купить зеркало в ванную комнату
– Здесь глубокий песчаный грунт, доктор, я изорвал чулки, а носить неуклюжую обувь не привык.– Вы правы! Я думал об этом.Немцы, неторопливо разговаривая, вошли в большую хату на площади – постоянное пристанище иностранных купцов. 5 В обширной хате в глубине атаманского двора устроились московские гости – боярин и три дьяка.Внутри хата убрала под светлицу: ковры на стенах, на полу тканые половики, большая лечь с палаткой и грубой; хата не курная, как у многих, хотя в ней пахнет дымом, а глубокий жараток набит пылающими углями. Окна затянуты тонко скобленным бычьим пузырем, свет в избе тусклый, но рамы окна можно сдвинуть на сторону – открыть на воздух. Опасаясь жадных до государевых тайн ушей, боярин Пафнутий Кяврин не открывал окон, но, распахнув дверь в сени, выпускал жаркий и угарный воздух избы. Боярин встал рано, открыв новгородского дела синий сундук, окованный узорчатым серебром, достал дедовский, медный, под золотом, складень с изображением многих праздников, примостил раскрытый складень в углу на столе и, приклеив перед ним восковую свечу, зажег ее лучиной.Раньше чем стать на колени, перекреститься, проворчал:– Образов мало, а чтутся христианами… В церкви почасту войну решают…И, держа пальцы в двуперстном сложении Креститься двумя пальцами – значило быть сторонником старой веры, то есть не принимать церковной реформы, проведенной патриархом Никоном в 1656 г.
, крепко пригнетая их во время креста ко лбу и груди, стал молиться. Мутный свет ползал по его желтому голому черепу. Боярин не завешивал дверей в горенку, где жили дьяки, – он любил досматривать своих людишек. Вовремя молитвы лезла в голову неотвязная мысль, боярин размашистее молился, стучал лбом, кланяясь в землю, но не мог устоять, подумал; «Здесь надо с людишками иной потуг, ино сбегут в козаки, тайны наши разглаголят».Против дверей, в другой половине, дьяки обедали. На широком столе с голубой скатертью стояло большое блюдо жареных чебаков с поливкой из красного перца, тут же, насыпанная до краев сушеными шемайками – мелкими рыбами, плошка глазированная, красной глины.– Штоб их сотона взял, чубатых! Просил баранины, они же, трясца их бей, щусей нажарили, – зычным басом сказал молодой дьяк в нанковом кафтане, длинноволосый и русый.– Запри гортань, тише!.. Боярин на молитве. Лжешь. Зри-ко – тут лещи да корюха сушена…– Бузу завсегда лопают, нам ублажают ее… Просил квасу – нет! Мне брюхо натянуло с бузы, как воеводский набат… Большой медный барабан.
– Ой, Ефим! Станешь в ответ боярину… Ой, детина, мотри…Ели дьяки руками, поевши, покрестились, вытерли руки о полу кафтанов. Два – бородатых дьяка, Ефим – молодой, едва показывались усы.Молились дьяки своим образам, – в хате хозяйских образов не было. В половине дьяков на стене висела только лубочная картина местного изготовления: неуклюжий казак в красной шапке, в синей куртке, в штанах красных, заправленных в сапоги не по ноге, колол длинной пикой сломившегося назад ляха в зеленом кафтане, в голубой шапке с красным пером. Внизу крупная надпись: «Бисов ляше у Богдана-батька пляше». Младший из дьяков, вторя скрипу отодвигаемого окна, громко испустил газы, говоря:– Хорошо бы у чубатых! Свет велик, только ветром песку много метет, зубы скрегчат…– Сказываю – боярин на молитве, – пождал бы спущать дух, поспеешь, мы вон терпим…– Ништо, знает он.– Знать тебя знает, да на Москве в гости зазовет, – в Разбойном там спустишь, у заплечного…Молодой дьяк тряхнул волосами:– Бит-таки бывал от него, а у заплечного мне быть не к месту, я не вор.Кончив молиться, боярин степенно и строго во шел к дьякам, захватив по дороге свой посох. Дьяки низко поклонились, касаясь пальцами полу.– Утомился, боярин? Просим отведать наше немудрое яство! Я объедки приберу, сменю скатерть и кликну, чтоб дали самолучших яств…Молодой дьяк говорил суетливо, готовый бежать.Боярин остановил:– Невместно мне с вами – зван к отаману, а вот дух пустишь беспричинно… Клоп за тобой, детина, ездит, как за ханским послом вошь в кибитке.Старшие дьяки стояли, склонив головы, ждали, когда боярин будет говорить тихо, почти шепотом: тогда бойся. Но боярин ровно и громко продолжал:– Взят ты мной, Ефим, юнцом малым, книжному урядству обучен и чернилы приправлять, а ныне дозволение я оказал тебе многое, даже листы государю составлять доверился, ты и не помыслишь, сколь великой чести уподоблен, клопа ведешь за собой…– Прости, боярин, то клоп от тихого испускания духа живность имет, от трескотного старания не зарождается…На возражения дьяка боярин стукнул посохом в пол и нахмурился, что-то хотел сказать, но в воздухе за окном послышалось многоголосое пение, прогремело:– Ура-а, бра-а-ты!Вздрогнула земля от залпа пушек.Боярин побледнел:– Что это? Ефим, беги проведай!Бородатые дьяки бросились к окнам. Младший стоял спокойно.– То, боярин, с моря шарпальники вошли, свои чубатые стрету бьют…Боярин ожил:– Вот за то и люблю тебя, Ефим, что знаешь все, что затевается у них… Ох, угарно, у меня голова что-то скомнет, на ветер ба ино ладно, да боюсь…– Чего убоялся, боярин?– Ведь мы послы от государя, мног народ очи откроет, а народ – вор, злонравный народ! Отаманов своих мало слушает, так зло бы кое над нами не учинили!– Страх мал, боярин! Турской посол, персицкой и иные в их городишке почасту стоят, мы как все, – обыкли они к послам, ей-бо!– А, так? Я вот армяк накину и пойдем. Армяк хоша скорлатной, да покроем всего к месту ближе…– Дай подмогу тебе, боярин!Молодой дьяк вывернулся впереди боярина в его половину. Пожилые с завистью глядели вслед; когда боярин занялся платьем, один сказал:– Обежит нас Ефимко! Боярина водит, как выжлеца Собаку-ищейку.
на ремне…Другой так же – чуть слышно – ответил:– То правда, Семенушко, обежал уж… 6 Боярин Пафнутий с дьяками неторопливо вышел за плетень атаманского двора…Со сгорка видно им реку, белую от солнечного света. На серебре струй московские гости увидали страшные им челны шарпальников: длинные, с длинными веслами, почерневшие от воды и порохового дыма, опутанные толстыми ребрами полос из прутьев камыша. В челнах люди – в бархате, золотой и серебряной парче, в коврах; в красных шапках – запорожцы, в бараньих – донцы.– Сатанинское сборище…Боярин, бодая песок посохом, двинулся вперед. Дьяки – за ним.Толпа казаков выскакивала из челнов на пристань. На пристани другая толпа своих била в котлы-литавры, играла на трубах и дудках. Тут же с берега стреляли холостыми из длинных пушек на дубовых колесах. По серебристой воде ползли тучи дыма, пахнущие порохом. Крики сотен голосов:– Бра-а-ты з моря-а!На бревенчатую пристань казаки из челнов вели пленных (ясырь): мужчин, связанных и оборванных, с чужими бронзовыми лицами, в крови и царапинах; полуголых женщин в пестрых штанах. Женщин казаки вели несвязанными – за косы. Один запорожец, саженного роста, с усами вниз, падающими на могучую грудь, в разорванной синей куртке, в плаще из сизого атласа, скрепленного у подбородка золотой цепью, коричневыми руками с безобразными жилами держал за косы двух молодых турчанок и когда подходил с ними к кому-нибудь из мужчин, то кричал пленницам:– А ну, перехрестись!Турчанки неумело крестились.– Покупай, браты, ясырь! Всяка хрестится, жена будет!Лица вернувшихся с моря – в черной крови, запекшихся шрамах, руки – тоже. Пестрая толпа с пристани направилась к часовне на площадь.– К Мыколы! Морскому святому молебен за живое вертание з моря…– Хто письменный? Нехай тот и поп буде!– А ну, хрестись!– Гундосый, ты?– Тарануха?! Казак, здоров? Дай пощупаю, – жив…Люди, вырвавшись из зубов смерти, из холодной утробы моря, радостно, до ошаления, смеялись, кричали, пели. Не дослушав молебна у часовни, растекались по улицам, лезли в шинки, пили и ели. Кричали:– Гей, крамарки Торговки.
, подавай бузу, тарань, шемайку!..Торговки с корзинами из тонкого камыша жались к шинкам и бойко продавали рыбу, хлеб, куски жареной баранины. В одном месте московские гости увидали будку, закрытую дубовыми бревнами с трех сторон, открытую с четвертой, закиданную камышовой крышей с дерном. В ней на ярком солнопеке на обрубке дерева сидел, весь коричневый и рваный, в лохмотьях красных штанов, в лаптях и синей выцветшей куртке-зипуне, запорожец. Уличный цирюльник ржавым кинжалом скоблил ядреную голову казака, поливая ее из широкого глиняного горшка мутной водой, мылил куском грязного мыла; тут же точил свою полуаршинную бритву о точило, стоящее на земле, помачивал точило той же водой из горшка и правил кинжал о голенище сапога.Запорожец, когда цирюльник с треском, словно счищая с крупной рыбы чешую, начинал скоблить его голову, жмурясь от солнца, кричал:– Эге, добре! Брий, хлопец, гладенько, не зрижь тильки оселедця. Гоздек Колтун.
у запорозцев не живет, живет гоздек у донцов, – воны волосы рощат, запорозци усы мают, бород им не треба! То московитска краса… Запорозцу бороду не можно носить, то яицки казаки носят, воны тож московитски данныки.Иногда соскакивал с головы ляпак кожи, поцарапанное во многих местах бритьем скуластое лицо цирюльника хмурилось, он начинал усердно мылить порезанное место, поливая водой и смывать с лица казака льющуюся кровь. Казак успокаивал цирюльника:– Плюй, хлопец, и посыпь земли! То не кровь, яка то кровь? Запорожска шапка красна, пид ей крови не видно!Боярин сказал:– Дьяче, все надо досмотреть и дослышать… – Он отошел от ларя цирюльника, встал в другом месте.– Засвежи его, сатану! – сказал про себя молодой дьяк, глядя на работу брадобрея, но, вскинув глаза, увидал, что боярин и два дьяка впереди, пошел к ним.Тут четверо казаков, накинув на себя вместо жупанов ковры персидские и турецкие, кричали о своих подвигах:– Напускали мы им, браты, нехристям, бревен, колотят тыи бревна о цепи, – бурун метет волны… мы ж в камышах ждем!– Стой, Лаврей, не то!.. Дай я скажу: тьма, ветер голову с плеч рвет, а турчин знай дует по бревнам з пушек! Бревна тай лезут на цепи, кидает их, цепи брежчат, аж в аду, а турчин воет: «Алла! Алла! Бузлыджи!» Ого, бусурман, и тебе на берегу лед? Да так и отсиделись в камышах. А как они иззябли да палить утихли, – мы скок в море. Бей мухаммедан!С саблей, усатый, в синем нарядном кафтане, подошел атаманский писарь.– И все вы, браты, тут проскочили мимо Азова?– Не, казак! Иные переволоклись в Миюс с Донца, Миюсом в море, да и к нам тоже пристали.Толпа прибывала, теснилась; слушали, расспрашивали вновь. Удальцы, чтоб наконец отвязаться, обратились к писарю:– А ну, пысьменный, кажи ты, что знаешь…– Чого ему знать? Он у Корнея, у круга сидит!– Буду я вам, казаки-браты, честь, как запорожской атаман Серко судил с салтаном…– Эге, добре!– То послушаем! На бочку, ставай на бочку…Прикатили бочку, доску поперек дна кинули, подняли писаря.– Чти-и!Человек в синем поправил шапку, саблю одернул, вытащил из-за пазухи пачку бумаг, послюнив палец, перелистал и крикнул, взглянув на головы и шапки:– А ну, не бодайтесь!Бумагу, которую читать, бережно и медленно развернул, прочел громко: «Кошевой атаман Серко крымскому хану Мураду».– Эй, чего чтешь? Чти к салтану турскому!– А ту, к турскому салтану, бумагу я, казаки-браты, в станичной избе заронил, не сыщу!От многих рук, вскинутых вверх, по белому песку замотались голубые и синие тени.– А нехай ее чертяка зъист!– Чти коли крымскому.– Ну, казаки, чту: «Братья наши запорожцы, с вождем своим воюючи в човнах по Евксипонту, ко-с-ну-ли-сь му-же-ственно и самых стен константинопольских и оные довольно окуривали дымом мушкетным при великом султанове. И всем мешканцам (обывателям) цареградски-им сотворили страх и смяте-ние и некоторые одле-гле-йшие (окружные) селения константинопольские запаливши толь счастливо, з многими добычами до коша своего поверг-нули».– То Нечай с Бурляем – запорожцы – хорошо привиталися с турчином!– И мы нынь его не забуваем!Боярин сказал:– Примечайте, дьяче: шарпальникам государев запрет ништо, приказано им турчина не злить…Толпа, потная, пьяная, лезла слушать, надеясь, что писарь будет читать бумагу к султану. Солнце жгло головы и плечи. В глубоком небе чуть заметно, как муха на голубом высоком потолке, стоял над толпой какой-то воздушный хищник.– Куркуль реет!– Где? Не вижу. Эге, высоко!– Высоко, бисова шкода!..Писарь слез с бочки, казаки с моря кричали:– Ты, пысьменный, пошто Дону служишь?..– Служи Запорожью!..– Запорожцы никому не продались! Низовики продались московскому царю.– А бо-дай вона выздыхала, царьская Московия, и с царем и з родом его!– «С турчином греха не заводить, ждать указу», – ведь так, боярин, писано государем и великим князем? – спросил один дьяк.Боярин, гневно тыча в песок посохом, водя по толпе глазами, сказал шепотом:– Разбойники позорят поносным словом имя государево, – негоже нам быть тут!Москвичи двинулись дальше. 7 Посреди улицы, в сыром месте, кинув прямо в грязь атласный плащ, разлегся запорожец с двумя пленницами-турчанками. Одну из них он посадил за собой, положив большую бритую голову с оселедцем ей в колени, другая сидела рядом на песке. Косы турчанок из рук казак выпустил и, зажмурив глаза, дремал на припеке. Кривая черкесская сабля в серебряной оправе, кремневый ржавый пистолет лежали у его правой руки.Закрыв глаза, опустив черноволосые головы на смуглые голые груди, пленницы, видимо, грустили без слез.Боярин подошел к запорожцу. Дьяки встали поодаль, но старик кивком головы позвал младшего из них:– Взбуди его!Ефим зашел к запорожцу сбоку, слегка толкнул дремлющего носком желтого сапога.– Кой бис?! – крикнул запорожец. Загорелый кулак разжался, и узловатые пальцы впились в рукоятку сабли.Боярин громко сказал:– Эй, козак, продаешь жонок? Угодно нам знать цену.– Мой ясырь – двадцать талерей за голову.Приоткрыв глаза, запорожец, отняв руку от сабли, полез ею в карман красных шаровар, вытащил большую трубку, кисет и кресало.– Разбойник! Пошто много ценишь?Запорожец, не обращая внимания на слова боярина, набил трубку, высек огня, закурил и вновь решил задремать…– Даю тебе двадцать пять рублев московскими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
, крепко пригнетая их во время креста ко лбу и груди, стал молиться. Мутный свет ползал по его желтому голому черепу. Боярин не завешивал дверей в горенку, где жили дьяки, – он любил досматривать своих людишек. Вовремя молитвы лезла в голову неотвязная мысль, боярин размашистее молился, стучал лбом, кланяясь в землю, но не мог устоять, подумал; «Здесь надо с людишками иной потуг, ино сбегут в козаки, тайны наши разглаголят».Против дверей, в другой половине, дьяки обедали. На широком столе с голубой скатертью стояло большое блюдо жареных чебаков с поливкой из красного перца, тут же, насыпанная до краев сушеными шемайками – мелкими рыбами, плошка глазированная, красной глины.– Штоб их сотона взял, чубатых! Просил баранины, они же, трясца их бей, щусей нажарили, – зычным басом сказал молодой дьяк в нанковом кафтане, длинноволосый и русый.– Запри гортань, тише!.. Боярин на молитве. Лжешь. Зри-ко – тут лещи да корюха сушена…– Бузу завсегда лопают, нам ублажают ее… Просил квасу – нет! Мне брюхо натянуло с бузы, как воеводский набат… Большой медный барабан.
– Ой, Ефим! Станешь в ответ боярину… Ой, детина, мотри…Ели дьяки руками, поевши, покрестились, вытерли руки о полу кафтанов. Два – бородатых дьяка, Ефим – молодой, едва показывались усы.Молились дьяки своим образам, – в хате хозяйских образов не было. В половине дьяков на стене висела только лубочная картина местного изготовления: неуклюжий казак в красной шапке, в синей куртке, в штанах красных, заправленных в сапоги не по ноге, колол длинной пикой сломившегося назад ляха в зеленом кафтане, в голубой шапке с красным пером. Внизу крупная надпись: «Бисов ляше у Богдана-батька пляше». Младший из дьяков, вторя скрипу отодвигаемого окна, громко испустил газы, говоря:– Хорошо бы у чубатых! Свет велик, только ветром песку много метет, зубы скрегчат…– Сказываю – боярин на молитве, – пождал бы спущать дух, поспеешь, мы вон терпим…– Ништо, знает он.– Знать тебя знает, да на Москве в гости зазовет, – в Разбойном там спустишь, у заплечного…Молодой дьяк тряхнул волосами:– Бит-таки бывал от него, а у заплечного мне быть не к месту, я не вор.Кончив молиться, боярин степенно и строго во шел к дьякам, захватив по дороге свой посох. Дьяки низко поклонились, касаясь пальцами полу.– Утомился, боярин? Просим отведать наше немудрое яство! Я объедки приберу, сменю скатерть и кликну, чтоб дали самолучших яств…Молодой дьяк говорил суетливо, готовый бежать.Боярин остановил:– Невместно мне с вами – зван к отаману, а вот дух пустишь беспричинно… Клоп за тобой, детина, ездит, как за ханским послом вошь в кибитке.Старшие дьяки стояли, склонив головы, ждали, когда боярин будет говорить тихо, почти шепотом: тогда бойся. Но боярин ровно и громко продолжал:– Взят ты мной, Ефим, юнцом малым, книжному урядству обучен и чернилы приправлять, а ныне дозволение я оказал тебе многое, даже листы государю составлять доверился, ты и не помыслишь, сколь великой чести уподоблен, клопа ведешь за собой…– Прости, боярин, то клоп от тихого испускания духа живность имет, от трескотного старания не зарождается…На возражения дьяка боярин стукнул посохом в пол и нахмурился, что-то хотел сказать, но в воздухе за окном послышалось многоголосое пение, прогремело:– Ура-а, бра-а-ты!Вздрогнула земля от залпа пушек.Боярин побледнел:– Что это? Ефим, беги проведай!Бородатые дьяки бросились к окнам. Младший стоял спокойно.– То, боярин, с моря шарпальники вошли, свои чубатые стрету бьют…Боярин ожил:– Вот за то и люблю тебя, Ефим, что знаешь все, что затевается у них… Ох, угарно, у меня голова что-то скомнет, на ветер ба ино ладно, да боюсь…– Чего убоялся, боярин?– Ведь мы послы от государя, мног народ очи откроет, а народ – вор, злонравный народ! Отаманов своих мало слушает, так зло бы кое над нами не учинили!– Страх мал, боярин! Турской посол, персицкой и иные в их городишке почасту стоят, мы как все, – обыкли они к послам, ей-бо!– А, так? Я вот армяк накину и пойдем. Армяк хоша скорлатной, да покроем всего к месту ближе…– Дай подмогу тебе, боярин!Молодой дьяк вывернулся впереди боярина в его половину. Пожилые с завистью глядели вслед; когда боярин занялся платьем, один сказал:– Обежит нас Ефимко! Боярина водит, как выжлеца Собаку-ищейку.
на ремне…Другой так же – чуть слышно – ответил:– То правда, Семенушко, обежал уж… 6 Боярин Пафнутий с дьяками неторопливо вышел за плетень атаманского двора…Со сгорка видно им реку, белую от солнечного света. На серебре струй московские гости увидали страшные им челны шарпальников: длинные, с длинными веслами, почерневшие от воды и порохового дыма, опутанные толстыми ребрами полос из прутьев камыша. В челнах люди – в бархате, золотой и серебряной парче, в коврах; в красных шапках – запорожцы, в бараньих – донцы.– Сатанинское сборище…Боярин, бодая песок посохом, двинулся вперед. Дьяки – за ним.Толпа казаков выскакивала из челнов на пристань. На пристани другая толпа своих била в котлы-литавры, играла на трубах и дудках. Тут же с берега стреляли холостыми из длинных пушек на дубовых колесах. По серебристой воде ползли тучи дыма, пахнущие порохом. Крики сотен голосов:– Бра-а-ты з моря-а!На бревенчатую пристань казаки из челнов вели пленных (ясырь): мужчин, связанных и оборванных, с чужими бронзовыми лицами, в крови и царапинах; полуголых женщин в пестрых штанах. Женщин казаки вели несвязанными – за косы. Один запорожец, саженного роста, с усами вниз, падающими на могучую грудь, в разорванной синей куртке, в плаще из сизого атласа, скрепленного у подбородка золотой цепью, коричневыми руками с безобразными жилами держал за косы двух молодых турчанок и когда подходил с ними к кому-нибудь из мужчин, то кричал пленницам:– А ну, перехрестись!Турчанки неумело крестились.– Покупай, браты, ясырь! Всяка хрестится, жена будет!Лица вернувшихся с моря – в черной крови, запекшихся шрамах, руки – тоже. Пестрая толпа с пристани направилась к часовне на площадь.– К Мыколы! Морскому святому молебен за живое вертание з моря…– Хто письменный? Нехай тот и поп буде!– А ну, хрестись!– Гундосый, ты?– Тарануха?! Казак, здоров? Дай пощупаю, – жив…Люди, вырвавшись из зубов смерти, из холодной утробы моря, радостно, до ошаления, смеялись, кричали, пели. Не дослушав молебна у часовни, растекались по улицам, лезли в шинки, пили и ели. Кричали:– Гей, крамарки Торговки.
, подавай бузу, тарань, шемайку!..Торговки с корзинами из тонкого камыша жались к шинкам и бойко продавали рыбу, хлеб, куски жареной баранины. В одном месте московские гости увидали будку, закрытую дубовыми бревнами с трех сторон, открытую с четвертой, закиданную камышовой крышей с дерном. В ней на ярком солнопеке на обрубке дерева сидел, весь коричневый и рваный, в лохмотьях красных штанов, в лаптях и синей выцветшей куртке-зипуне, запорожец. Уличный цирюльник ржавым кинжалом скоблил ядреную голову казака, поливая ее из широкого глиняного горшка мутной водой, мылил куском грязного мыла; тут же точил свою полуаршинную бритву о точило, стоящее на земле, помачивал точило той же водой из горшка и правил кинжал о голенище сапога.Запорожец, когда цирюльник с треском, словно счищая с крупной рыбы чешую, начинал скоблить его голову, жмурясь от солнца, кричал:– Эге, добре! Брий, хлопец, гладенько, не зрижь тильки оселедця. Гоздек Колтун.
у запорозцев не живет, живет гоздек у донцов, – воны волосы рощат, запорозци усы мают, бород им не треба! То московитска краса… Запорозцу бороду не можно носить, то яицки казаки носят, воны тож московитски данныки.Иногда соскакивал с головы ляпак кожи, поцарапанное во многих местах бритьем скуластое лицо цирюльника хмурилось, он начинал усердно мылить порезанное место, поливая водой и смывать с лица казака льющуюся кровь. Казак успокаивал цирюльника:– Плюй, хлопец, и посыпь земли! То не кровь, яка то кровь? Запорожска шапка красна, пид ей крови не видно!Боярин сказал:– Дьяче, все надо досмотреть и дослышать… – Он отошел от ларя цирюльника, встал в другом месте.– Засвежи его, сатану! – сказал про себя молодой дьяк, глядя на работу брадобрея, но, вскинув глаза, увидал, что боярин и два дьяка впереди, пошел к ним.Тут четверо казаков, накинув на себя вместо жупанов ковры персидские и турецкие, кричали о своих подвигах:– Напускали мы им, браты, нехристям, бревен, колотят тыи бревна о цепи, – бурун метет волны… мы ж в камышах ждем!– Стой, Лаврей, не то!.. Дай я скажу: тьма, ветер голову с плеч рвет, а турчин знай дует по бревнам з пушек! Бревна тай лезут на цепи, кидает их, цепи брежчат, аж в аду, а турчин воет: «Алла! Алла! Бузлыджи!» Ого, бусурман, и тебе на берегу лед? Да так и отсиделись в камышах. А как они иззябли да палить утихли, – мы скок в море. Бей мухаммедан!С саблей, усатый, в синем нарядном кафтане, подошел атаманский писарь.– И все вы, браты, тут проскочили мимо Азова?– Не, казак! Иные переволоклись в Миюс с Донца, Миюсом в море, да и к нам тоже пристали.Толпа прибывала, теснилась; слушали, расспрашивали вновь. Удальцы, чтоб наконец отвязаться, обратились к писарю:– А ну, пысьменный, кажи ты, что знаешь…– Чого ему знать? Он у Корнея, у круга сидит!– Буду я вам, казаки-браты, честь, как запорожской атаман Серко судил с салтаном…– Эге, добре!– То послушаем! На бочку, ставай на бочку…Прикатили бочку, доску поперек дна кинули, подняли писаря.– Чти-и!Человек в синем поправил шапку, саблю одернул, вытащил из-за пазухи пачку бумаг, послюнив палец, перелистал и крикнул, взглянув на головы и шапки:– А ну, не бодайтесь!Бумагу, которую читать, бережно и медленно развернул, прочел громко: «Кошевой атаман Серко крымскому хану Мураду».– Эй, чего чтешь? Чти к салтану турскому!– А ту, к турскому салтану, бумагу я, казаки-браты, в станичной избе заронил, не сыщу!От многих рук, вскинутых вверх, по белому песку замотались голубые и синие тени.– А нехай ее чертяка зъист!– Чти коли крымскому.– Ну, казаки, чту: «Братья наши запорожцы, с вождем своим воюючи в човнах по Евксипонту, ко-с-ну-ли-сь му-же-ственно и самых стен константинопольских и оные довольно окуривали дымом мушкетным при великом султанове. И всем мешканцам (обывателям) цареградски-им сотворили страх и смяте-ние и некоторые одле-гле-йшие (окружные) селения константинопольские запаливши толь счастливо, з многими добычами до коша своего поверг-нули».– То Нечай с Бурляем – запорожцы – хорошо привиталися с турчином!– И мы нынь его не забуваем!Боярин сказал:– Примечайте, дьяче: шарпальникам государев запрет ништо, приказано им турчина не злить…Толпа, потная, пьяная, лезла слушать, надеясь, что писарь будет читать бумагу к султану. Солнце жгло головы и плечи. В глубоком небе чуть заметно, как муха на голубом высоком потолке, стоял над толпой какой-то воздушный хищник.– Куркуль реет!– Где? Не вижу. Эге, высоко!– Высоко, бисова шкода!..Писарь слез с бочки, казаки с моря кричали:– Ты, пысьменный, пошто Дону служишь?..– Служи Запорожью!..– Запорожцы никому не продались! Низовики продались московскому царю.– А бо-дай вона выздыхала, царьская Московия, и с царем и з родом его!– «С турчином греха не заводить, ждать указу», – ведь так, боярин, писано государем и великим князем? – спросил один дьяк.Боярин, гневно тыча в песок посохом, водя по толпе глазами, сказал шепотом:– Разбойники позорят поносным словом имя государево, – негоже нам быть тут!Москвичи двинулись дальше. 7 Посреди улицы, в сыром месте, кинув прямо в грязь атласный плащ, разлегся запорожец с двумя пленницами-турчанками. Одну из них он посадил за собой, положив большую бритую голову с оселедцем ей в колени, другая сидела рядом на песке. Косы турчанок из рук казак выпустил и, зажмурив глаза, дремал на припеке. Кривая черкесская сабля в серебряной оправе, кремневый ржавый пистолет лежали у его правой руки.Закрыв глаза, опустив черноволосые головы на смуглые голые груди, пленницы, видимо, грустили без слез.Боярин подошел к запорожцу. Дьяки встали поодаль, но старик кивком головы позвал младшего из них:– Взбуди его!Ефим зашел к запорожцу сбоку, слегка толкнул дремлющего носком желтого сапога.– Кой бис?! – крикнул запорожец. Загорелый кулак разжался, и узловатые пальцы впились в рукоятку сабли.Боярин громко сказал:– Эй, козак, продаешь жонок? Угодно нам знать цену.– Мой ясырь – двадцать талерей за голову.Приоткрыв глаза, запорожец, отняв руку от сабли, полез ею в карман красных шаровар, вытащил большую трубку, кисет и кресало.– Разбойник! Пошто много ценишь?Запорожец, не обращая внимания на слова боярина, набил трубку, высек огня, закурил и вновь решил задремать…– Даю тебе двадцать пять рублев московскими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12