— Да ты мне сам забил голову своими расспросами.
Жена прислала доктору письмо, пестрое шерстяное кашне, очевидно, ею же связанное, и новое издание «Гамлета». С этими дорогими ему вещами Цессарский никогда уже не расставался.
В тот же день пришли в лагерь Ростик и Ядзя.
Старик Струтинский перехватил их раньше всех. Он молча выслушал обоих и, не проронив ни слова, скрылся в своем шалаше.
Ядзя пришла ко мне. Она вытащила из потайного кармана пакет:
— Вот, тетя Марфа велела передать. — И, заливаясь слезами, рассказала о происшедшем.
Ядзя с Марфой Ильиничной пошли в Луцк на условленную встречу, получили от инженера пакет и вернулись в лес, где их ждали партизаны, которых оставил Фролов. Документы Марфа Ильинична вшила в воротник пальто. Всей группой отправились они к своему отряду. Днем отдыхали в хуторах и селах, ночь шли.
В хуторе Вырок хату, где они отдыхали, окружили гитлеровцы.
Ростик и его товарищи предложили матери и Ядзе бежать через двор в лес и сами выскочили из хаты.
Марфа Ильинична быстро распорола воротник пальто, достала пакет.
— Возьми, Ядзя. Ты еще можешь убежать… ноги молодые… Передашь командиру…
Схватка шла около хаты. Шестеро партизан не могли устоять против сорока жандармов. Трое были убиты, а Ростик с двумя бойцами, уверенный, что мать и Ядзя уже скрылись, стал отходить к лесу.
— Ростик не видел, как в хату ворвались жандармы, — рыдая, рассказывала Ядзя. — Тетю ранили, а меня схватили за руки… Я больше ничего не видела… вырвалась, схватила пистолет, выстрелила в кого-то, потом выпрыгнула в окно. На другой день я встретилась в лесу с Ростиком и двумя нашими ребятами. Ростик не знал, что мать у фашистов осталась.
— Ну а дальше?
— Дальше вот что. Мы все ходили в том лесу недалеко от Вырок. Вечером смотрим, идет какая-то женщина. Мы ее дождались и расспросили. От нее узнали, что тетю ужасно били, но она ничего не выдала. Потом гестаповцы ее увели и за деревней расстреляли. Ночью крестьянки подобрали ее тело и похоронили в лесу. Эта женщина привела нас на свежую могилу. Она, оказывается, тоже хоронила тетю и пришла в лес, чтобы кого-нибудь из нас встретить.
Мы жили на войне. Мы не раз видели смерть, не раз хоронили своих товарищей. Мы беспощадно мстили за них фашистам. Казалось, мы уже привыкли к жестокостям борьбы. Но смерть Марфы Ильиничны потрясла всех до глубины души. Весть о ее гибели мгновенно разнеслась по лагерю, и как-то необычно тихо было у нас в лесу, когда я шел в чум Владимира Степановича.
Говорить с ним было нельзя — спазмы душили старика. Я ушел от Владимира Степановича с таким чувством, словно в чем-то перед ним виноват.
Сейчас, вспоминая гибель Марфы Ильиничны, я разыскал один из номеров партизанской газеты и в нем некролог:
«Печальную весть принесли наши товарищи, возвратившиеся из последней операции: от рук фашистских извергов погибла Марфа Ильинична Струтинская.
Мы хорошо узнали ее за месяцы, что пробыли вместе в отряде. Мать партизанской семьи, семьи героев, она и сама была героиней — мужественной патриоткой.
В отряде она была матерью для всех. Неутомимая, умелая, она работала день и ночь.
Марфа Ильинична добровольно отправилась на выполнение серьезного оперативного задания. На обратном пути пуля фашистского палача оборвала ее жизнь.
За нее есть кому отомстить. Поплатятся фашисты своей черной кровью за дорогую для нас жизнь Марфы Ильиничны Струтинской.
Родина ее не забудет!»
Николая и Жоржа Струтинских не было в лагере, когда до нас дошло это печальное известие. Они находились в Ровно. Тем тяжелее было Владимиру Степановичу. Чтобы как-то рассеять его горе, мы специально придумали ему командировку. Он поехал, вернулся, пришел ко мне и доложил, что задание выполнено. Я поразился, до чего же изменился старик — за несколько дней осунулся, сгорбился.
— Садитесь, Владимир Степанович!
Он тяжело опустился на пень. Я налил ему чарку вина. Но он отодвинул ее:
— Не могу.
Молчание казалось бесконечным, и я не мог нарушить эту безмолвную исповедь: старик не нуждался в том, чтобы его утешали. Наконец он заговорил, вернее, поделился своей давно выношенной мучительной мыслью:
— Вот если бы с ней был Николай… Или Жорж — этот тоже крепкий. Ну, да что уж теперь, не вернешь.
Теперь Владимир Степанович часто справлялся о сыновьях, когда они были в отлучке:
— Что с Жоржем? Когда вернется Николай?
После смерти матери Вася и Слава остались одинокими. Девушки-партизанки ухаживали за ними, но заменить мать не могли. Да и опасно было у нас. Поэтому, как только представилась возможность, мы отправили Васю и Славу на самолете в Москву. С ними улетела и Катя. Отец строго наказал ей заботиться о братьях.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Станцией Здолбунов мы заинтересовались сразу же по прибытии в Ровенскую область. Здолбуновский железнодорожный узел связывал Германию с Восточным фронтом. По магистралям Львов — Киев, Ковель — Луцк — Киев, Минск — Сарны — Киев через Здолбунов шли в обе стороны — на запад и на восток — немецкие эшелоны.
Организовать здесь разведывательную и диверсионную работу значило оказать серьезную помощь Красной Армии.
Первым из нас посетил Здолбунов Николай Приходько. Это был его родной город. Связь с Здолбуновом Приходько установил еще задолго до своей гибели.
— Смотри, — предупреждал я его, — будь осторожен со старыми знакомыми. На станции не показывайся — узнают. Достаточно одного предателя — и пиши пропал.
— Понял, — кивал в ответ Приходько, больше всего боявшийся, что командование раздумает его посылать.
Приехав в Здолбунов, он принялся разыскивать друзей — людей, в которых не сомневался. Один из них — Дмитрий Михайлович Красноголовец — встретился ему на улице. Красноголовец был до войны работником железнодорожной милиции, теперь, при оккупантах, он работал столяром в городской управе. Он признался Коле Приходько, что давно уже мечтает об активной борьбе, но не знает, с чего начинать — где достать взрывчатку, с кем из товарищей можно связаться. Приходько указал ему на братьев Шмерега, которых знал как надежных людей. Оба брата охотно согласились помогать партизанам. Приходько объяснил, в чем должна заключаться эта помощь, но никаких конкретных заданий не дал.
— Собирайте людей, — сказал он, — а там будет видно.
Задания Красноголовец и его товарищи получили только тогда, когда у них организовалась подпольная группа. Создав эту группу, Дмитрий Красноголовец проявил себя как патриот, готовый отдать свою жизнь за освобождение Родины, как хороший организатор, способный выполнять наши задания. И задания последовали.
Впрочем, здолбуновские товарищи, как только они оказались вместе, не стали ждать связного из отряда и начали действовать самостоятельно, делая все, что было в их силах. Они срезали шланги тормозов на паровозах и вагонах, развинчивали рельсы. Им удалось задержать в депо на ремонте семьдесят почти исправных паровозов — задержать на целых триста часов каждый. Это было уже чувствительнее прежних мелких диверсий, после которых гитлеровцы за два-три часа ликвидировали повреждения.
Вслед за Приходько в Здолбунове побывали Кузнецов, Гнидюк, Шевчук, Коля Струтинский. Они приезжали сюда всякий раз, когда в Ровно становилось «тесновато», то есть когда они получали сведения о готовящейся облаве. Разведчики проводили у Красноголовца или у братьев Шмерега по два-три дня и возвращались обратно, когда опасность проходила. Они-то и были представителями отряда в Здолбунове — направляли работу организации, строго следя за тем, чтобы она была тщательно законспирирована.
Связь с отрядом здолбуновская организация держала не только через ровенских разведчиков, но и через специального курьера связи, которого выделил Красноголовец. Этим связным был Леонтий Петрович Клименко, или просто Леня, как все его звали. Леня был военнопленным, немцы освободили его из лагеря как опытного шофера и назначили на автобазу одного из хозяйственных учреждений в Здолбунове. Прямого отношения к железной дороге Леня не имел, зато в его распоряжении находилась полуторка. Как-то он прикатил на ней на «маяк», сдал Вале Семенову пакет от Красноголовца, а обратно повез пятьдесят мин замедленного действия.
Вскоре обязанности Лени Клименко расширились. Ом стал возить из Ровно на «маяк» разведчиков. Когда бы нам ни понадобилась машина, она у нас теперь была.
Этого невысокого, простого, улыбчивого парня полюбили все, кого он возил и с кем просто встречался. Дни, когда ему удавалось побывать в лагере отряда, он считал праздником. Клименко ходил от костра к костру, присаживался, подолгу беседовал, пел наши песни и, бывало, ночи не спал, чтобы не расходовать попусту время, которое он мог побыть с партизанами.
С нетерпением ждал Клименко, когда наконец ему разрешат сжечь полуторку, явиться в отряд и стать автоматчиком. Это было его мечтой.
Мины, которые Леня доставил здолбуновским товарищам, причиняли гитлеровцам огромные убытки. Мины оказывались под котлами паровозов, под цистернами с горючим, под вагонами составов, следовавших на Восточный фронт. Взрывы происходили в пути, в восьмидесяти часах езды от станции Здолбунов. Сведения о результатах диверсий доходили к подпольщикам от поездных бригад. Проводники рассказывали, что «ни с того ни с сего» вдруг на полном ходу взрывался котел паровоза или цистерна с бензином — тогда сгорал весь эшелон.
Красноголовец слушал эти рассказы с трудно скрываемым волнением. Человек уже немолодой, много на своем веку повидавший, он часами простаивал на станции в ожидании поезда с востока и не мог уйти до тех пор, пока не узнавал о результатах диверсии. Ему хотелось видеть эти результаты своими глазами, слышать своими ушами взрыв, от которого гибнут немецкие грузы и падают мертвыми вражеские солдаты. Когда случалось, что о заминированном эшелоне не приходило известий, это вызывало тревогу — Красноголовец боялся, что работа его пошла насмарку. В таких случаях он не находил себе места до тех пор, пока не взлетал на воздух новый фашистский эшелон.
…Еще накануне Нового года Константин Ефимович Довгер предложил нам связаться с неким Фидаровым.
— Этот человек будет вам полезен, — сказал Константин Ефимович. — Он инженер Ковельской железной дороги, перед войной работал начальником станции Сарны. В Сарнах и Ковеле у него много знакомых.
— А положиться на него можно? — спросил Кочетков.
— Член партии.
— Что он сейчас делает?
— Долго мытарился при немцах, скрывался, а сейчас устроился диспетчером на мельнице недалеко от Сарн.
Дядя Костя умел подбирать людей для нашей работы. Мы уже убедились: если он рекомендует кого-либо, значит, на человека можно положиться.
Кочетков пошел на свидание к Фидарову.
Фидаров, маленький, коренастый, подвижный, как все уроженцы Кавказа, горячо сказал Кочеткову в ответ на его предложение:
— Что за вопрос! Давайте приступать к делу немедленно. Говорите, что нужно сделать.
— А как вы сами считаете? — спросил Кочетков.
— Я считаю, — воскликнул Фидаров, жестикулируя, — нужно взорвать мосты! Я давно так считаю, но у меня нет мин. Пришлите — сделаю. И давайте скорей. Я и без того потерял много времени.
— Взорвать мосты успеете, — сказал Кочетков. — Начать нужно с создания крепкой подпольной группы.
Спустя полтора месяца Фидаров передал через Валю Довгер список членов своей организации. Это были рабочие, машинисты, путевые обходчики, станционные служащие.
По заданию Кочеткова сарненская подпольная организация начала интенсивную разведку на железной дороге. Фидаров бесперебойно давал в отряд сведения о движении на магистралях Ковель — Коростень и Сарны — Ровно: сколько проходит поездов, куда и какие перевозятся войска, грузы, снаряжение. Эти сведения мы незамедлительно передавали в Москву.
Вскоре группа Фидарова расширила свою деятельность — стала заниматься не только разведкой, но и диверсиями. Наконец-то наш кавказец добрался до мостов. Все чаще и чаще в районе Сарн летели под откос вражеские эшелоны.
В дальнейшем мы организовали подпольные группы на других станциях — в Костополе, Ракитном, Луцке. Повсюду советские патриоты, получив нашу помощь и руководство, охотно брались за дело и наносили немецким захватчикам чувствительный урон.
Тем временем продолжал свою патриотическую работу и сам Константин Ефимович Довгер.
Он побывал не только в Ровно. По нашим заданиям он посетил Ковель, Луцк, Львов и даже Варшаву. Отовсюду он привозил ценные разведывательные данные.
Особенно успешным было его посещение Варшавы. Он пробыл там всего пять или шесть дней, но за это короткое время сумел узнать немало интересного.
В частности, дядя Костя установил, что в Варшаве существуют две псевдоподпольные польские офицерские школы. В каждой из них обучается по триста человек. Школы эти субсидируются из Лондона эмигрантским польским правительством. Кого же готовят в школах? Ответ на этот вопрос давало одно обстоятельство, которое удалось выяснить Константину Ефимовичу. Субсидии в виде американских долларов, получаемые из Лондона, шли в карман гитлеровцам. Да, гитлеровцам! Гитлеровцы же — генералы, офицеры и гестаповцы — являлись преподавателями в этих школах. Нетрудно было понять, что за кадры готовили эти «учебные заведения», чему там учили и к чему предназначали обученных офицеров.
Однажды при встрече с Кочетковым Валя Довгер передала очередное донесение отца: фашисты собираются вывезти все оборудование механических мастерских из села Виры Клесовского района.
Мастерские эти считались одним из крупных предприятий в области. В них ремонтировались паровозы, тягачи, тракторы, автомашины. При мастерских была своя электростанция. Отдельная железнодорожная ветка связывала их со станцией Клесово.
Рассказав о намерении немцев, Валя предложила взорвать мастерские и железнодорожный мост между ними и Клесовом. То ли отец велел ей передать это Кочеткову, то ли сама она надумала, во всяком случае, она довольно решительно, не предвидя возражений, заявила об этом плане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66