Она схватилась руками за шею, повернулась и, бросившись в контору, захлопнула за собой дверь.
Барт пошел обратно через вестибюль и тихо усмехнулся про себя, когда услышал, как она тщательно запирает двери конторы. Он вернулся в комнату и еще шире открыл дверь.
— Отныне, миссис Темплтон, — сказал он громко, — мы будем держать дверь распахнутой, и храни господь того, кому это не понравится!
Его раздражение и гнев улеглись, и он обернулся к Джэн, ожидая, что она посмеется вместе с ним и похвалит его. Но она рыдала, зарывшись лицом в подушку и заткнув уши руками.
II
В первые дни Барт удивленно думал, как, оказывается, много работы, когда присматриваешь за больным в маленькой однокомнатной квартирке. А к концу недели он только диву давался, как Дорин ухитрялась справляться со всем этим да еще и работать. Ему пришлось научиться оказывать Джэн очень интимные услуги, оскорбляющие ее стыдливость. В первое время она плакала после его неуклюжих попыток помочь ей в этом, плакала из-за горькой беспомощности своего состояния, и его добродушные шуточки не могли сделать все это менее унизительным.
Когда он поступил работать шофером в парк автомашин, сдаваемых напрокат частным лицам, он стал уходить на работу рано утром, и ему еще нужно было до ухода приготовить завтрак для себя и для Джэн, постелить постель, погладить рубашку и оставить Джэн что-нибудь поесть на день. Покончив со всем этим, он чувствовал себя, как после дневного перехода в армии, и когда он, наконец, запирал за собой дверь и заносил ключ в дворницкую для сестры Даггин, он виновато ловил себя на том, что испытывает облегчение.
Сама по себе его новая работа ему нравилась, и ему вовсе не казалось утомительным водить свою большую машину по городу. Ему доставляли наслаждение часы, проведенные на чистом воздухе, но ему претило, что многие клиенты, берущие машины напрокат, ожидали от него какого-то подобострастного прислужничества. Он презирал себя, когда ему приходилось выпрыгивать из машины и распахивать дверцу для человека, который и сам отлично мог бы это сделать. Ему приходилось стискивать зубы, когда они небрежно совали ему в руку чаевые, и сдерживаться, чтобы не сказать, куда они могут отправляться вместе со своими чаевыми. Ему нужны были эти чаевые, нужны были все деньги, которые только можно было заработать. Он и не представлял себе, как быстро расходятся деньги, когда нужно кормить двух человек, платить за квартиру и покупать лекарства. Много было трудностей в мирной жизни, которых он и не предвидел.
III
Как-то под вечер, вскоре после их женитьбы, он вернулся домой, совершенно вымотанный за день тяжелой сменой, целой вереницей привередливых пассажиров и собственными попытками успеть сделать закупки между ездками. Хотя солнце уже село, жара тяжко нависала над узкой улочкой. В вестибюле их дома воздух оказался еще более душным и спертым. Когда же он открыл двери их квартирки, в лицо ему так и ударили смешанные кислые запахи испарений, дезинфицирующих средств и стряпни. В свете маленькой лампочки, горевшей у кровати, Джэн выглядела бледной, измученной. Он почувствовал, как в нем поднимается волна раздражения и протеста против того, что она вынуждена лежать вот так день за днем, не видя солнечного света, не вдыхая свежего воздуха.
— Здравствуй, детка. — Он старался, чтобы в голосе его не слышалось раздражения. — Хорошо провела день?
Она кивнула. Она обманывала его, и он знал это. Он наклонился, чтоб поцеловать ее, но она оттолкнула его и обвиняюще помахала у него перед носом каким-то письмом.
— Ты знал об этом, да? — настойчиво спросила она.
— А что это? — Он взял у нее письмо.
— Мне перестали выплачивать пенсию.
— Ах это? Ну конечно! Они прекращают платить, как только выходишь замуж. Это обычная вещь.
— Так я бы не выходила за тебя, если бы знала, что они перестанут платить мне. — Она заплакала и отвернулась от него, стараясь справиться со слезами.
— А что б на это та добродетельная мегера, что в конторе под лестницей сидит, сказала?
— Ей и не обязательно было б знать. Мы бы сделали вид, что поженились, а я сохранила бы пенсию.
— А тебе не кажется, детка, что муж стоит тридцати двух шиллингов в неделю?
— Ох, Барт! — Она прижала его руку к своей щеке. — Я никогда не сумею объяснить тебе, что значило для меня то, когда ты захотел на мне жениться. Но я и так всю свою жизнь до самого конца была бы твоя, если б ты только захотел, и без того, чтобы ты связывал себя.
— А если я хотел быть связанным?
Он погладил влажные пряди волос у нее на лбу.
— Ты не мог предвидеть, как это тяжко будет, и мне бы нужно было тебя удержать от этого, но только все было так неожиданно, а мне так отчаянно хотелось этого. Если бы это было не так сразу, я остановила бы тебя.
— Значит, мужем я оказался неподходящим, так?
— Ты самый замечательный муж на свете, Барт, но ведь ты мне даешь все, а я ничего не могу дать тебе взамен.
Барт опустился на колени у постели и обхватил Джэн руками. Он прижался щекой к ее щеке, и сердце его разрывалось от желания и от сострадания к ней.
— Не говори так, Джэн! Никогда больше не говори этого! Я знаю, что я неуклюжий малый и что я не могу так хозяйничать, как Дорин, но я научусь. И с каждым мгновением, что мы проводим вместе, что я ухаживаю за тобой, ты становишься только дороже для меня. Веришь?
Она молчала, нежно проводя пальцами по его лицу. А внутри у нее все бушевало от боли и исступленной радости.
— Никто меня не торопил, и я давно уже хотел на тебе жениться, но только в этом тогда было бы мало толку, потому что мы все равно не смогли бы вместе жить. А теперь мы вместе. Разве этого недостаточно?
Она покачала головой.
— Нет. Сейчас, когда я ничего не могу дать тебе взамен, — нет.
Он крепче прижал ее к себе.
— Ты даешь мне все на свете. Только то, что дала мне ты, и стоило иметь — из всего, что у меня в жизни было. У меня среди приятелей бывали раньше и настоящие друзья, теперь ты мой дружище, Джэн. Я всегда, в сущности, был довольно одинокий парень, а теперь я нашел тебя — нашел половинку себя, которой мне не хватало все время. И с тобой я стал целым человеком. Ты единственная смогла дать мне спокойствие. Разве этого недостаточно?
Джэн тихо плакала. «Нет, нет, — твердила она про себя, — этого недостаточно, ты же знаешь, что этого недостаточно. Брак не должен быть таким. Ты ведь только и знаешь, что ухаживать за мной все время. Брак — это как тогда в лачуге и так, как сейчас — вместе: когда дают и берут, когда страсть и уверенность друг в друге — вот каким должен быть брак». Рыдания душили ее.
Барт принес две снотворные таблетки, которые прописал ей доктор, и заставил ее принять их. Он долго стоял у постели на коленях, держа ее в объятиях, пока она не уснула. Руки у него затекли, а колени, казалось, вот-вот треснут от усталости. Наконец он разжал объятия и бережно опустил ее на подушки. Потом выключил свет и лег в свою постель. Он лежал без сна, глядя в темноту широко открытыми глазами, и ему казалось, будто зловонный воздух квартирки давит ему на грудь. Ему тоже вспомнились дни, проведенные в лачуге. И ему казалось, что через просвет двери, выходившей в световой колодец, он видит небо над прерывистой линией скал на противоположном берегу.
Воспоминания о лачуге причиняли боль. Они были достаточно мучительными и тогда, когда они находились в разлуке, но сейчас лежать вот так в темноте и слышать, как она хрипло дышит здесь же рядом, — это было адскою мукой. Каждый день бывать с девушкой, которую любишь, лежать каждую ночь в одной комнате с нею и не касаться ее — это настоящая пытка. Если бы его хотели наказать за то, что было у него с Магдой, трудно было придумать пытку изощреннее этой.
Конечно, Джэн понимала все. Иногда, глядя на выражение ее лица, он думал, что она переживает то же самое. Но он знал, что это невозможно. И он метался без сна на узкой постели. Он слишком сильно уставал и не мог заснуть.
Лежа без сна каждую ночь, усталый, отчаявшийся, вновь и вновь возвращаясь в мыслях к тому же самому и не находя выхода из этого положения, он спрашивал себя, сколько же это может продолжаться. Он гадал, скоро ли, наконец, они получат место для Джэн в санатории, и он сам ненавидел себя за то, что гадает об этом.
…Наконец он погрузился в тяжелый сон и неохотно, с трудом вышел из забытья, услышав, что она зовет его. Она хотела пить. Он забыл поставить стакан воды рядом с ней на ночь. Он поднялся, шаря по стене в поисках выключателя и опрокидывая стулья, потом, почти не видя в полусне, отправился в кухню. Он принес ей попить, но каждый нерв его протестовал против того, что его тревожат, и раздражение бередило его мозг, как обломанный ноготь царапает шелковую ткань. Наконец он снова повалился на постель измученный и раздраженный, чувствуя, как, преодолевая усталое недовольство его тела, в нем поднимается презрение к самому себе за эту раздражительность.
IV
От Дорин с самого начала приходили бодрые письма. Ей отвели в госпитале уютную комнатку. Ей уже сделали многочисленные анализы, и доктора уверены, что она быстро пойдет на поправку. Сестры здесь замечательные, питание хорошее. Она будет высылать Джэн какую-то часть своей военной пенсии. Ее бодрость помогала Джэн переносить жару и одиночество.
Тянулись недели. Дни становились жарче. А вызов из департамента здравоохранения все не прибывал. Каждый раз, когда приходила сестра Даггин, Джэн спрашивала ее, не передавал ли ей чего-нибудь врач. И каждый вечер Джэн спрашивала, нет ли от него писем. Но ничего не было.
Джэн становилась все подавленнее. Она устала от себя самой, устала от жизни. Собственная беспомощность и необходимость зависеть во всем от других еще больше изматывали ей нервы.
Порой у нее появлялось страшное ощущение, будто она сходит с ума. Целый день она лежала одна в раскаленной комнате, блуждая где-то между сном и бодрствованием, пока обычные предметы не начинали терять свои нормальные размеры и пропорции.
Она беспокоилась о Дорин. Если она не получала письма от сестры, она начинала сходить с ума от беспокойства. Когда же она получила письмо от Дорин, рассказывавшее, как успешно идет лечение, как хорошо за ней ухаживают, как удобно и благоустроенно все в Конкорде, сердце ее разрывалось от противоречивых чувств: она испытывала и облегчение и зависть. С одной стороны, она радовалась при вести о том, что Дорин успешно поправляется: в первый же месяц она прибавила полтора фунта. И в то же время ей становилось еще труднее мириться со своими невзгодами, когда она слышала о тех больных, кому приходится только бороться с болезнью, и больше ничего. Она, казалось, не способна была думать ни о чем, кроме болезни. Ей приходилось делать над собой усилие, чтобы говорить с Бартом о чем-нибудь другом.
Чтение утомляло ее, она не могла сосредоточиться на чтении. Она даже не могла слушать музыку по радио, а раньше это доставляло ей столько радости. Но что пользы вспоминать о былых радостях, если жизнь твоя сейчас совсем съежилась, если она загнана в тесную скорлупу.
Глава 36

I
Ранним декабрьским утром Барт подогнал машину к высокому дому в начале шоссе Элизабет Бэй-роуд. Он сдвинул кепку со лба и подставил лицо свежему ветерку, дувшему с залива. Потом закурил сигарету и откинулся на сиденье. Теперь можно немного подышать. Он надеялся, что пассажирка его не выйдет раньше чем через полчаса. Это была богатая старая вдова, которая постоянно нанимала одну из их машин, отправляясь за покупками, и всегда опаздывала при этом. Он с завистью подумал о пятикомнатной квартире, которую она занимала одна с тремя китайскими мопсами. Вот бы Джэн в эту квартиру, из окон которой открывался такой вид!
Он выкурил уже половину сигареты, когда его окликнули. Он резко обернулся, и мысли его вдруг повернули на сто восемьдесят градусов — впервые за эти месяцы он подумал о Магде. У него не бывало сейчас ни времени, ни желания думать о Магде. Он обернулся, испытывая какое-то чувство вины. Лицо девушки, смотревшей на него с мостовой, показалось ему знакомым, но где он его видел, он не мог припомнить. Карие глаза лукаво сверкнули на него из-под коротко стриженных рыжеватых кудряшек.
— Не узнаете?
— Простите, но…
— Помните Линду? Я была с Джэн в Локлине.
— Это та Линда, со стрептомицином?
— Та самая.
— Боже правый! — Барт смотрел на нее в изумлении. — Никогда бы не узнал вас. Вы так изменились!
— Полагаю, это комплимент?
— Ну конечно.
— А как Джэн?
— Не особенно хорошо.
— О, — Линда прикусила губы. — А где она?
— За углом, в квартирке на Казуэл-стрит. Мы поженились.
— Ну да?
— Да, поженились. Сестра ее — вы помните Дорин? — ну, так у нее тоже чахотка, и она в госпитале Конкорд. Так что мы с Джэн остались одни.
Линда восхищенно покачала головой.
— Ну, просто преклоняюсь. А какой у вас адрес?
Барт сказал адрес и добавил извиняясь:
— У нас комнатенка так себе.
— Да черт с этим! Как вы думаете, она мне обрадуется?
Барт просиял.
— Вы зайдете? Это было б замечательно. У нас сейчас дела довольно паршиво идут, и она просто духом воспрянет, когда увидит, как вы поправились.
— Так я прямо сейчас и зайду. Вы уверены, что там больше никого нет дома?
Барт покачал головой.
— Что вы! Это было бы слишком хорошо!
Линда положила ему на руку свою загорелую ручку.
— Не огорчайтесь, я знаю, как это бывает. Я тоже постараюсь сделать что можно.
Барт с благодарностью взглянул на нее.
— О, я в этом уверен!
Его пассажирка медленно спускалась по ступенькам, натягивая перчатки. Толстенький мопс неистово скакал рядом с ней. Барт поправил фуражку и выпрыгнул, чтобы открыть ей дверцу.
II
— Войдите! — крикнула Джэн, услышав легкий стук в дверь. Сердце ее заколотилось сильней, а висках заломило. Не нужно было Барту ругаться с хозяйкой, особенно теперь, когда она одна на целый день остается. Но это была не хозяйка. Джэн удивленно смотрела на улыбающееся лицо вошедшей.
— Привет, Джэнни, детка!
— Ой, Линда! Как ты сюда попала?
— Я встретила Барта, и он мне все рассказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48