— Скажешь на «маяке», пускай срочно отправят командиру в лагерь, — предупредил он. — Дождешься ответа — и быстро ко мне. Смотри, осторожно.
Коля деловито взял пакет, спрятал его в потайной карман, с серьезным видом простился и ушел.
На этот раз путь его прошел негладко.
На дороге, километрах в пяти от Ровно, он услышал позади себя окрик: «Хальт!» Оглянувшись, Коля увидел двух гитлеровцев-жандармов. Очевидно, когда он проходил, они сидели в засаде, в стороне от дороги. Коля не растерялся. Он бросился к лесу. Сознание опасности прибавило ему сил. Жандармы открыли огонь, над головой мальчика засвистели пули, но он продолжал бежать, пока не скрылся в лесу.
Пакет, который он доставил на «маяк», содержал сведения чрезвычайной важности.
Кузнецов сообщал о готовящемся в Ровно параде по случаю дня рождения Гитлера. Парад был назначен на двадцатое апреля. Фашисты вели интенсивную подготовку к своему «празднику». Фельджандармы и эсэсовцы большими подразделениями разъезжали по селам, грабя и расстреливая крестьян. Награбленные вещи и продукты сдавались в так называемую контору «Пакет-аукцион». Этой конторой ведал заместитель Коха — Кнут. В конторе из награбленного добра делались «подарки от фюрера» — посылки по десять — пятнадцать килограммов каждая, которые спешно рассылались в разные стороны: часть — на фронт, солдатам; часть — в глубь Германии, родственникам офицеров ровенского гарнизона; часть продуктов шла фольксдойчам, живущим в Ровно. В каждый «подарок» было вложено отпечатанное в типографии «письмо фюрера» на немецком языке. В этом письме Гитлер призывал своих солдат продолжать «завоевывать мир», а население рейха — помогать завоевателям ради того, чтобы подрастающее «арийское» поколение ни в чем не знало нужды и стало «поколением господ».
Одновременно с письмом Кузнецова мы узнали о готовящемся «празднике» и от Стехова. Он прибыл со своей группой партизан и рассказал о том, что в Сарненском районе фашисты производят заготовки для своих «подарков».
Замполит сообщил также, что эти заготовки совпали с жестокой расправой, которую учинили каратели над населением Рудни-Бобровской.
Партизан каратели не нашли. Стехов успел увести отряд. Больше половины жителей тоже скрылось в лесах. Но всех, кто остался в деревне, постигла тяжелая участь. Гитлеровцы заходили в дома, забирали все, что было ценного, угоняли скот, а затем сжигали хаты. Жителей собрали на площади. Стариков, детей и больных расстреляли, а молодежь угнали на сборные пункты для отправки в Германию.
Сообщение Стехова о «предпраздничных» грабежах полностью совпадало с тем, что писал Кузнецов о приготовлениях к параду.
В своем письме Николай Иванович привел две цитаты, собственноручно выписанные им из немецких газет. Одна из них принадлежала Герману Герингу и гласила:
«Мы заняли наиболее плодородные земли Украины. Когда продовольствие потечет оттуда в нашу страну нескончаемым потоком, германское население окончательно поймет, насколько велика победа Германии. Там, на Украине, все имеется — яйца, масло, сало, пшеница — и в количестве, которое трудно себе представить. Мы должны понять, что все это теперь наше, немецкое».
Вторая цитата — выдержка из письма Эриха Коха к солдатам Восточного фронта по поводу предстоящего «праздника» — была сплошь подчеркнута Кузнецовым. Он обращал на нее особое внимание.
«Вы можете мне поверить, — писал Кох, — что я вытяну из Украины последнее, чтобы только обеспечить вас и ваших родителей…»
Следовала короткая приписка Кузнецова:
«Прошу разрешить мне командовать этим „парадом“.
Смысл приписки был ясен. «Командовать парадом» — это значило ценой собственной жизни уничтожить фашистскую верхушку в Ровно. Это значило совершить значительный по своим последствиям, огромный по политическому резонансу патриотический акт. Кузнецов решался на это так же просто и скромно, как в свое время решился лететь в тыл врага. С убежденностью человека, все до конца продумавшего, он требовал, чтобы ему разрешили пожертвовать собой ради высокой цели, во имя которой он жил, боролся и был готов умереть.
Вслед за Кузнецовым о своем намерении совершить всенародно, на площади, акт возмездия над гитлеровскими главарями заявили и другие ровенские разведчики — Михаил Шевчук, Жорж и Николай Струтинские, Борис Крутиков, Коля Гнидюк.
Всем им был дан одинаковый ответ: «Категорически запрещаю. Этим мы можем сорвать нашу работу по разведке. Придет время, и мы рассчитаемся с палачами. Разрешаю быть на параде в толпе. В случае, если кто-либо, помимо вас, будет действовать, поддержите оружием».
Подразумевался Кузнецов, который должен был стоять с Валей у самой трибуны, в группе «гостей». Но и ему разрешалось «командовать парадом» лишь в том случае, если на трибуне появится Эрих Кох.
Я не успел еще отправить оба пакета, как пришло новое письмо от Кузнецова. На конверте рукой Николая Ивановича было написано:
«Вскрыть после моей гибели. Кузнецов».
Он не сомневался, что пойдет на самопожертвование.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Хозяева мнимые и хозяева настоящие
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Агент фашистской криминальной полиции Марчук приметил в Ровно одного украинца, человека средних лет, который время от времени появлялся в комиссионном магазине, покупал там разные вещи и затем, очевидно, куда-то их сбывал. Спекулянта этого — а в том, что это спекулянт, у Марчука не оставалось сомнений — нетрудно было узнать в толпе: он ходил в широкополой шляпе, в темных очках и вечно таскал в руке букетик цветов, наподобие того, как это делали немецкие офицеры. Обычный покупатель, войдя в магазин, сразу проходил в нужный ему отдел, этот же, прежде чем войти, любил постоять у витрины, а войдя, подолгу рассматривать товары. Эти приемы «покупателя» убедили агента в том, что он не ошибся.
Однажды Марчук увидел, как спекулянт, появившись в магазине, купил разрозненные хирургические инструменты и дорогой костюм, последний явно не на свой размер. Купил, даже не пробуя примерить его.
Марчук рассказал о спекулянте своему приятелю, тоже агенту криминальной полиции. Они решили, что пройти мимо такого случая нельзя.
— Сдерем с него взятку, а не даст — заберем в полицию, — категорически рассудил приятель.
На следующий день «дружки» с утра дежурили в магазине. Как только спекулянт появился, они заговорили с ним. Было заметно, что спекулянту явно не по себе от знакомства. Но разговор был затеян безобидный — о дороговизне, о плохом порядке в магазине. Спекулянта это успокоило, и в конце концов он разговорился.
— Может, зайдем в ресторанчик, — предложил Марчук, — выпьем для знакомства, поговорим…
— Дело хорошее, я не против, — согласился спекулянт.
В ресторане агенты заказали дорогое вино и закуску, дав спекулянту понять, что расплачиваться будет он. Тот не возражал.
За столиком разговор пошел оживленнее. После двух стаканов Марчук с приятелем назвали себя, спекулянт назвался Янкевичем.
Они просидели в ресторане весь вечер, перепробовали все меню, отведали и русской водки, и австрийского рома, и французских вин. Когда пришло время расплачиваться, Марчук напустил на себя величественный вид, поднялся и назидательно похлопал по плечу нового знакомца:
— Спекулировать, господин Янкевич, надо умеючи, а ты шляпа! Влип ты.
И показал Янкевичу свой документ.
Должно быть, при виде богатого, но простоватого спекулянта у Марчука разгорелся аппетит. Он решил, что, кроме угощения, можно содрать с простака кругленький куш.
— Мы народ невредный, — полагая, что достаточно напугал свою жертву, примирительно протянул Марчук. — Поделишься с нами прибылью — иди куда хочешь, а нет — прогуляешься в полицию!
Янкевич нисколько не смутился. Неторопливо дожевал поджаренную колбасу, выпил оставшееся в стакане вино, встал, посмотрел сначала на Марчука, потом на его приятеля и сказал:
— Сапожники вы, а не агенты! Не знаю, что вы скажете в полиции, а пока… Расплатитесь!
Агенты опешили.
Янкевич усмехнулся. Молча вытащил из кармана жилетки прикрепленный цепочкой, словно часы, овальный металлический жетон и повернул его перед глазами опешивших друзей из криминальной полиции. Это был знак тайного агента гестапо.
— Знаком? Так-то вот. Расплачивайтесь, — он показал на стол, — и еще посмотрим, кто из нас влип!
Мгновенно все изменилось. Марчук и его приятель не только расплатились по счету, но угодливо, явно желая загладить неприятную историю, начали извиняться. Агенты криминальной полиции как огня боялись агентов гестапо.
Выйдя из ресторана, они усадили подобревшего Янкевича в экипаж и доставили на квартиру.
Янкевич оказался незлопамятным. Он посмеивался, советовал новым друзьям лучше присматриваться к людям, а под конец даже обещал Марчуку побывать у него в гостях.
Марчуку, должно быть, очень понравился гестаповец, который так ловко провел их. После, при каждой встрече, он приглашал его к себе, даже сватал ему свою дочь.
Обо всем этом рассказал нам Михаил Маркович Шевчук, когда по «служебным делам» отлучился из Ровно и прибыл в лагерь. Он-то и был этим «тайным агентом гестапо».
Михаил Маркович пришел в отряд, имея за плечами большой опыт подпольной работы. В панской Польше он просидел пять лет в тюрьме за революционную деятельность. Освободила его Красная Армия в 1939 году. Несмотря на то, что было ему под сорок, он настоял на том, чтобы его приняли в отряд. Свои недюжинные способности разведчика и отвагу он проявил уже тогда, когда, заброшенный со своими товарищами на станцию Хойники, три недели блуждал в поисках отряда.
Ровно он знал плохо и все же вызвался пойти туда на разведывательную работу. По его собственному замыслу, он был снабжен документами на имя поляка Янкевича. «Тайным агентом гестапо» сделал его Кузнецов, подаривший ему жетон. Николаю Струтинскому осталось только оформить «аусвайс» — удостоверение.
Оказавшись в Ровно, Шевчук быстро применился к обстановке. Он надел темные очки, как это водилось у немцев, стал ходить с цветами и наконец занялся мелкой спекуляцией. К этому занятию Шевчука вынудило то обстоятельство, что одна из его явок была в комиссионном магазине — надо было для отвода глаз что-то покупать. Большую часть купленных вещей он направлял в отряд, кое-что действительно перепродавал, — когда покупка была ненужной.
После истории в ресторане, когда агенты криминальной полиции услужливо проводили Янкевича до квартиры, на того начали смотреть как на человека, обладающего известным весом. Сказал или нет Марчук дворнику дома, где жил Янкевич, какой «знатный» человек у них поселился, но после того дня дворник стал сообщать Янкевичу-Шевчуку о всех людях, кого считал «подозрительными».
Шевчук на этом не успокоился. Чтобы окончательно легализоваться в Ровно, он устроил свою «помолвку» с хозяйкой одной из своих конспиративных квартир — Ганной Радзевич.
В назначенный вечер на квартиру по улице Ивана Франко, дом 16, — с этого дня квартира становилась еще более надежной — собрались «гости». Помимо родственников, тут был кое-кто из агентов гестапо и криминальной полиции. Все они были рады случаю бесплатно выпить.
Колю Гнидюка, как тот ни стремился попасть на торжество по случаю «помолвки», Шевчук не пригласил.
— Я тайный агент гестапо, — сказал он ему, — а ты кто? Спекулянт?
— Не спекулянт, а коммерсант! — возразил Гнидюк. — Попомни, Янкевич: скоро я сам женюсь — не дождешься и ты приглашения!..
Колю Гнидюк, или, как его за красоту называли девушки, «Коля — гарни очи», слыл действительно крупной птицей среди коммерсантов. У него, должно быть, на самом деле были коммерческие способности, ибо торговал он весьма успешно, с большой прибылью сбывая купленный товар.
Недолго, однако, «коммерция» Гнидюка была прибыльным делом. Скоро она начала даже влетать нам в солидную копейку, так как всех прибылей этого «коммерсанта» не хватало на покрытие его расходов. Расходы эти — с тех пор, как деятельность Гнидюка обратила на себя внимание агентов криминальной полиции, — стали непомерно велики. Гнидюк не стеснялся давать агентам взятки. На этой почве у него установились с ними самые добрые отношения. Это явилось залогом того, что Гнидюк мог безопасно вести ценную разведывательную работу.
Подобно всем нашим ровенским разведчикам, Гнидюк обзавелся несколькими конспиративными квартирами. Хозяева их были преданные патриоты, они не только предоставляли свое жилище партизану, но и выполняли отдельные его поручения.
По соседству с одной из таких квартир жила некая Лидия Лисовская, молодая, красивая полька, за которой постоянно увивались немецкие офицеры. Это обстоятельство обратило на нее внимание Гнидюка. Ему не стоило большого труда узнать ее фамилию и имя, а также и то, что Лидия — вдова офицера польской армии, погибшего в тридцать девятом году в боях с немцами под Варшавой.
«Неужели, — думал Гнидюк, — эта женщина, которой фашисты причинили столько зла, у которой разрушили семью, счастье, неужели она может забыть это, спокойно принимать ухаживания какого-нибудь фрица?» Ему казалось, что забыть свое горе Лидия не могла.
Он решил познакомиться с нею.
В первый раз он явился в квартиру Лидии Лисовской под каким-то случайным предлогом, во второй — якобы затем, что хотел предложить ей приобрести по дешевке пару каких-то необыкновенных чулок, в третий раз зашел уже без всякого предлога… Лидия охотно разговаривала с ним. Познакомившись ближе, Гнидюк решил признаться, что он партизан. Интуиция, опыт разведчика подсказывали ему, что он не ошибется, сделав смелый шаг.
И он не ошибся.
Лидия не скрывала своей радости, узнав Гнидюка. Первое, что она сделала, — откровенно, как близкому человеку, рассказала ему свою горестную историю. Фашисты отняли у нее мужа, лишили родного крова, всего, чем она жила и без чего чувствует себя опустошенной. Она сказала, что смертельной ненавистью ненавидит убийц мужа, готова помогать Гнидюку, делать все, что он укажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66