«Проходите». Кто-то впустил их внутрь.Но ведь внизу действительно полно людей Лютого.Их впустили внутрь. Только к этому времени и Кацман, и второй уже несколько минут были мертвы. Запах пороховых газов почти рассеялся, и сигарету, тлеющую сейчас в руках Кацмана, раскуривал их убийца.Он где-то рядом?Или происходит что-то совсем другое?Взгляд Игната бешено впитывал окружающую картину: комната для совещаний, никаких шкафов, стеллажей, лишь белые стены, аскетично-блеклые репродукции в простых рамах, длинный стол «под дуб», кресла, стулья, телевизор… Все как на ладони. Картинка.Окна… За окнами, метрах в десяти внизу, лишь черная гладь воды. И всего одна дверь. Через которую они вошли. Лютый раскрывает трубку мобильного телефона. Потом задает свой вопрос:— Что ты там ищешь?— Если б я знал, Лютый, если б я знал…Кто-то впустил их внутрь, убийца где-то рядом.Или…Игнат вдруг почувствовал, как на его спине зашевелились крохотные волоски и капельки холодного пота выступили на лбу.Все не так! Совершенно не так!Внизу действительно полно людей Лютого, только здесь уже никого больше нет. Давно нет. Убийца уже покинул этот дом.— Беду, — ответил Игнат чуть треснувшим голосом.Убийца покинул этот дом. Сказал им «проходите», открыл защелку электронного замка, спокойно раскурил сигарету, возможно, наслаждаясь последней затяжкой, вставил ее в руку Кацмана и покинул этот дом.Когда-то, много лет назад, отец брал маленького Игната с собой на охоту. Он называл это «подсадной уткой». Резиновая игрушка, уточка, муляж, плавающий на воде. И манок, духовая трещалка, имитирующая голос селезня.Кря-кря-кря… В этих безобидных игрушках пряталась смерть. Игнат помнит день, когда он осознал это. Было совсем раннее утро. Они притаились на болотах в зарослях камыша. Отец «манил» уток. Одна откликнулась. Они с отцом были рядом.С подсадной уткой. С тех пор правила охоты изменились. Но лишь в частностях. В деталях. В главном все осталось тем же. Кацман сыграл свою последнюю роль — подсадная утка. А манком, хрипучей трещалкой, стал голос в селекторе «проходите».Убийца покинул этот дом. И смерть бродит где-то рядом. Потому что теперь это уже не дом. Потому что теперь здесь царствует смерть.«…Беду, беду, Лютый, я ищу там беду».Только Игнат уже нашел то, что искал. Смерть, притаившуюся рядом с подсадной уткой. Она была там, в портфеле Кацмана. В уродливо разбухшем портфеле Кацмана, стоящем на полу между его ног. Ей просто больше негде было находиться. Великолепный кожаный четырехсотдолларовый портфель «Louis Vitton», в котором Кацман таскал свою важную документацию и который сейчас уродливо деформировался, потому что охотник с манком был щедр. Он не пожалел для них с Лютым пластида. Если уж веселиться — так веселиться, охота — так охота, если уж взрывать — так с корнем.Он был щедр, охотник с манком.Подсадная утка и черная гладь воды.— Блядь, — бесцветным шепотом произнес Игнат, — твою мать…Его рука уже лежала на плече Лютого. Лютый успел лишь набрать три первые цифры телефона рыжего водителя, он услышал слово «беду», а потом пугающе-хриплый шепот Игната, поэтому он произнес глухим голосом:— Что?Сильная рука Игната увлекла его вперед, почему-то выбивая из-под плеча костыль. Металлический и очень легкий костыль еще падал на темный ковролин, расстеленный на полу, когда Лютый услышал громкое и отчетливо-яростное:— Бомба! В окно!Еще мгновение Лютый смотрел на костыль, а потом он понял, что бежит, увлекаемый Игнатом, бежит к окну, за черным квадратом которого сгущалась ночь и была водная гладь, бежит, ступая на искалеченную ногу, и неимоверную боль, иглами вонзающуюся в его мозг, заглушает простой и такой же яростный смысл слова «бомба».У них уже не осталось времени ни на какие другие манипуляции, лишь одна надежда на прыжок, на полет сквозь границу света и ночи, прочь от настигающего их огненного холода притаившейся смерти.— Прыгаем, мать твою! В окно!Последнее слово, которое они вроде бы выкрикнули вместе, смешалось со звоном разбившегося стекла и каким-то горячим прикосновением к лицу.Лишь потом Лютый понял, что один из длинных осколков лезвием прошелся по его лбу, срывая длинный лоскут кожи, повисший у виска. А потом что-то беспощадное и немыслимое толкнет их в спину, лишь только обдав смертоносным дыханием, качнется воздух и кроваво-огненная вспышка гарью и грохотом сотрясет пространство, оставляемое где-то вверху. А они будут лететь, крича и размахивая руками и не слыша собственного крика, лететь сквозь еще не нагретую взрывом прохладу ночи к черной глади воды. А вверху, над ровной поверхностью реки, разверзнется огненный ад.…Когда они вынырнули на поверхность, эхо от взрыва уже улеглось и множество обломков развороченного здания уже отбомбардировали ровную гладь воды. Собаки подняли перепуганный лай, на берегу в панике бегали люди.— Мать твою! — откашливаясь и выплевывая воду, сказал Игнат. — Цел?Живой?— Живой. — Лютый откинул с головы пахнущий тиной кусок водоросли. — Это… это…— Какая же здесь гнусная вода! Полные легкие, сейчас вырвет.— Не боржоми. Это… это…— Вова, это АПП. — Игнат смотрел на облако дыма, застывшее в неподвижном воздухе.— Чего?— П-п — это полный пи…дец. А а-п-п — это абсолютно полный пи…дец!Мать твою…Шок проходил, но говорили они все еще непривычно громко. Лютый барахтался на поверхности воды; каким-то непонятным образом у него остался зажатый в левой руке телефон.— Я смотрю, брат, здесь нас не очень были рады видеть, — произнес Лютый. — Меня, по-моему, тоже сейчас вырвет.— Ну-ну… Звони в 9-1-1 или куда там, мать его, — спасение на водах…— ОСВОД.— Чип и Дейл спешат на помощь. Надо убираться отсюда. Поплыли. Мать его… Полдома разворотило.— Черт, по-моему, я отбил яйца.— А ты руками грести не пробовал?— Ко дну тянут.— Эй, Лютый…— Чего?— Я тебе не рассказывал про меню кафе «Дом лесника»?— Не-а.— Это было давно. Еще в Домбае. Знаешь, меню такое, все там было «лесника». «Суп лесника» — один рубль, «салат лесника» — один рубль, «жаркое лесника» — два рубля. А на холодную закуску предлагалось «яйцо лесника под майонезом» — двадцать шесть копеек.— Козлы. — Лютый рассмеялся. Тоже непривычно громко.— Да. Я тут подумал, что пару минут назад это кафе можно было бы переименовать.— В смысле?— В «Дом Лютого». Представляешь?— Очень смешно.— Представляешь — «яйцо Лютого под майонезом»…— Всегда ненавидел майонез.— А у меня как перед глазами стоит — собралась вся твоя братва, огромное фарфоровое блюдо…— Пошел ты!— Лучше я поплыву.— Игнат…— Что?— Старый ты черт.— Это точно. А старым чертям не пристало менять своих привычек.— Живы мы, братуха, живы…— Живы.Глаза Лютого заливала кровь, порез на лбу оказался глубоким. Он опустил голову в воду, рану сразу же защипало, фыркнул, затем произнес:— По-моему, с меня сняли скальп.— Нет. Только половину. Чего — решил промыть мазутом?— Ладно. Как будем выбираться?Они плыли по черной, пахнущей нефтью поверхности реки. Игнат искал глазами место, где они могли бы выбраться. Он вглядывался во тьму, окутавшую берег. Скорее всего там уже нет никого, кто мог бы сулить неприятность. Скорее всего это так — лишь люди Лютого.Игнат снова подумал об охоте с манком и подсадных утках. Сезон охоты открыт, и его теперь не закроют. Его не закроют до тех пор, пока не будут перебиты все утки.Ночь окутала берег, и охотники таились там, в темноте. Они постоянно опережали их, шли на шаг вперед. И кольцо Смерти вокруг них сжималось, не щадя никого, кто был рядом.Но им пока везло. Такое могло продолжаться какое-то время, но такое не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно их достанут. Утки должны быть перебиты.Был, правда, иной способ закрыть сезон охоты. Единственное, что им оставляли. Выйти в ночь и перебить всех охотников. Часть втораяПОВОРАЧИВАЯ КАЛЕЙДОСКОП 1. Вика: Время перемен (I) «Обманешь меня раз — позор тебе.Обманешь меня два раза — позор мне».Так было написано в романе «Долорес Клейборн».«Я шел вниз. Вниз. И когда я спустился до самого дна и казалось, что дальше некуда, снизу мне постучали».Это Вика прочитала у Ежи Ленца. И еще где-то она прочитала:«Это тот страшный день, когда ты думаешь: что может быть хуже?Оказывается — может. Может быть значительно хуже. Человеку дано вытерпеть многое. Лишь Бог имеет привилегию быть распятым на кресте. А ты переживаешь конец своего Мира. И будешь жить дальше. Возможно — это самое страшное. Или — подлинное чудо. Как посмотреть».Как посмотреть. * * * Примерно через полгода после рождения близнецов, когда Вика была счастлива так, как может быть счастлива лишь молодая мама, и ничто еще не предвещало перемен, с ней приключилось одно забавное событие. Так, одна примечательная встреча, веселая история.К тому времени Вика только-только перестала кормить и близнецов перевели на искусственное вскармливание. У обоих малышей, как и положено с близнецами, все было одинаковым, лишь на корзинах с вещами имелись разноцветные таблички: розовая, с надписью «Ее», и голубенькая — «Его». Такие же таблички имелись на корзинах, куда отправлялось несвежее белье.Самыми тяжелыми оказались первые полтора месяца, но Вика наотрез отказалась от чьей бы то ни было помощи со стороны. Заявив, что это ее дети и ее опыт материнства и она все должна пройти сама. Она здорово похудела, под глазами начала проступать синяя сеточка прожилок, и от постоянного недосыпания ко второму месяцу — дню рождения малюток — она стала напоминать блуждающее по дому привидение. Алексей пытался помогать ей, чем только мог, пока не убедился, что так дальше продолжаться не может: его бессонные ночи стали отражаться и на работе. Надо было либо брать отпуск, либо няню, что было бы значительно дешевле и лучше во всех отношениях. Викино упрямство (то самое качество, которое помогло ей добиться многого, — Вика была очень мягкой, очень доброжелательной и очень упрямой), неожиданно проявившееся и в материнстве, оказалось сломленным.В доме появилась няня — милая женщина, переживающая свой второй расцвет, которые случаются у многих женщин к сорока пяти годам.Рука, качающая колыбель. Сухие молочные смеси, подгузники, кремы, детские пудры…И всем стало значительно легче. Вика и Алексей снова с головой окунулись в работу. А время бежало, и два маленьких «лягушонка» превратились в крепких розовых полугодовалых младенцев. Загадочный, изумрудно-бирюзовый цвет глаз, который был у близнецов первые несколько месяцев жизни, изменился: оба стали кареглазками, и у обоих начали пробиваться изумительные светлые кудри пепельного оттенка, хотя еще, наверное, не раз все сменится. Дай Бог, не раз.Леха-маленький сел на несколько дней раньше сестренки, что вызвало у него восторженное ликование, а у Вики-маленькой удивленное любопытство. Она, причмокивая соской, попыталась сделать то же самое, но — повалилась и расплакалась. Через секунду к ней присоединился Леха, словно поддерживая сестренку. Леха снова сел, в глазах Вики был восторг, она уже забыла, что только что плакала. Эти детские катастрофы… Страшные ураганы, проносящиеся в самой счастливой стране. Приходят внезапно и так же быстро заканчиваются. Чаще всего не оставляя после себя никаких разрушении. Чаще всего это бывает так.Дом был наполнен счастьем. Четыре его обитателя — две Вики и два Алексея — жили радостью.Совсем рядом находились другие люди. Они наблюдали за счастьем этой семьи. Они уже знали, что этого счастья оставалось отмерено не так уж и много.Но пока они не торопили события. Пока еще нет. * * * Примерно через полгода после рождения близнецов у Вики состоялась эта примечательная встреча с очень интересным, необычным человеком, которая при всем при том вряд ли могла сколь-нибудь серьезно повлиять на ее дальнейшую судьбу. После этой забавной веселой истории Вика обогатилась минимум по трем позициям. Причем все три никогда прежде не встречались ей в жизни.Биолог-колдун-дикарь, как она потом смеялась.Во-первых, она узнала о существовании диковинной тропической рыбки со странным названием Радужная вдова. Вика-биолог.Во-вторых, Вика получила в подарок не менее странное средство — вытяжку из слизи этой рыбки с тем же названием «Радужная вдова». Средство оказалось безумно редким и безумно дорогим. Вика-колдун.В-третьих, Вика сделала себе татуировку. На очень необычном месте. И делал татуировку великий человек. Мастер. Вика-дикарь.Биолог-колдун-дикарь.Все три приобретения, похожие скорее на шутку, произошли на грандиозном шоу, устроенном в Москве ценителями нательной живописи и соответствующего образа жизни. Назывался этот всемирный слет татуированных и татуировщиков «Тату-конвенцией». И присутствовал на нем человек-легенда, оставивший свои рисунки на теле самой Дженис Джоплин и татуировавший многих легенд рока и просто людей легенд, таких же, как он сам. Звали заморского гостя Лайен Татл. Все мероприятие проходило в московском саду «Эрмитаж», сопровождалось концертами, жестким шоу и довольно веселеньким разгулом. Вика и Леха были приглашены друзьями. Леха всегда имел очень необычных друзей. Помимо Лайена Татла, на «Тату-конвенции» присутствовали еще несколько очень известных художников, много неизвестных, а больше всего было просто любопытных персонажей, избравших для себя, мягко говоря, несколько альтернативный способ жизни. Шоу удалось на славу. * * * — Да нет, вы шутите, — произнесла Вика, с любопытством глядя на своего собеседника.— Это правда. — Он усмехнулся. У него были очень веселые глаза, глаза бывшего хиппи, каким он и являлся в революционные шестидесятые. Вряд ли об этом человеке можно было сказать, что теперь он остепенился, — просто сменилось время. А если вы представляете ныне живую легенду, то некий внутренний духовный аристократизм, присущий любым легендам, вполне можно принять за налет респектабельности, — Несколько месяцев? Без воды?— Это уникальное создание. Сплошная тайна.— Но несколько месяцев без воды, под тропическим солнцем… это уже… вобла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46