Большой удар нанесла ты мне, милая учительница… Ты развеяла во мне образ той, что удерживала меня в равновесии; теперь, чтобы чувствовать себя хорошо в жизни, мне нужна близость живых, и вот выяснилось: напрасно я строил для себя и своего ребенка планы иной жизни, ты не поможешь нам в этом. Ты, конечно, права, я слишком стар для тебя: по сравнению с твоими двадцатью и сколькими-то там годами мои сорок лет – это слишком много. Очевидно, ты ждешь кого-то другого, у кого нет подростка-дочери, нет воспоминаний, кто не бывает таким усталым и грустным по вечерам, каким бываю иногда я. Со своей точки зрения ты права, учительница Медери, но мне все-таки не нравятся твои необычные педагогические приемы. Конечно, ты желала добра, но сотворила ты зло».

«Господи, как глупо, – думала Медери в отчаянии. – Глупо, глупо, и я не могу ничего поделать, потому что тогда этому не будет конца, а я хочу, чтобы все кончилось. Если я хочу сохранить уважение к самой себе, надо положить этому конец. Кристи почти оправилась, теперь уж она может стоять на собственных ногах. Свое обещание я сдержала, помогла и тебе и Кристи, но могла делать это лишь до тех пор, пока…
Ой, да не стой же ты так, у меня нет сил смотреть на тебя, хотя выдержки у меня, кажется, достаточно! Не стой же ты здесь такой несчастный, будто у тебя вдруг отняли все… То, что ты думаешь, неправда, ты ошибаешься, совершенно неправильно судишь о том, что произошло. Но не могу же я сказать тебе правду!»

Мимо них проносились автомашины, дул резкий ветер. Ева Медери плотнее запахнула воротник.
«Снова на нем шелковое кашне, – думала она, – замерзнет. Но я ничего не скажу ему, а то он опять поймет неправильно».

– Ну что ж, спасибо и на этом, – сказал фотограф.
Они лишь чуть-чуть коснулись рук друг друга, не пожали. Глаза Медери блестели и были неестественно большими. «Нет! Не хочу, чтобы ты думал, будто я для себя устраивала этот переворот в вашей семье! Нет! Только не это! Теперь ты знаешь, что нужно делать, так ищи же другую мать для Кристи!»
– Ева!
Он снова называет ее по имени. И каким голосом! Хорошо еще, что шестой пришел наконец. Она протянула руку.
– Позвольте мне проститься с вами – спешу. Обещала прийти к ужину.
Эндре Борош пожелал ей весело провести время, Ева села в автобус. Фотограф пошел пешком по направлению к «Астории».

XIII
Наконец заговорила и Цыганочка. – Мы знакомимся с Таде. – И узнаем, что дети всегда и все замечают

«Может быть, теперь и мне можно заговорить?» – спросила про себя Кристи.
Она должна позволить, иначе она не держалась бы так, словно она не она, и не говорила бы о себе «тетя Ева» и обо мне, словно я где-то далеко, словно я вовсе не Кристина. Она тоже чувствует, что так нам обеим свободнее разговаривать.
Это самая удивительная история, какая только может произойти, ничего подобного я и в романах не читала.
Я пришла сюда, чтобы все рассказать ей, и она пришла потому же. Мы думали об одном и том же».

Она подняла руку – подняла медленно, словно рука болела, словно она оберегала ее после какого-то несчастного случая, и положила на руку Маски. Красивая молодая рука тети Евы словно напряглась под этим прикосновением.
Маска вздрогнула, но руки не отняла.
– Тебе еще не наскучило? – спросила она. – Я столько говорю, что ты и потанцевать не успеешь. Ничего?
Взметнулись длинные косы Жужи, Цыганочка затрясла головой.
– Может, ты предпочла бы потанцевать немного? Вот, с Пали Тимаром?
– Нет.
– Так что ж, продолжим разговор?
– Еще бы.
Это «еще бы» – тоже словечко сегодняшнего бала-маскарада, не школьное. На уроках не разрешается говорить ни «еще бы», ни «потом», ни «значит». Стерпит ли Маска? Стерпела, не поправила; Ведь то, что происходит сейчас, – это только игра.
– Будем говорить о том, о чем говорили до сих-пор?
– О том же. Может, и я смогу сказать тебе… такое, чего ты не знаешь.
Слово вылетело, Цыганочка вспыхнула. Маска улыбнулась.
– Что-то новое? Мне?
– Новое. Тебе.
– О Кристине Борош?
– Да. И о тете Еве. И о Кристинином папе. Обо всех.

«Так бывает, наверное, у взрослых, когда они опьянеют. Так бывает, наверное, когда все кружится. Ой, какая ты милая, ты не боишься вести себя так, будто ты тоже девочка, чтобы для меня легче и незабываемей стало то, что последует сейчас! Вот если бы у меня выросли вдруг крылья и я могла бы кружиться здесь, под потолком. Вот если бы я обратилась вдруг в лебедя, я ведь всегда мечтала стать лебедем, потому что они такие таинственные. Однажды я видела какую-то картинку из сказки, на лебеде была корона… Если бы я могла стать лебедем только на пять минуточек и пролететь здесь, над вашими головами, с крохотной рубиновой короной, и пропеть… потому что я сейчас такая счастливая, что это, кажется, и выразить нельзя, – разве что песней такой, как поют птицы. Говорят, что лебедь в такие минуты поет…
– Понимаешь, Маска, я ведь знаю Кристину Бо-рош. Не так, конечно, как ты, потому что ты старше меня и умнее и больше видела детей, чем я, а все-таки – все-таки я знаю Кристину лучше всех и могу сказать тебе о ней то, чего ты сама не узнала бы. Не то чтобы ты не догадалась сама почти обо всем и от тебя можно было бы долго скрываться – просто то, что я расскажу тебе о Кристине, не знает никто на свете, кроме Кристины.
Например, все, что случилось за день с ней или в семье, Кристи обдумывает обычно вечером, когда уляжется уже в постель. Тогда это удобнее всего, потому что взрослые еще сидят за столом в соседней комнате и разговаривают, а ей нужно укладываться, такой уж у них дома порядок – уроки она должна кончать до ужина, а после ужина засиживаться ей не полагается, потому что бабушка считает, что сон до полуночи – самый освежающий. Приблизительно в половине десятого Кристина всегда уже в кровати, но засыпает, конечно, не сразу. Да и кто способен заснуть сразу, если, конечно, не после тренировок?
Ты только никому не рассказывай, но Кристина до сих пор спит с мишкой, которого зовут Таде.
Таде был Жужин мишка, Кристина всегда рассказывала ему обо всем, только, конечно, про себя, мысленно. Они обсуждали по вечерам события дня, говорили о Жуже, потому что мишка знал Жужу, он знал ее целых двадцать лет, а Кристи была с нею всего полчаса, да и то не знала тогда, кто она.
Но я ведь еще не сказала тебе даже, кто такая Жужа.
Жужа – это Кристинина мать, которая умерла во время осады, когда Кристи родилась. Кристи никогда никому не говорила «мама», потому что у нее никогда не было мамы; а жену Эндре Бороша все в семье называли «Жужа». Всякий раз, взглянув на ее портрет, что стоит на пианино, повторяли: «Какая жe милая и красивая девушка была эта Жужа!» Когда Кристина научилась говорить, она показала однажды на пианино и сказала бабушке: «Жужа! Жужа!»
В доме у Кристины все осталось так, как было при Жуже. Казалось, Жужа так и живет с ними среди той же мебели, и Эндре Борош, возвращаясь вечером домой, мог считать, что ничего, собственно, и не изменилось: Жужа и сейчас здесь, только играет с ними в прятки, но если позвать ее громко, она выйдет из-за занавески или из чулана, где она спряталась. Так Кристи и выросла, с ощущением, что Жужа здесь и все же ее нет нигде и что папа потому всегда такой странно тихий, что он постоянно ждет, что вот-вот раздастся голос Жужи. Жужа и для бабушки была более реальна, чем дядя Бенце, который за ней ухаживал. Если человек вырастает в таком доме, не удивительно что по вечерам он беседует в постели со своим мишкой.
Когда же Кристина, перешла в восьмой класс и классной руководительницей у них стала тетя Ева, в доме Борошей постепенно все изменилось. То есть не всё, а все. Бабушка, Эндре Борош и Кристина тоже. Кристина была первой.
Ты говоришь, что знаешь тетю Еву, но я думаю, что знаю ее лучше, чем ты, потому что она меня воспитывает.
Это много значит – когда тебя кто-то воспитывает. Начинаешь наблюдать за этим взрослым, во всех деталях разбирать его характер, испытывать, насколько можно ему верить, можно ли положиться на него, настоящий ли это человек? И если он такой, каким ты надеялся его увидеть, тогда вдруг чувствуешь, что нашел кого-то, кого искал уже давно. В школе все это ощущают, даже те, у кого живы родители, а тем более такая девочка, как Кристина, И, конечно, в восьмом классе она уже не Таде, а тете Еве пересказывала по вечерам все свои мысли.
Я говорю путано, перескакиваю с одного на другое, но ты поймешь, наверное.
Кристи – не «нормальная» ученица (это так говорит тетя Луиза!). Когда в раннем детстве ее пробовали сдружить с другими детьми, она, оказавшись в чужой квартире, плакала, а дети танцевали вокруг нее и дразнили: «Ревушка-коровушка!» Позже она приходила в смущение, даже просто оказавшись среди большого скопища людей, например, когда класс собирался на какое-нибудь празднество, экскурсию, сбор. Подружки стали ее чуждаться, считали гордячкой, хотя она совсем не была гордячкой, а просто не знала, о чем, собственно, говорить с подругами, но, главное, она ни с кем, ни с кем не могла бы говорить о Жуже.
А потом, примерно к октябрю, Кристи почувствовала, что с тетей Евой она, пожалуй, могла бы поговорить об этом.
Даже днем.
Когда однажды вечером она поняла вдруг, что ей хотелось бы поговорить с классной руководительницей о Жуже, она так потрясена была этим, что даже села в кровати, испуганно уставившись в темноту. Это было странное чувство – оно наполняло счастьем и вместе с тем тревожило. Оно не было похоже ни на что. Кристи выработала подробнейший план, как она обратится к тете Еве, где ее разыщет, с чего начнет свой рассказ – ведь у них уже четыре недели подряд проходили эти удивительные воспитательские часы…
Если бы я умела рассказать, что это такое, наши воспитательские часы…
Мы говорим, о самых разных вещах. О том, что такое быть честным человеком, что означает понятие «родина», что такое свобода, свобода народа или личности, потом еще о том, какими были люди в старину, как боялись они стихийных явлений и каким было прежнее общество. Тетя Ева объясняла все эти вещи совсем иначе, чем другие учителя. В эти наши часы вмещается все – и Аттила Йожеф Йожеф Аттила (1905 – 1937) – венгерский поэт.

, и то, как все будет, когда у нас будут дети, и как должна вести себя молодая девушка, и что быть современной не значит начинать немедленно красить губы или сооружать себе всякого рода неимоверные прически, – современность выражается не в этом… А однажды она сказала: достоинства человека определяются тем, сколько он делает ради других, ради всех. Это так прекрасно, что я этого никогда не забуду.
Говорила тетя Ева о родителях и о детях, о том, у кого какие обязанности в семье, и Кристина однажды вдруг обнаружила, что у них в семье что-то неладно и с бабушкой, и с папой, а может быть и с ней, и происходит все это именно из-за нее и все так плохо потому, что все ходят вокруг нее на цыпочках и шепчут: «Не будем беспокоить бедняжку, хватит с нее и того, что она растет без матери».
В сентябре прошлого года Кристина вдруг впервые заметила, что, если дяденька, который приносит обычно дрова, не поспеет, то в подвал за топливом спускаются или папа, или бабушка, а она – никогда. Ей даже не скажут, словно ее и нет в семье, обращаются с ней, будто с больной.
Дом у них – словно царство Спящей красавицы, и живут они все будто погруженные в сон, а между тем другие семьи живут иначе. И другие девочки бывают сиротами или наполовину сиротами, но они все же умеют смеяться – она непременно спросит тетю Еву, что ей нужно сделать, чтобы и их дом стал таким же, как у других.
Кристина начала с того, что однажды после уроков принесла наверх из подвала дрова: бабушка, увидев это, даже побледнела от радости, а Кристи пошла в чулан и стала вертеть пустую банку из-под варенья и думать, какой гадкой эгоисткой была она До сих пор и как же могла она не замечать, что все в доме прислуживают ей, словно какой-нибудь герцогине.
Заговорю с ней, решила Кристина однажды вечером, заговорю, попрошу совета, расскажу тете Еве все-все. Она поможет мне стать похожей на других, а тогда и жизнь у меня будет такая же, как у всех.
Она решила заговорить с тетей Евой как раз в тот день, когда тетя Ева поручила ей сделать доклад о мире.
Она сама хотела рассказать о том, что случилось с ними когда-то, но делать доклад по приказанию, говорить во всеуслышание о том, что было тайной, – ну уж нет! Нет! В тот вечер она опять жаловалась Таде в постели, чувствуя, что теперь ей совсем не хочется разговаривать с тетей Евой о своей жизни. Она была сердита на тетю Еву, считала ее бестактной. Кристи даже стала чуждаться ее, и длилось это до тех пор, пока тетя Ева не попросила у нее прощения. На том уроке все вдруг стало легким для Кристи, легким и радостным.
Если бы ее спросили тогда, она бы рассказала, отчего ее охватила в тот раз горькая обида, которая будто вытолкнула ее из класса. Но никто ни о чем не спросил: тетя Ева, очевидно, уже знала, какой раны она коснулась. Кристи не понимала одного: откуда она могла узнать? Ведь о том, что произошло с Жужей, они не говорили никогда, никому чужому. Кто мог рассказать ей это?
Но долго размышлять было некогда, класс не давал ей на это времени.
Теперь-то я знаю, отчего так переменились вдруг девочки к Кристине и что скрывалось за этим. Тогда я еще не подозревала ни о чем, только удивлялась, какие стали все вдруг добрые и терпеливые – все, даже Бажа. Кристине казалось, будто какая-то волна увлекает ее за собой, люди бережно передают ее из рук в руки, она живет, как другие, как все, она ходит в гости в чужие дома, и их радость уже не оскорбляет ее – словом, Кристине казалось иногда, что она попросту ослепнет от счастья.
Маска, очень это хорошо – жить на свете, жить среди людей!
Но все-таки ты не думай, что Жужа исчезла из дома.
Жужа по-прежнему наблюдала с пианино, смотрела на новую Кристину, смотрела на прежнего своего мужа – Эндре Борош казался уже не вдовцом, я совсем молодым мужчиной. Да и к Кристине стоило присмотреться, потому что Кристи, едва покончив с уроками, хватала свой альбом с фотографиями и бежала к Рэке, а случалось, что и на ужин оставалась у тети Мими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28