Она пропала из виду, – конечно, – когда я вернулся к окну на фасаде.
Я задумался. Разум подсказывал: надо бежать за Эми, привести ее сюда, с тем чтобы доказать себе и всем остальным, что у меня нет галлюцинаций; вернее, доказать, что все увиденное мной – реальность или, по крайней мере, что я не сумасшедший. Но я не имел права подвергать своего ребенка этому испытанию; она ужаснется, увидев то же самое, что и я, или же в равной мере ужаснется, если обнаружит, что мы с ней видим по-разному. И если мне действительно выйти сейчас в коридор, я совсем не был уверен, что найду Эми в ее комнате и вообще увижу знакомые вещи.
Я стоял в нерешительности, и в этот момент до меня донеслись снизу голоса, мужской и женский, а затем снаружи, со стороны фасада, хлопнула дверь, но это не был звук входной двери моей гостиницы. Женщина, с которой я дважды сталкивался на лестничной площадке, появилась в поле зрения с маленьким фонарем в руке и направилась в сторону деревни; я успел лишь мельком разглядеть ее лицо, но ее силуэт, ее походка не оставляли никаких сомнений. С нижнего этажа вновь послышался мужской голос, доносился он очень слабо и на этот раз с какой-то новой интонацией; звучало нечто удивительно монотонное и удивительно узнаваемое, – по крайней мере, если постараться, можно было вспомнить что-то очень близкое по звучанию. Да, напоминает пастора, священника, читающего речитативом тот кусок церковной службы, который хочется закончить побыстрее.
Женщина почти исчезла из виду, мне был виден только колеблющийся свет ее фонаря. Затем я различил, что нечто показалось с другой стороны – шло от того места, которое, если руководствоваться привычными для меня ориентирами, должно было быть лесом. Высокая и чрезмерно широкоплечая фигура двигалась, тяжело и неуклюже ступая, по проселку; массивные ноги – похоже, что разной длины – поднимались и опускались на землю с неутомимой энергией механизма, длинные руки мотались вперед-назад в плохо согласованном ритме. Если б это было тело из плоти и крови, оно весило бы по меньшей мере триста пятьдесят фунтов, но оно не было из плоти, его слепили из кусков древесины: одни куски с толстой ребристой корой, другие с тонкой блестящей кожицей, еще охапки прутьев и перекрученная, спрессованная масса как зеленых, так и мертвых гниющих листьев. Оно приближалось, с усердием ускоряя шаг, и я увидел, что в его левое бедро, повернутое ко мне, въелся тарелкообразный гриб, который крошился и осыпался при каждом энергичном шаге, и я услышал поскрипывание и шелест, издаваемые его телом. Когда фигура оказалась как раз напротив меня, она повернула свою неуклюжую бугорчатую голову к гостинице, и я закрыл глаза, не желая увидеть его лицо, точно так же как в тот раз, когда страшилище предстало передо мной в гипнагогическом ночном видении два дня назад. В ту же секунду внизу, прямо подо мной, кто-то вскрикнул – то ли с тревогой, то ли с отвращением, и я понял, что в эту самую секунду (в каком бы то ни было временном отрезке) Андерхилл стоит, выглядывая наружу, у окна в обеденном зале, который сейчас (в моем «сейчас») закрыт и пуст.
Когда я снова открыл глаза, существо уже удалилось, уходя из поля зрения нелепой, кособокой рысью. Я ждал, спрашивая себя, что мне делать, если эта сцена будет разыгрываться дальше и дальше, удерживая меня где-то между моим временем и эпохой Андерхилла. Если бы мне удалось переместиться в ту реальность, которую я по-прежнему мог наблюдать через окно в боковой стене, ее звуки, возможно, вернулись бы и все стало бы на свои места. Только что мне сделать, чтобы оказаться там? Я прислушался, но не стал выглядывать, как не стал выходить до этого в коридор, и теперь у меня не было ни малейших сомнений, что эта комната – единственное помещение в доме, которое не приняло тот вид, который был у него триста лет назад. Через боковое окно и вниз по стене – вот, похоже, единственно возможный путь для возвращения в свое время. Меня начала беспокоить мысль: а вдруг этот вариант реальности – зрительная галлюцинация? – и тут я услышал пронзительный крик – не рядом, а где-то ярдах в двухстах от дома, – прозвучавший очень отчетливо в полной тишине и очень громко, а ему вторил другой звук, тоже громкий, то ли завывание, то ли неровное гудение сирены, – как нечто знакомое вашему уху, но не вписывающееся в обстановку; как сильный ветер, когда он свистит в кронах. Я заткнул уши пальцами, продолжая пристально всматриваться в полуночный пейзаж, опять безжизненный. Как долго смогу я смотреть на него?
Потом чуть левее центра вспыхнуло – то ли свет, то ли пламя желтовато-зеленого цвета, настолько яркое, что почти ослепило меня. Через несколько секунд последовала вторая вспышка, похоже, что в воздухе повис огромных размеров шар – словно солнце, только с ажурно выпиленными краями и темно-синего цвета. После более длительной паузы сразу две вспышки осветили небо почти одновременно, одна из них, желтовато-зеленая, – в том же месте, где вспыхивало в самый первый раз, а вторая, та, что синяя, – с противоположной стороны горизонта. Та, что появилась чуть раньше, напоминала толстый, чуть зазубренный по краям столб, и внутри него, почти посредине, бежала тонкая темная вертикальная полоса. Я узнал этот предмет, хоть поначалу и не был в состоянии назвать его, затем увидел, что это часть телеграфного столба. Новые вспышки света последовали с короткими и разными промежутками – словно кляксами расплавленного металла плеснуло на черную фотографическую пластинку. Три пятна слились воедино, дав мне возможность увидеть несколько ярдов залитой солнцем асфальтовой дороги. Я вынул пальцы из ушей. Быстрее, чем предусматривалось любыми законами физики, приблизился и усилился шум автомобиля. Я услышал мужские голоса и звук двери – она открывалась и закрывалась, парадная дверь моей гостиницы. Когда за окном осталось всего несколько разорванных пятен темноты, за моей спиной распахнулась дверь в комнату.
Я резко повернулся. Виктор в несколько скачков подбежал ко мне и повалился на бок у моих ног. За ним появилась Эми. Я поспешил ей навстречу, обнял.
– Что такое происходит, папа?
– Ничего. Все в порядке. Просто мне стало чуточку грустно.
– Ясно. А ты разве не слышал крики?
– Чего не слышал?
– Крики. Кто-то кричал на улице, как мне показалось. Довольно далеко, но так громко, будто где-то рядом. Ты разве ничего не слышал?
– Слышал. – Я старался стоять и говорить спокойно, однако это давалось с таким трудом, что я едва выговаривал слова. – Но… ты ведь крутила свой…
– Я как раз меняла пластинку, и в комнате было тихо.
– Снаружи не стало темно, так ведь?
– Темно? Нет. Откуда могла взяться темнота?
– А кто мог это быть? Что за человек кричал, как ты думаешь?
– Ты сказал, что слышал их.
– Слышал, – сказал я, взял свой стакан и выпил виски одним глотком. – Но мне хотелось бы узнать, что ты подумала в тот момент.
– Знаешь… Это была женщина. У нее был очень испуганный голос.
– Ну, тебе показалось, дорогая. Скорее всего какая-нибудь деревенская девчонка дурачилась.
– Нет, на дурачество совсем не похоже.
– А какой-нибудь другой шум ты слышала?
– Нет. То есть да! Вроде как… зовет кто-то, подвывая, или что-то вроде пения без слов, просто гудит и гудит. И все время на ходу, ходит взад-вперед. Ты ведь слышал, так ведь?
– Да. Кто-то валял дурака, только и всего. Эми ничего не ответила, а через некоторое время сказала:
– Хочешь, пойдем ко мне. По телевизору будут «Лучшие хиты недели». Без двадцати шесть начинается.
– Спасибо, Эми, только боюсь, что на этот раз не получится.
– Ты говорил, что в прошлый раз тебе очень понравилось.
– Говорил? Ах да, но у меня запланированы кое-какие дела на сегодняшний вечер. Нужно переодеться, потом сразу побегу вниз.
– Ладно, папа.
– Я загляну к тебе попозже.
– Ладно.
Она ушла во вполне миролюбивом настроении. Я предпочел бы, чтобы на этот раз Эми устроила скандал. Она не прониклась ко мне доверием, а ее задумчивость вселяла лишь беспокойство; она знала, что я сказал ей неправду. Но не мог же я заявить: оснований для беспокойства нет никаких, не обращай внимания на эти крики, потому что все случилось где-то в восьмидесятых годах семнадцатого века.
Несмотря на это и несмотря на основательную встряску от недавних событий, которые я наблюдал собственными глазами – и в каких обстоятельствах наблюдал, – я почувствовал сильное облегчение. Мало кто из нас настолько крепок психически, чтобы, полагаясь единственно на свою внутреннюю убежденность, утверждать, что он остается в здравом уме, тогда как представленные факты будут впечатляюще утверждать обратное. Испытывая радость и гамму других чувств, я выпил в течение двух минут и без особых усилий два наполненных до краев стакана виски с содовой. После чего я отправился принимать ванну.
Я лежал в горячей воде и чувствовал себя почти в полном порядке. Сердце и спина ничем не напоминали о себе с самого утра. Джек Мейбери нашел бы что сказать по этому поводу, хотя я не смог бы рассказать ему, какие из моих сегодняшних развлечений отвлекли меня от эгоистического копания в самом себе. Я чувствовал себя трезвым, но поскольку понятие полной трезвости никак не согласовывалось со мной в течение многих лет, будет лучше сказать – довольно трезвым. Почти совсем абсолютно полный порядок.
«Лесовик»… Десятки, а то и сотни трактиров, пивных и постоялых дворов в Англии носят названия, имеющие отношение (как я читал где-то) к лесу; к древним народным празднествам в начале мая, когда какого-нибудь парня наряжали лесным чудищем, украсив его ветками и зелеными листьями; к лесничим или просто к лесникам, которые в былые времена носили что-то вроде формы зеленого цвета. Возможно ли такое, что моя собственная гостиница, получившая свое название в момент возникновения еще во второй половине четырнадцатого века, не подпадала под общее правило и что сверхъестественный прислужник Андерхилла существовал уже в те времена? Если так, то окрестить постоялый двор именем подобного существа – оригинальный способ привлечь посетителей. Но мысль интересная.
Меня разморило еще сильнее. Уставившись блуждающим взглядом туда, где стена соединялась с потолком, я увидел маленький сине-зеленый предмет, перемещающийся медленно справа налево. Поначалу лениво, а затем со всей поспешностью, на какую был способен, я стал гадать, что же это такое. Муха какая-то или мотылек? Только, конечно, с такой вот окраской не существует ни тех, ни других – в Англии, по крайней мере. И эта тварь перемещалась не как муха, которая делает быстрые молниеносные рывки так, что крылья и лапки сливаются в одно круглое или округлое черное пятнышко, и не как порхающий мотылек. Я видел: крылья этого создания – два крыла – поднимались и опускались в медленном, легко различимом ритме, а лапки – это было уже не так легко различить, их было две – подтянуты под тело, и имелась шея, а также голова. Это птица. Птичка размером с муху или как небольшой мотылек.
Я встал в ванне, расплескивая воду, и пригляделся повнимательнее. Да, это птичка; я видел, как лоснится ее оперение, и, напрягая зрение, разглядел отдельные ноготки у нее на лапках и уловил едва слышное трепетание ее крылышек. Я потянулся, чтобы схватить ее, но она исчезла на секунду из виду, затем снова появилась, вылетев из-за тыльной стороны моей сжатой руки. Я схватил полотенце, скомкал его и, зажмурившись, минуты две вопил, уткнувшись в него лицом. Когда я снова открыл глаза, птицы не было. Я стонал и всхлипывал в скомканное полотенце еще две-три минуты, затем вытерся им со всей возможной поспешностью, отсчитывая медленно секунды, и побежал в спальню. Если смогу одеться до того, как досчитаю до четырехсот пятидесяти тысяч, птица больше не появится – совсем или хоть какое-то время. Я старался одеваться по возможности с закрытыми глазами и даже ни разу не открыл их, завязывая вечерний галстук-бабочку, но все же мне пришлось взглянуть в зеркало, чтобы причесаться, и тут я увидел маленькую муху, которая вилась бесшумно вокруг моей головы. Я был абсолютно уверен, что это всего лишь муха, но тем не менее я ничего не мог поделать с собой и плюхнулся на кровать и какое-то время мычал и всхлипывал в подушку, продолжая по-прежнему вести свой отсчет. Я сделал себе скидку, скостив сто тысяч на этот отрезок времени, что было справедливым решением, потому что истерика, длившаяся не менее полутора минут, не предвиделась в моих первоначальных расчетах, когда я установил для себя финишную черту.
Я вышел за дверь, уже облаченный в смокинг, при счете четыреста двадцать семь тысяч; в конце концов оставался шанс, что я не увижу птицу хоть какое-то время. Я добрался до лестничной площадки без особых происшествий, несмотря на один зажмуренный и второй наполовину зажмуренный глаз. Там я налетел на Магдалену и послал ее разыскать Ника или, если это не удастся, позвать Дэвида. Затем я вернулся в столовую, в основном пробираясь на ощупь, сел, но не в то кресло, которое было повернуто к окну на фасаде, и сидел с закрытыми глазами. Прошло не больше минуты, как я услышал торопливые шаги и снова открыл глаза; я перестал считать – но до той секунды продолжал вести свой отсчет без какой-то особой цели. Дыхание у меня уже пришло в норму.
Ник вошел торопливо, я увидел Джека за его спиной. Оба были взволнованы: Ник – не более чем обычно, Джек – по-профессиональному, но без своей обычной менторской улыбочки. Он подошел вплотную и посмотрел мне в лицо:
– Что случилось, Морис?
– Мне привиделась какая-то чертовщина.
– На этот раз не привидения? – Он взглянул на Ника и затем на меня. – Я наслышан о твоих встречах с миром теней.
– Как ты оказался здесь, Джек?
– Я был на вызове и вот заскочил выпить чего-нибудь по дороге домой. И очень кстати, судя по всему. Ник, ты бы не мог позвонить Диане? Скажешь ей, что я задерживаюсь. – Он назвал номер, и Ник ушел звонить. – Итак, Морис, я весь внимание, что тут стряслось? – продолжил он с несвойственной ему мягкостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35