А с дочками вашими особый разговор, я им укажу выход…Не может отец Валерий сказать, что верит в коммунизм, да еще на Луне, покриви он душой, мужики все равно ему не поверят, все их уважение потеряешь.Славушка жалеет батюшку, но ничего не поделаешь: рожденный ползать летать не может, сам Славушка не сомневается в возможности полета на Луну, помнит Уэллса. «Первые люди на Луне» он прочел года три назад, уверенность Быстрова лишь приближает неизбежное.— Решим по справедливости, — говорит Быстров. — Землю делим по числу душ, а кому какую, определим по жребию. — Указывает на список и обращается к Устинову: — Все участки переписаны?Филипп Макарович разводит руками — может ли быть иначе?Земля, принадлежащая успенскому обществу, поделена на равные участки, они разнятся лишь качеством земли и отдаленностью от села.Быстров рассматривает списки.— Эк нашинковали! Чтоб коммуной, а то вон какая чересполосица…Еще никто не догадывается, что придумал Быстров; он что-то соображает и обращается к Евгению Денисовичу:— Тетрадка найдется?Тот лезет в шкаф, подает тетрадку. Быстров поворачивается к мальчикам, оказывается, он вовсе о них не забыл, подзывает к себе.— Режьте бумагу и пишите номера.Потом заставляет Егорушкина перенумеровать по списку все участки.— А теперь так: я называю домохозяина, ребята достают номер и участок, номер которого выпал, закрепляется за этим хозяином.Филипп Макарович бледнеет, справедливее не может быть дележа, только нет надежды, что земля за Кривым Логом достанется ему…Все идет как по маслу: Быстров называет фамилии, Колька и Славушка поочередно вытаскивают бумажки, и Егорушкин отмечает кому какой достался участок.Кто ругается, кто смеется, кто плачет; кто-то в выигрыше, кто-то в проигрыше; но ничего не скажешь — что честно, то честно.Жеребьевка тянется долго, участки должны соответствовать количеству душ в хозяйстве, иногда приходится тащить жребий и по второму и по третьему разу…Мужики нервничают, устали от ожидания и зависти, не будь Быстрова, давно бы передрались. Довольны игрой мальчики, они преисполнены важности, в их руках судьба успенских мужиков. Быстров зорко наблюдает за порядком.Справедливость — оружие слабых, за справедливость ратуют бедные и слабые, Мотька всех может перекричать, но до последней минуты не верит, что ей дадут землю на равных правах с Устиновым, но вот доходит очередь до нее, и ей дают не только на покойника-мужа, но и на двух сыновей, и даже на девку, на которую она уж никак не рассчитывала получить, и земля достается не так чтобы очень уж плохая, не хуже, чем другим, и недалеко от дома, и Быстров становится для нее олицетворением справедливости…И для Устинова происходит чудо: Славушка опускает руку в шапку и вытаскивает сороковой номер, под этим номером значится земля за Кривым Логом, по второму разу номер вытаскивает Колька, и второй участок выпадает Устинову опять же за Кривым Логом; правильно говорится, богатому деньги черти куют, на такую удачу Филипп Макарович никак уж не мог надеяться.Дележ окончен.— Все, — облегченно говорит Быстров.— Чего уж справедливее, — скрепляет приговор Устинов.Поздно, одну «молнию» уже погасили, выгорел керосин, давно пора по домам.— Объявляю собрание закрытым, — говорит Быстров. — Счастливо оставаться, товарищи.Но именно он остается в школе, мужики скопом вываливаются на улицу, — Быстров приучил себя доводить дело до конца.— Завтра утречком перепишите — и в исполком, — наставляет он Устинова и Егорушкина, еще раз просматривая список. — Чтоб никаких изменений.— А к чему? — успокаивает Устинов. — Не может быть лучше…У двери стоит насупленный Евгений Денисович, но и его не обходит вниманием Быстров.— Ничего, ничего, не обижайтесь, добавлю вам керосина, есть еще лишек на складе.Притворно цыкает на мальчиков:— А вы чего тут, галчата? По домам, по домам! А то ваши матери мне завтра холку намнут…Мальчики давно готовы дать деру, да совестно Быстрова, он доверил им дележ земли, а они, не успела кончиться сходка, будто маленькие дети, заморгали глазами и спать. Но если сам гонит…— Спокойной ночи, Степан Кузьмич!— Спасибо, ребята…На улице темень, хоть глаз выколи, только шум какой-то, точно что-то топчется во тьме. Да и впрямь топчется, грузное, тяжелое, пыхтит и сопит, живое месиво…— Колька, чего там?— Пошли!Мужики сгрудились в кучу. «Дай ей… Дай, дай! Падла…» И точно из-под земли, жалобный бабий стон: «Ох… ох…»— Чего это они?Колька быстро разбирается в происходящем.— Чего, чего… Мотьку бьют. Уму учат…Осатаневшие мужики бьют: «Вот табе земля… Вот табе земля…»— За что ее?— А земли сколько отняла?! На баб, на ребят…Славушке страшно.— Они же убьют!— Ништо ей!— Побегу к Быстрову, скажу…— Больше всех надо?…Славушка не раздумывал, — кроме Быстрова, Мотьку спасти некому, времени препираться с Колькой нет, рванулся к школе…За столом Егорушкин под надзором Филиппа Макаровича переписывает список, Быстров и Зернов беседуют у окна.— Степан Кузьмич… — задыхаясь, зовет Славушка. — Сафонову бьют!Ни о чем не расспрашивая, Быстров рванулся к двери.— Где? — только спросил на ходу.Славушка не сумел объяснить, только бежал рядом с Быстровым и повторял:— Там… там…— Разойдись! — заревел Быстров.Тьма по-прежнему топталась, стонала.И тогда молния и гром прорезали ночь. Славушка замер от испуга. Быстров выстрелил: раз, раз…Черное скопище мгновенно растаяло в темноте. Тьма опустела.— Где ты там? — громко спросил Быстров.Никто не ответил. Он чиркнул спичкой. На мгновение пламя осветило лежащую женщину.Быстров наклонился, помог подняться.— Вставай, держись за меня.Сафонова встала, тихо что-то ответила.— Дойдешь?Опять что-то ответила.— Ничего, мать, выдюжим, — добродушно, даже весело сказал Быстров. — Не сумлевайся, победа будет за нами… 9 Горькая, тоскливая ночь, все спит, одни прусаки бегают по столу. Потрескивает ватный фитилек в конопляном масле, загадочные тени шевелятся по стенам. За окошком ветер, в кухне душно.Славушка полуночничает над книгой. Стоит перебороть сон, и читается чуть не до утра. Выцветшие романы в выцветших обложках, приложения к «Ниве», ветшающие на полках громоздкой этажерки в тени старого филодендрона, чьи воздушные корни колеблются в спертом воздухе.Чуть потрескивает фитилек в конопляном масле. Храпит Федосей на лавке. Надежда спит на печи. Подувает за стеной ветер.Славушка спит и не спит. Над книжкой в синей обложке.Что-то вздыхает и точно лопается. А-ахх, булькает, булькает, и а-ахх — лопается. Точно пузырьки в луже после дождя.Надежда после ужина замешала в квашне опару. Поднимается опара в квашне. Булькают пузырьки. Тесто ползет из-под старой кацавейки, наброшенной Надеждою на квашню…Славушка вскакивает:— Надежда! Надежда! Все ушло!И бежать, скорее бежать из кухни.Среди книг, немногих книг, которые Славушка — все-таки, все-таки! — захватил с собой в дорогу, Пушкин, Лермонтов и — случайно — тоненькая книжечка странных стихов. Кто-то из маминых знакомых перед самым их отъездом в деревню привез книжечку из Петербурга.Помогая матери собирать вещи, — прежде всего следовало захватить чайный сервиз, подаренный папой маме в день десятилетия их свадьбы, о том, чтобы его оставить, не могло быть и речи, — они спорили о другом: Вере Васильевне хотелось захватить побольше одежды, а Славушке — книг.— Будь благоразумен, книг везде сколько угодно, а туфли от Вейса…Все-таки он сунул на дно саквояжа несколько книг. Однотомник Пушкина. Подарок папы. Любимый папин писатель. Хотелось взять Цицерона. Тоже память о папе. По этой книге отец обучал его латыни. «Справедливость к богам — религией, к родителям — благочестием называется». Цицерона он отложил. Другой латыни обучит его жизнь!В комнате темно. Зажечь коптилку нельзя — разбудишь маму. А спать не хочется. Разувается и босиком подходит к этажерке. С легким шорохом вытягивает тоненькую книжечку. «Двенадцать». Пристраивается у окна. Рассвет чуть брезжит. Странные стихи. Так не похожи ни на Пушкина, ни на Лермонтова…Славушка любил проводить время с отцом, он всегда рассказывал удивительные истории.Чаще всего отец пересказывал «Повести Белкина». Пересказывал применительно к себе, точно все это происходило с ним самим.Много лет спустя Славушка иногда задумывался о себе: что привело его в стан революции?И всегда возникал один ответ: русская литература. Значительная часть жизни русских людей тянется от книги к книге, и всю эту зиму до самой весны Славушка больше внимания уделял книгам, чем окружающим его людям.Библиотека в Народном доме полным-полна книг, и среди них сочинения утопистов. Только что изданных Госиздатом. Можно подумать, будто в Москве никому нет дела до Колчака. Томас Мор, Кампанелла, Фурье… Их глазами заглядывают деятели народного просвещения в будущее. В общество, где нет частной собственности.Славушка сидит на крыльце. Все вокруг дышит весенним теплом, на коленях у него книга Кампанеллы, все его мысли устремлены в «Город солнца».Облачко закрывает солнце, и все мгновенно меняется: дождя еще нет и, возможно, не будет, а ощущение непогоды мгновенно возникает в душе…Славушка поднял голову. Так и есть, по двору семенила Прасковья Егоровна, переваливаясь с боку на бок, похожая на раскормленную серую индюшку.Достаточно ей увидеть Славушку за книгой, как она придумает для него работу. Бить масло. Качать мед. А то и вовсе пошлет на хутор с поручением.Идет откуда-то из-за коровника и останавливается у сарая. Палкой шурует в крапиве. Какая-то полоумная курица несется в крапиве. Славушка тоже находил там яйца.Наклоняться ей трудно. Сейчас позовет.Славушка сползает с крыльца на травку, видна часть двора, и не видно Прасковьи Егоровны, если старуха появится, он исчезнет совсем.Но тут появляется Алеша Полеван. Неизменная торба перекинута через плечо. Золотится каштановая бородка. Взгляд его останавливается на мальчике. Глаза у него как у ягненка, целомудренные и любопытные.Мальчик узнал о существовании Полевана всего лишь как недели с две. Колька и Славушка как-то подошли к краю оврага и увидели внизу у реки человека в коричневой свитке, тот стоял на коленях и смывал с головы желтую краску. Стояла середина апреля, в Озерне пенилась ледяная вода.— Кто это?— Дурачок, Алешка Полеван. Ходит по деревням…— А чего это он? — удивился Славушка.Колька захохотал, подобрал ком земли и швырнул в дурачка.— Так и надо, не будет красть!Колька догадался, что девки выложили на травку белиться холсты, а Алешка стянул холст, ребята заметили, догнали, достали из торбы яйца, что надавали дурачку бабы, и побили об его голову.Полеван удивительно кого-то напоминает: продолговатое лицо, сумасшедшие глаза, страдальческая улыбка…Славушка догадывается — Полеван похож на Иисуса Христа.В нем что-то жалкое и царственное.Полеван пытается что-то спросить.— Иди, иди!Полеван идет в глубь двора. Движется по траве, как Христос по Генисаретскому озеру.Славушка снова уносится в свой «Город», где нет негодяев и тунеядцев и где не люди служат вещам, а вещи людям. Военное дело, земледелие и скотоводство там самые почетные занятия. Жители живут в общежитиях, питаются в столовых, а свободное время посвящают наукам, искусствам и физическим упражнениям…Пушистые барашки несутся по-над домом, над кленами, над такой милой зеленой землей. Остается только отложить книжку и возводить свой Город.Где-то пронзительно кудахчет курица. Зеленый луч, дробясь и преломляясь сквозь стекла крыльца, золотистой пылью рассыпается по раскрытой странице.Все вокруг исполнено весенней прелести, но эту прелесть нарушает звериный вой…Славушка поднялся со ступеньки.Проклятая старуха лупила Полевана клюкой. Лежа ничком в крапиве, он выл, прикрывая руками голову.Неизвестно, чем провинился дурачок, но лупила старуха беспощадно. Ноги Полевана дергались…Ну уж нет!Славушка срывается с крыльца и несется к сараю:— Перестаньте!Славушка рывком выхватил палку из рук старухи.Линялые глаза вонзились в мальчика.— Ще… Ще… Ще…Полеван не двигался, втянув голову в шею.— Вставай, вставай!Славушка толкнул его ногой.Полеван повернулся на бок и, прищурясь, одним глазом поглядел на мальчика.Славушка отшвырнул палку, поднял Полевана за плечи.— Иди, Алеша…Полеван улыбнулся, и слеза, похожая на стеклянный шарик, скользнула по его щеке.— Иди, иди…Полеван послушно побрел со двора.А где же книжка? Где книжка-то? Славушка испуганно посмотрел вслед Полевану. Книжка валялась на траве. Славушка нагнулся.— Щенок!… — Старуха захлебнулась. Славушка обернулся. Она занесла палку.— Ударьте! Ударьте! Посмейте…Инстинктивно заслонился книжкой.Она ткнула палкой в землю, сунула трясущуюся руку к себе в карман, протянула ключ.— Принеси-ка с анбару выторок для птюх.Славушка не осмелился ослушаться, взял ключ, пошел к амбару.Выторок, выторок… Каких еще выторок?И вдруг вспомнил, как Надежда замешивала для птиц корм. Высевок! Отрубей! Заставит сейчас месить корм. В лазоревом небе паслись пушистые барашки. Этих ни загнать, ни заколоть! 10 Иван Фомич расстегнул на рубашке пуговку, сунул пятерню за пазуху…Интересный тип! Математику преподает в куртке, да еще застегнутый на все пуговицы. Чертит всякие биссектрисы и параллелограммы, мел осыпается, куртка вся в мелу, вспотеет, ни одной пуговицы не расстегнет. Лобачевский — да и только. А вот на уроках литературы всегда в рубашке с расстегнутым воротом. Уроки задает по Саводнику, а потом отложит учебник в сторону, подойдет к окну и скажет как бы про себя: «В тот год осенняя погода». Заглянет в окно, на улице весна, зацветает сирень, да как заорет: «…снег выпал только в январе на третье в ночь!»— Итак, господа товарищи, приготовить к пятнице по стихотворению. Наизусть. Вольный выбор. Тема — русский народ. Судьба, так сказать, народа. Понятно? Посмотрим, как усвоили вы литературу. Будем считать это устным экзаменом для перехода в следующий класс. Урок окончен!Подхватил под мышку классный журнал — и был таков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96