Он видел, как в косых лучах солнца выступает фактура дерева на стоптанных половицах, слышал, как отсчитывают время старые часы на стене, и вспоминал, как она точно так же смотрела на него в ту ночь, когда сидела возле его кровати и говорила, что хочет, чтобы он, Анджело, знал, что он свободен. В душе у него тогда что-то подалось и сладко растаяло.Но сейчас он просто смотрел на неё и отчётливо видел её такой, как она есть.И понял, что все остальное — красное платье, лакированные туфли, чёрные кружева на белой коже, умело и расчётливо вызванная страсть — все это было ложью. Все было ложью. Он лгал самому себе. Его мучила едкая, щемящая боль в груди. Но, глядя на женщину, которая ему теперь открылась, он вдруг понял её взгляд, сверкающий и все же затуманенный, словно она глядела вдаль. В одно мгновение он увидел всю правду, заключённую в этом взгляде, и боль исчезла.Он смотрел на неё и поражался тому, что раньше никогда по-настоящему её не понимал. И не только её, он смотрел на людей и не видел их, и не понимал, какие они на самом деле. От этой мысли ему стало и страшно, и радостно.Он подошёл к ней.— Кэсси, — сказал он, губами ощущая непривычность этого слова.— Да, я Кэсси, — сказала она. — Ты никогда не звал меня по имени.Анджело хотел ей что-то сказать, но не нашёл слов. Вместо этого он обнял её и уткнулся лицом в её волосы.Все было бы хорошо, если бы не духи.Он снова услышал их запах.Он отпрянул от неё, опустил руки. И бросился к двери. Выскочил из дома и побежал. Трактор на дорожке все ещё тарахтел. Он пробежал мимо него не оглянувшись и исчез в поле за сараем.Тарахтение мотора поднималось и таяло в пустоте тёплого голубого неба.
Уже стемнело. Анджело глядел через окно в кухню, где под сияющей лампой был накрыт стол. Сначала он только это и видел: свет и знакомые предметы, застывшие в безмолвной пустоте.Потом вошла Кэсси. На ней была старая мужская коричневая куртка. Волосы собраны в пучок. Все было по-старому, словно и не менялось никогда. Он настроился ни о чём не думать и вошёл.Они сели за стол и принялись за еду. Хоть он и старался ни о чём не думать, но мысли не слушались его, и с этим ничего нельзя было поделать. То, что произошло в лесу, когда он днём прибежал туда, казалось сном. И в то же время было реально, как ничто другое.
Девушка стоит на тропе с пустыми вёдрами в руках. Анджело преграждает ей путь и спрашивает:— За что ты меня ненавидишь?— Ты белый, — отвечает она. — Разве этого мало?Он закатывает себе рукав, хватает её за руку, заставляя бросить ведро, подносит её руку к своей.— Смотри, — говорит он. — Ты белее.Она отдёргивает руку и говорит:— Уж лучше бы я была совсем чёрная.— Ладно, ладно, — говорит он. — Но меня ты за что ненавидишь? Мне всё равно, белая ты или чёрная. Однажды у меня была…Она звонко ударяет его по щеке.Он глядит ей в глаза.— Ну и что, — улыбается он. — Ударь ещё, я не обижусь.Рука снова замахивается, но застывает в воздухе. Он улыбается. Он чувствует, как его губы улыбаются, и он счастлив. Рука девушки все ещё в воздухе, будто ждёт чего-то, и он хватает эту руку.Девушка пытается вырваться.Но Анджело держит крепко, глядит на её руку, потом ей в глаза и говорит:— Эта ручка меня ударила?Девушка глядит на него со злобой.Он поднимает её руку к губам и целует её, и тогда девушка заливается слезами.— Анджело не хочет, чтобы ты плакала, — говорит он. — Анджело хочет твою голову сюда. — Он касается рукой своего плеча. — Сюда. Я буду петь. Для тебя.
Сидя теперь за столом, вновь и вновь переживая эту сцену, Анджело не замечал ничего вокруг, потому что все остальное перестало существовать. Они вошли в коровник — он и эта девушка — и пробыли там так долго, что, когда вышли, уже начинало темнеть. А теперь он сидел за столом и снова грезил о ней.Вот она стоит возле ручья, текущего из каменной стены.Она говорит:— Та песня… которую ты тогда пел в лесу… она…Не дослушав, Анджело поднимает голову и начинает петь в уже сгустившихся сумерках.— Да, эта, — говорит она. — Про что она?С минуту он размышляет. Потом говорит:— Мужчина поёт песню. Он говорит, у него есть cortile, двор. И роза, но никто не тронь её: она la mia, моя.— La mia, — повторяет она.— Да, — говорит он. — Моя. Моя роза.Она просит:— Спой дальше.— Дальше грустно, — говорит он.— Но ты так красиво пел тогда в лесу. Спой ещё, — просит она.Он поёт песню до конца.— А это, — спрашивает она. — Это про что?— Это грустно.— Но про что, про что? — настаивает она.— Это мужчина, он говорит, что роза опустила голову. Поникла. Туда, где ходят, на дорогу. Упала на дорогу. Она умерла. Вот про что он поёт. Он говорит, я знаю, что она умерла.Он глядит ей в глаза. Они влажно блестят.— Но твоя головка, — говорит он. — Она не поникла. Она здесь, высоко. Не на земле.Он дотрагивается до её щеки.— Ну и что, ну и что, — кричит девушка. — Мне всё равно, что песня грустная, зато она такая красивая!
Анджело закрыл глаза и увидел, какое у неё было лицо, когда она это сказала.Потом он почувствовал прикосновение и, открыв глаза, увидел, что на столе возле грязной тарелки лежит его рука, а на ней — рука женщины в коричневой куртке. Он поднял голову и посмотрел на неё.— Анджело, — сказала она. — Прошу тебя, не тревожься.Он не сводил с неё глаз.— Анджело, — сказала она, все так же держа его за руку, — все будет хорошо.Кэсси все крепче сжимала его руку.— Ведь правда? — настаивала она, улыбаясь.— Да, да, — сказал он.Все будет хорошо, если он научится не думать ни о том, что было, ни о том, что будет.Научись — и все будет хорошо. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Кэсси прождала его всю ночь с субботы на воскресенье. Она даже не раздевалась. Анджело уехал в субботу, рано утром. После того как он встал, она его больше не видела, только слышала, как он возился на кухне, а потом со двора донёсся стук топора и треск поленьев. Чуть позже она услышала рёв мотора.На кухне она обнаружила, что он уехал, даже не перекусив. Кофейник кипел на плите. Она вошла к нему в комнату, заглянула в шкаф. Городского пиджака не было, галстука тоже, но брюки и лакированные туфли остались. Он уехал, не собравшись.Весь день Кэсси думала о нем. Она смотрела на дорогу или, продолжая думать об Анджело, занималась Сандером. За день она дважды помыла Сандера, побрила его утром и ещё раз вечером. Ухаживая за мужем, Кэсси вновь становилась той, какой бывала прежде, до того мгновения, когда увидела Анджело Пассетто, бредущего под дождём по дороге.Ночь она просидела в нетопленой гостиной, сидела в темноте, отодвинув колючую сухую тюлевую занавеску, расползавшуюся под её пальцами, и глядела на дорогу. Она вспоминала, как тогда, в первый раз, Анджело брёл под дождём по этой раскисшей дороге и осторожно, словно кошка, выбирал, куда ступить, а в руках у него был какой-то свёрток. Тогда был день, а сейчас — ночь, а его все нет.Она решила, что он вернётся скорее, если она отойдёт от окна. Она пошла в его комнату и легла. Прижавшись лицом к подушке в том месте, где лежала его голова, она ощутила запах Анджело Пассетто. Надолго ли хватит этого запаха? А ведь это всё, что останется от него, если он не возвратится.От этой мысли Кэсси стало так страшно, что она не могла оставаться в постели. Она вернулась в гостиную и прижалась лицом к, оконному стеклу. Так она глядела на дорогу, пока не заметила вдруг, что уже давно рассвело и при свете наступающего дня дорога кажется ещё более пустынной, чем когда-либо.А потом она услышала Сандера.И даже обрадовалась этому.
Вторая половина воскресенья только начиналась.До Кэсси донёсся шум приближающейся машины. Она решила, что ей мерещится, и поэтому запретила себе смотреть в окно. Она даже не открыла глаз. Даже когда услышала шаги в прихожей и скрип двери. Она просто боялась открыть глаза. Ведь она знала: ей это только кажется.Но она ошибалась.Она внезапно поняла, что ошибалась, потому что вдруг рядом с ней что-то тяжёлое упало на кровать. Толчок заставил её открыть глаза, и она увидела его.Он лежал на постели, глаза его были закрыты. Он лежал, как упал, навзничь. Ей показалось, что он мёртв.Она пристально вглядывалась в его лицо. Казалось, у него было два лица, надетых одно на другое: внизу водянисто-белое, как снятое молоко, а поверх него другое, бледно-коричневое, но такое тонкое и прозрачное, что сквозь него просвечивает синеватая водянистая бледность, из-за которой она и решила, что он мёртв. Она приподнялась на локте, зажимая себе рот, чтобы не закричать.Вокруг правого глаза у него был огромный синяк. На лбу, слева, у самых волос, запёкся кровавый порез. Правую сторону рта закрывала сплошная чёрная опухоль, залитая свежей кровью; Кэсси увидела медленно вздувавшийся и лопающийся пузырёк кровавой слюны. По этому пузырьку она поняла, что Анджело дышит, что он жив.Она вскочила с постели, принесла из ванной мокрое полотенце, сняла лампу со стула у кровати, села и начала обтирать лицо Анджело холодной водой. Увидев, что это не помогает, она бросилась на кухню и принесла бутылку уксуса. Смочив полотенце уксусом, она снова протёрла Анджело лицо и поднесла полотенце к его носу. Он открыл глаза.— Анджело! — закричала она, чувствуя, как сердце у неё разрывается от радости — ведь глаза его открылись! — и от горя, потому что эти глаза не узнавали её.Она увидела, как отёкшие губы искривились, пытаясь что-то произнести, и сказала:— Тише, тише, ты пришёл в себя, теперь все будет хорошо, тише.После того как Кэсси удалось раздеть его и уложить поудобнее, на левом боку, с грелкой на пояснице, там, где боль была особенно сильна, и после того, как она влила ему в рот немного кофе, Анджело рассказал, что его в темноте прижали к обочине дороги и хотели ограбить. Распухшие губы с трудом шевелились, и из правого уголка рта сбегала струйка крови со слюной, но он рассказал все до конца — как, увидев, что у него нет денег, они повалили его на землю и били ногами. Кто-то из них ударил его в поясницу.Кэсси велела ему молчать, согрела молока, заставила отпить несколько глотков, потом нашла старое армейское одеяло, завесила окно, чтобы затемнить комнату, и села на кровать, держа Анджело за руку. Вскоре он заснул. Голова у неё кружилась от счастья: она сидела возле него, держала его за руку, прислушивалась к его дыханию. Она была счастлива, потому что он вернулся.Теперь-то уж она спасёт его и защитит.Его дыхание было таким тихим, что приходилось напрягаться, чтобы услышать его, и в этом тоже были счастье. Она подумала, что именно этого она и ждала всю свою жизнь: просто сидеть рядом и слушать, как он дышит. Ей было стыдно оттого, что это счастье она как бы купила ценой его страданий, но потом она подумала, что своей любовью вознаградит его за эти страдания. Она сидела возле Анджело, и сердце её истекало сладкой истомой — так спелая слива истекает золотым соком в летних, пышущих жаром сумерках.Она зажмурила глаза, чтобы все так и осталось навсегда.Ближе к вечеру, все ещё сидя с закрытыми глазами; она услышала знакомый хрип из комнаты Сандера.Войдя туда и взглянув на постель, она, к своему удивлению, почувствовала, что жалеет Сандера. Она вдруг поняла, что и Сандер был частью случившегося с ней, и, не будь Сандера и всего, что с ним связано, она никогда не узнала бы счастья, которое теперь наполняло её.Кэсси вспомнила, что с утра не кормила Сандера, и отправилась на кухню, чтобы развести огонь и подогреть суп. Она стояла у плиты, ожидая, пока согреется суп, думая, что, может быть, и Анджело поест немного. Но она не станет будить его специально ради этого, она накормит Сандера, а потом посмотрит, не проснулся ли Анджело. Она налила суп в миску и обернулась.В дверях стояла женщина и в упор глядела на неё. Нет, сначала Кэсси увидела лишь тень на фоне яркого весеннего уличного света. Чёрную тень, у которой не было имени, ибо Кэсси не сказала себе: «Это она, та самая», а только почувствовала, как у неё перехватило дыхание, колючие мурашки побежали по всему телу, на висках выступил пот. Кэсси словно уже знала, что сей-час что-то произойдёт, но отказывалась поверить в это. Или нет, не так; ей казалось, что всё это уже однажды было с ней и теперь она старается этого не вспоминать.Женщина глядела на неё. В тени, заслонившей сияние дня, светились белки её глаз, и, все так же стоя у плиты с миской супа, Кэсси поняла, что женщина следит за ней уже давно.— Давно ты здесь? — спросила Кэсси.— Давно. С тех пор как вы огонь развели.— Что же ты не постучала? — возмутилась Кэсси, сама удивляясь своему гневу. — Кто тебе позволил войти без стука? Кто тебе позволил следить за мной?Женщина подошла ближе, тихо ступая в своих старых дырявых теннисных туфлях. Лицо её теперь казалось не черным, а жёлтым, и сверкали на нём уже не белки глаз, а их жёлтая роговица, и эти жёлтые глаза были нацелены прямо на Кэсси.— Чего это ты на меня уставилась? — возмутилась Кэсси, все ещё держа миску, в которой теперь дребезжала ложка.— Смотрю да и все, — неторопливо ответила гостья. — Не каждый день увидишь женщину, от которой мужики бегут как от огня.Кэсси отступила, двигаясь боком, потом повернулась спиной и, вцепившись обеими руками в миску с супом, быстро пошла к открытой двери кладовой, приговаривая: «Стынет, суп стынет!» Она обращалась не к женщине и даже не к себе, а просто говорила, чтобы чем-то заполнить время, чтобы легче было дойти до кладовой и скрыться от этих жёлтых глаз. Она ступала быстро, но старалась не разлить суп. Лишь в комнате Сандера она почувствовала себя в безопасности.Обойдя кровать, она оглянулась и увидела, что женщина тоже вошла и стоит напротив.— Убирайся, — приказала Кэсси.— Да я уж побуду здесь, — мягко ответила женщина.— Убирайся отсюда, — ещё раз приказала Кэсси, чувствуя, что голос плохо слушается её.— Да вы кормите его, кормите. А то у вас ложка сейчас на пол вывалится.Кэсси взглянула на ложку, прыгавшую в дрожащей миске.— Кормите его, Кэсси, — снова, на этот раз ещё мягче проговорила женщина, — теперь уж он никуда от вас не денется.Ложка неожиданно перестала бренчать. Кэсси словно окаменела; все в ней похолодело; она подняла глаза на женщину, стоявшую по другую сторону кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36