Они будут безропотно выполнять все приказы русских. Фирма «Сейдзо Гёкай» могла бы отбирать у рыбаков всю продукцию и за небольшое комиссионное вознаграждение передавать её русским.
Доронину пришла в голову озорная и вместе с тем недобрая мысль. Он спросил:
– А разве фирма «Сейдзо Гёкай» может обойтись без искупительной жертвы?
Он внимательно смотрел на японца. Выражение лица Сато менялось. Исчезла улыбка, чуть сморщилась переносица, поджались губы. Всё это продолжалось одно мгновение, затем лицо японца стало по-прежнему невозмутимым.
– «Сейдзо Гёкай» – коммерческая организация, – спокойно сказал он, – не надо путать коммерцию и религию.
– Я ничего не путаю, господин Сато, – зло усмехнулся Доронин, – меня просто интересует: нет ли у вас сепаратного соглашения с господином богом? Или, быть может, с императором? Соглашения, по которому законы синтоизма на вас не распространяются?
– О нет, как можно! – закатывая глаза, воскликнул Сато.
– Тогда, может быть, вам кажется, – продолжал Доронин,. – что вы, господин Сато, не принадлежите к числу побеждённых? Не полагаете ли вы, что побеждены только японские рыбаки, а господа Сато по-прежнему сидят в штабе Квантунской армии?
И без того маленькие глазки Сато сузились:
– Но господам русским будет вполне достаточно той богатой добычи, которую они с нашей помощью получат от рыбаков, – неуверенно проговорил он, не отвечая прямо на вопрос.
– Вот это здорово! – воскликнул Доронин. – Значит, речь идёт о том, чтобы японские рыбаки, проходя «великое очищение», ловили рыбу для «Сейдзо Гёкай», а мы будем платить за это деньги уважаемой фирме? Так я понял?
Сато кротко потупился.
– Передайте ему, – окончательно потеряв терпение и взорвавшись, крикнул Доронин, – что он ошибается в русских! Мы и побеждённых не эксплуатируем, как он эксплуатирует своих соотечественников.
Он замолчал, пристально всматриваясь в Сато и словно выбирая, куда лучше всего нанести удар.
– Если японские рыбаки, – медленно и раздельно сказал Доронин, – будут сдавать нам пойманную ими рыбу, то они получат за неё полноценным советским рублём. Что же касается разбойничьей фирмы господина Сато, то Советское правительство не желает иметь с ней никакого дела. А если господина Сато интересует моё личное мнение, то я ему очень, очень рекомендую подумать об искупительной жертве. И не императору, а собственному народу.
Пока Полухин переводил эти слова, Доронин с радостью, с чувством гордого, торжествующего удовлетворения следил, как бесследно исчезает с лица Сато дежурная сияющая улыбка, как озабоченно морщится его лоб, тускнеют глаза и беспомощно отвисает нижняя губа.
Доронину вдруг стало так противно, что его передёрнуло. Он встал и презрительно, сверху вниз, посмотрел на Сато.
– Пошли, – сказал Доронин переводчику и, не оглядываясь, вышел из комнаты.
Вечером Доронин встретился с уполномоченным Министерства рыбной промышленности. Изложив всё, что ему удалось узнать от японца, он сказал:
– Теперь давайте назначение. Хочу настоящей работы.
– Ну вот, я вас в дипломаты прочу, а вы к рыбам хотите бежать, – заулыбался уполномоченный.
И тут же умчался на восточное побережье, так и не сказав ничего определённого.
Выждав два дня, Доронин пошёл к Русанову и потребовал назначения на работу.
К вечеру он узнал, что назначен директором рыбокомбината на западном берегу Сахалина.
ГЛАВА III
Прямо от Русанова Астахов направился в порт, но поднялся шторм, и рейс на Курилы был отменён. Метеосводка на ближайшие два дня не обещала ничего утешительного. Астахову пришлось возвратиться в город.
На другой день вечером его снова принял Русанов, и они беседовали два часа.
Из кабинета они вышли вместе: Русанов торопился к самолёту, чтобы лететь на охинские нефтепромыслы. Вдруг из полумрака кто-то сказал:
– Одну минуту, товарищ…
К Русанову обращалась девушка в помятом пальто городского покроя.
– Извините меня, товарищ. – Голос девушки звучал робко и вместе с тем настойчиво; вдруг она радостно воскликнула: – Послушайте, да ведь мы вместе ехали!… Помните? Вас ведь Григорием Петровичем зовут? Помогите мне, пожалуйста. Вы, наверное, здешний? Мне нужно увидеть секретаря обкома.
– Вы приехали с материка? – спросил Русанов, вглядываясь в лицо девушки и, видимо, ещё не узнавая её.
– Да, да, мы же вместе ехали! – торопливо, словно боясь, что Русанов сейчас уйдёт, повторила девушка. – Я врач, приехала по путёвке… А заведующий облздравом куда-то уехал. Мне говорят: «Подождите, всё уладится», – а где же я буду ждать?
Астахову показалось, что она сейчас заплачет.
– Врач? – переспросил Русанов. – По путёвке? Но это же замечательно, что вы сюда приехали!
– Да, замечательно! – чуть ли не сквозь слёзы повторила девушка. – Хожу как неприкаянная, точно я никому не нужна…
– Вы никому не нужны? – воскликнул Русанов. – Как вы можете так думать? – И он крикнул на весь коридор: – Морозов!
Из полумрака тотчас возник человек в военной гимнастёрке и кирзовых сапогах.
– Этих двух товарищей в наш дом. Обеспечить питание и отдых. Вот этот товарищ – врач. Как вас зовут, товарищ?
– Ольга. Ольга Леушева.
– Товарищу Леушевой обеспечить удобства. Ну, то, что мыслимо в наших условиях. Ясно?
– Ясно, – ответил человек в гимнастёрке.
– Спасибо вам, Григорий Петрович, – сказала Ольга. – Тогда я уж не пойду к секретарю обкома.
– Да, пожалуй, не стоит, – согласился Русанов. – Зачем отрывать его от дела? К тому же ему будет стыдно.
– Стыдно? – переспросила Ольга.
– Конечно. Врач, приехавший на работу в его область, два дня не устроен.
– Ну, что вы! – прервала его Ольга. – Здесь же все заново организуется, разве я не понимаю…
– Понимаете? – очень добрым, потеплевшим голосом переспросил Русанов и добавил: – Идите отдыхайте, товарищи.
Из здания обкома Астахов и Ольга вышли вместе. Морозов подробно объяснил уже освоившемуся с городом Астахову, как найти дом, в котором обком организовал нечто вроде гостиницы.
Они шли по тёмной, грязной улице.
– Вы знаете, я думала, что тут всюду японские фонарики висят, – сказала Ольга. – Когда я уезжала, мне говорили, что здесь очень много фонариков – таких, какие продавали и у нас когда-то.
– Где это у нас? – спросил Астахов.
– Ну в Москве, я же из Москвы приехала, – сказала Ольга таким тоном, будто, кроме как из Москвы, ей неоткуда было приехать.
В голосе её не осталось и следа прежней растерянности.
– Ну как, в Москве лучше? – снова спросил Астахов.
– Конечно, лучше, – выпалила Ольга, потом, словно спохватившись, добавила:– Впрочем, даже сравнивать смешно.
– А я никогда не был в Москве, – сказал Астахов.
– Да что вы? точно испугалась Ольга. – Никогда не были в Москве? Быть этого не может!
– Очень даже может, – сказал Астахов и почувствовал лёгкое смущение.
– Но как же это так? – не унималась Ольга.
– Да вот так. Во многих городах побывал, а в Москве не пришлось.
Они шли медленно, выбирая места посуше.
– Далеко, однако, вас загнали.
– Что значит «загнали»? – недовольно возразила Ольга. – Я сама поехала. Впрочем, вы правы, – добавила она внезапно упавшим голосом, – глушь страшная. Скажите, сколько времени понадобится, если отсюда до Москвы пешком идти?
– Это только Иисус Христос может, – сказал Астахов.
– Иисус… почему же?
– Потому что по Татарскому проливу нам, смертным, пешком не пройти. Летом, по крайней мере.
– Я и забыла, что мы на острове, – рассмеялась Ольга. – Скажите, а кто такой этот Григорий Петрович? Почему он не хотел, чтобы я пошла к секретарю обкома? Наверное, боялся, что ему влетит за то, что так встречают приезжающих.
– Нет, он не боялся, – усмехнулся Астахов. – Он и есть секретарь обкома…
– Вы шутите? – Ольга даже остановилась.
– Нет, не шучу.
– Секретарь обкома, А я с ним так разговаривала!…
– Вы правильно разговаривали,
– Вы так думаете?
– И он так думает.
– А знаете, если бы он мне не помог, я бы и дальше пошла, – сказала Ольга.
– Дальше некуда, – улыбнулся Астахов.
– Как так некуда? – оборвала его Ольга. – Раз остров, значит, «некуда»? Я бы в Москву написала, вот, – В её голосе зазвучали упрямо-настойчивые нотки. – Впрочем, он не мог не помочь, – продолжала Ольга. – Не мог. Я знаю. Он добрый.
Эта совсем детская фраза снова рассмешила Астахова.
– Так-таки и определили? – спросил он.
– Он добрый, – настойчиво повторила Ольга. Поднялась луна, и вдалеке, там, где кончался город, возникли сопки. Из-за них вставал туман.
– Посмотрите, как красиво! – воскликнула Ольга. – Какие неподвижные горы!
– Никогда не слышал о движущихся горах, – отозвался Астахов. – Разве что при землетрясениях.
– Ну, какой вы, право! Я и сама знаю, что горы стоят на месте, но сейчас, при луне, они как-то особенно неподвижны.
– Вы, кажется, врач?
– Да. А почему вы спрашиваете?
– Вам бы стихи писать.
– У вас устарелое представление о поэтах! – звонко рассмеялась Ольга. – Я знала в Москве одного поэта: самый прозаический человек, которого я когда-либо встречала. Да, я врач, а вы кем же будете?
– Кем я буду, это решится на днях, – сказал Астахов…Есть люди, одержимые страстью к перемене мест.
Речь идёт не о тех людях-пустоцветах, которые никак не могут ужиться на одном месте, быстро во всём разочаровываются, срываются и исчезают, не оставляя после себя следов ни на земле, ни в человеческих душах. И не о равнодушных ко всему, злых, никого и ничего не любящих стяжателях, мечущихся по свету в поисках тёплых местечек.
Речь идёт о людях, одержимых благородной страстью к перемене мест. Такие люди, зная о чудесных превращениях, происходящих в самых различных уголках нашей земли, хотят быть не только свидетелями, но и участниками этих превращений. Их привлекает все: и жаркое солнце Памира, и льды Арктики, и пустыни Средней Азии. Они бороздят черноморские воды, месяцами дрейфуют в северных льдах, скитаются по песчаным пустыням, стремясь превратить их в плодородные, цветущие земли. Творческий труд привлекает таких людей. Покидая то или иное место, они оставляют после себя неизгладимый след. Ни вьюги, ни палящее солнце – ничто не может прогнать их до тех пор, пока не будет завершено дело, ради которого они сюда приехали.
Владимир Михайлович Астахов принадлежал именно к таким людям. Сын дальневосточного партизана, уроженец и житель Владивостока, Астахов не любил засиживаться на месте. Его всегда привлекало море: несколько лет он плавал на торговых судах, а когда в стране стало развиваться китобойное дело, он перешёл на китобойное судно. В годы освоения Арктики он провёл две зимовки на Севере. Он был гарпунёром, помполитом на пароходе, радистом, редактором стенгазеты. Когда же в предвоенные годы с особенной остротой встал вопрос о создании трудовых резервов, крайком предложил ему заняться подготовкой рабочих кадров. Астахов с радостью согласился. Его назначили заместителем начальника краевого управления трудовых резервов.
В день победоносного окончания войны с японцами, когда Южный Сахалин и Курилы вновь стали русскими землями, Астахов принёс домой стопку книг. Одна из них называлась «Сахалин и его богатства».
В конце недели он пошёл к секретарю крайкома, чтобы «позондировать почву» насчёт поездки на Южный Сахалин. Ему сказали:
– Продолжайте свою работу, вы нужны здесь.
Однако через несколько месяцев его вызвали в крайком. В кабинете секретаря по кадрам его принял представитель Центрального Комитета. Он спросил Астахова, правда ли, что у него есть желание поехать на Сахалин. Астахов подтвердил.
– Что, если мы рекомендуем вас на руководящую партийную работу на Курилы? – спросил представитель ЦК.
Астахов ответил, что готов ехать в любую минуту.
– Хорошо, – сказал представитель ЦК.
Через несколько дней Владимир Астахов был утверждён на бюро крайкома в составе группы из двадцати двух человек, которую коммунисты Приморья посылали в помощь молодым партийным органам Сахалина…
– У меня, видите ли, было много профессий: плавал, зимовал, китов бил, – нетвёрдо сказал Астахов.
– Это плохо, – бойко прервала его Ольга. – Мне кажется, что человек должен быть всегда чем-то вполне определённым.
– А вы определённая? – спросил Астахов.
– Я? – удивлённо переспросила Ольга. – Конечно!
Она так уверенно произнесла эти слова, что Астахов рассмеялся.
– Вы напрасно смеётесь, – притворяясь обиженной, сказала Ольга. – Небось думаете: девчонка, маменькина дочка, приехала и раскисла, а теперь хорохорится. Ведь думаете так, верно?
Астахов промолчал. Он замедлил шаг, внимательно поглядывая по сторонам.
– Пожалуй, вы правы. Так оно и есть, – неожиданно закончила Ольга и вздохнула. – Почему вы остановились?
– Хочу сориентироваться, – ответил Астахов. – Морозов сказал, что нужно пройти три квартала по этой улице и потом по левую руку будет дом за высокой деревянной оградой.
– Тут все дома похожи друг на друга, – сказала Ольга.
– Деревья в лесу тоже похожи друг на друга, а их всё-таки различают.
Они шли по широкой, вытянутой, как стрела, улице. В лужах, покрывавших тротуары, мутно отражались окна домов. Вдали маячили сопки, напоминавшие театральную декорацию.
– По-моему, здесь, – сказал Астахов, указывая на длинный дощатый забор, тянувшийся вдоль улицы.
Они с трудом нашли калитку и, войдя в неё, оказались на узенькой просеке.
По обеим сторонам просеки тёмной, неподвижной, невысокой стеной стояли деревья. В конце просеки виднелся дом. Это было большое здание, непохожее на карточные японские постройки. Его размеры даже и сейчас, в полумраке, бросались в глаза. К тому же и архитектура его представляла собой странную смесь восточного стиля с европейским.
– Кажется, нашли, – тихо сказал Астахов.
Непонятно было, почему он понизил голос. Видимо, на него подействовала тишина этой аллеи, отгороженной от мира глухим высоким забором.
Они медленно пошли по аллее. Подойдя к двери, Астахов потянул за ручку, но дверь не поддавалась.
– Видимо, закрыто, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41