я ужаснулся: по обочине дороги навстречу шла мама.
Неужели подойдёт? Сердце моё стучало: не подходи к нам, мама! Не подходи! Не подходи!…
Но вот она совсем близко… Прядь седых волос выбилась из-под платка, их нежно колыхал ветерок. Опасность уже нельзя было предотвратить. Мама подняла голову и посмотрела на нас.
Я заскрежетал зубами, потряс головой, делая знак: «Не подходи!» На мгновение мама остановилась, точно вкопанная, и вдруг с криком бросилась к нам.
— Стой! — кричали ей полицейские, вскинув винтовки. Ездовой придержал лошадей.
— О милостивый господь бог! — всплеснула мама руками. — Дети мои!… Мои родные… Куда это вас?…
Мама задыхалась, плакала… Подскочила к нам и поцеловала…
— Отпустите, они ни в чём не виноваты! — обратилась к конвоирам. По её бледным морщинистым щекам текли слёзы…
— Прочь отсюда! Прочь! — старший шуцман изо всей силы оттолкнул седую женщину. От резкого толчка мама упала на землю.
— Мерзавцы! За что старуху обижаете? — не удержался я от гнева.
Лошади, подгоняемые возницей, рванулись вперёд.
— Мама! Родная!… — утешали мы. — Не плачь! Мы не виноваты! За обиду они ответят!…
Мама медленно поднялась и долго смотрела вслед удалявшейся подводе, в которой сидели со связанными руками её сыновья… И словно подгоняемая ветром поспешила домой. У ворот лесопильного завода встретила соседа Зигмунда Багинского.
— Ну что, доигрались твои молодчики? — с усмешкой бросил он матери. — На кого руку подняли? А? Против такой армии! Разум потеряли!…
— Не тешься чужим горем, от своей беды не уйдёшь!…
Дома мать подробно расспросила Катю о случившемся.
— А где Жора, Володя, папа?
— Не знаю, мамочка, они ещё не приходили.
Когда дети уснули, мама накинула на плечи шаль и вышла во двор. Тёмная ночь повисла над селом. Уставшие глаза с трудом различали тропинку, убегавшую к темнеющей полосе лиственниц. Вдруг послышались чьи-то шаги. На мгновение мама остановилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23