https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_bide/
Детям неинтересны полутона. Два черных цвета для них – все равно останутся черными, в то время как для человека взрослого один черный оттенок на фоне другого может показаться белым.
Вернемся на секунду к нашей героине и попробуем еще немного понаблюдать за ней, сидящей на поляне посреди пряных растений, раздаривающих ветру свою нежную бархатную, щекотящую нос пыльцу. Какой неспешной, неторопливой, а может быть даже ленной выглядит эта картина по сравнению с жизнью большого города, каким отреченным смотрится человек, всецело растворившийся в ощущении гармонии, привнесенной в его суматошную жизнь этим оазисом спокойствия, этим шелестящим ветром и рассыпавшейся по небу рваной ватой облаков. И как естественно смотрелся бы человек, вытянувший ноги, с мечтательным выражением на губах откинувший голову назад, ощущая поминутно шелест своих волос на голой спине, находись он не на поляне цветов в полном одиночестве, а на людном пляже в бархатный сезон.
Ева знает, что скоро придется вернуться в мир привычной суеты и спешки, но пока у нее есть минуты покоя, легкой отчужденности от внешнего пылающего в своей торопливости мира, пока у нее есть ощущение единения с природой, открывшееся ей неожиданно с невиданной силой обостренное обоняние, способное по крупицам бархатистой пыльцы угадать, что за растение посеяло эти семена, открывшаяся ей зоркость зрения, позволяющая угадать каждую крохотную ворсинку на зеленом стебле, каждую крохотную бусинку росы, скрывшуяся под массивным (по сравнению с каплей росы) листком, открывшаяся ей поразительная чувствительность кожи, позволяющая угадать, где вспоследствии золотящие лучи оставят более заметный след, пока у нее есть эти минуты она находится вне суеты и вне поразившего ее некогда открытия того, что почти все в нашей жизни основывается на контрастах.
Мгновения
Ева сидит на поляне цветов, нежится в лучах ласкового солнца, наслаждаясь шелестом волос, приятно ласкающих оголенные плечи, едва тронутые самым нежным, тонким, почти неуловимым загаром, который лишь придал изначально белой коже чуть более теплый оттенок и от того выглядящий ее естественным цветом. Ева находится в редком состоянии гармонии, что для человека прежде всего означает полное принятие всего происходящего вокруг, но в первую очередь принятие себя таким, каким он является в данный конкретный момент, ибо от момента к моменту человек меняется, на старом пласту, в недрах его души зарождается новая личность, а прежняя исчезает, и только видимое постоянство нашего физического тела, которое чуть в меньшей степени подвержено метаморфозам, а также наличие общего связующего все эти личности звена, именуемое обычно нашей душой, не делает эти преобразования очевидными. Гармония также предполагает принятие факта таких изменений, послушно исчезает страх перед следующим внезапно обнаруживающем себя «Я». Однако сколь значительными не были бы эти свойства состояния гармонии, возводящими это состояние на своеобразный пьедестал, выделяющими его из множества других многочисленных состояний, свойственных человеку, мне хотелось бы обратить внимание на, возможно, самое неприметное поначалу качество гармонии, которое, однако, будет иметь большую важность для нашего дальнейшего повествования в рамках этой, небольшой как всегда, главы. Как-то часто бывает неприметное место было отведено свойству, затрагивающему более материальную сторону жизни, нежели более духовную, тем самым словно спустившимся на другой, более низкий уровень, или же, наоборот, не достигшему высот непредсказуемости, а потому неоднозначности духовного, ибо любая материя так предсказуема, так однозначна по сравнению с бескрайними тайнами метафизики. Однако именно это свойство гармонии так важно для ее сути, ибо оно представляет собой своеобразный мост, перекинутый между двумя мирами – миром духовного и миром материального, иными словами миром вещей. Гармония означает также их абсолютное принятие человеком.
Мой милый читатель, я вновь призову тебя бросить осторожный, но ни в коем случае не назойливый взгляд на нашу героиню, но на сей раз я попрошу тебя обратить внимание не на гармонию, царящую в картине отдыхающего на природе человека, на его спокойствие и самодостаточность, сейчас я буду всем своим существом апеллировать к миру осязаемых вещей. Ева нежится в шелковых лучах солнца, которые перекликаются с цветом отдельных прядей ее волос, однако сколь бы милой не была эта картина для моего взгляда и сердца, сейчас я постараюсь сосредоточить все внимание на туфлях, приоткрывших нам наконец визуальную картину, приглашающую ступить в мир материальных вещей. Я представляю себе те растянутые негой мгновения, когда Ева опускается на землю, выбрав для себя наконец наиболее подходящее место для отдыха, и, слегка потянувшись, начинает развязывать многочисленные цветные ленты своих туфель, опутавших ее ногу точно шелковые лучи солнца, играющие бликами в ее волосах, местами созвучных их теплому тону. Ева делает это не спеша, с удовольствием, предвкушая неторопливый отдых на благоухающей поляне цветов. Развязав все ленты, распутав все цветные узлы, Ева отставляет туфли в сторону, и рассыпавшись по земле цветной шелк уже почти не выбивается из окружающей его картины пестрящих цветов, лишь его насыщенные оттенки наводят наблюдателя на мысль, что в природе не существует таких тонов. Там, где ленты туго перехватывали икры ног, поднимаясь от щиколоток до самых коленей, остаются небольшие следы, и Ева принимается их тщательно и неторопливо растирать. Для нее это не одна из неприятных, совершаемых повседневно, а потому блекнувших на фоне чего-то красочного, необычного, спонтанного, процедур, для нее это часть отдыха, и она с должным вниманием растирает оставленные шелковыми лентами туфель следы на своих, почти не тронутых загаром ногах, уделяя этому занятию долгие минуты потерявшего здесь прыткость обычного хода времени. Гармония дает нам возможность по-новому взглянуть на вещи, уже давно потерявшие прицел нашего внимания, запылившиеся в многочисленных повторениях наших будничных дел. Из обязанности она превращает их в удовольствие, из механически повторяемого по одной лишь необходимости действия она превращает его в нечто осмысленное, имеющее значение даже будучи вырванном из породившего его контекста. Здесь, на поляне, в окружении цветов, и ветра, собравшего с них всю пыльцу и смешавшего ее в пьянящий букет ароматов, можно развязывать шелковые ленты туфель, освобождая ноги от крепких пут тысячи раз лишь потому, что перебирания шелка в руках, его соприкосновение с кожей может быть приятно и доставлять удовольствии само по себе. Из совершаемого по необходимости действия в суете города, здесь, в дали от его шума и быстротечного времени, завязывание и распутывание шелковых лент превращается в кантовскую Ding an sich.
И здесь я вынужден сделать небольшой перерыв, предугадав твой назревающий упрек, а вместе с ним и недовольство. Я понимаю, что со стороны могло показаться, будто я отклоняюсь от заранее выбранной темы моего повествования, однако смею тебя заверить, пока голословно, но уже в следующим строках опираясь на факты, подтверждающие, что о теме этой главы я не забыл и как можно скорее постараюсь ее раскрыть.
Терпение
Рассказывая о контрастах, выбрав для их иллюстрации столь наглядную форму, хоть, бесспорно, примеров им бесчисленное множество и в деталях каждого дня, я также невольно затронул тему терпения, ведь не иначе как терпением можно назвать преодоление человеком встречающихся трудностей и неудач на пути к поставленной цели, особенно если дорога к ней лежит через упорный труд, а с искусством рисования по-другому и не бывает. В отчаянии порванные листы, скомканные неудавшиеся образы, которые автор столь необдуманным поступком лишает права жизни, бессильно опускающиеся руки или, наоборот, стремительные движения карандаша, доселе пытающегося нащупать нужный контур, а потом так яростно скрыть непойманные линии под черной пустотой неведения – все это не имеет никакого отношения к терпению, ибо терпение по сути относится не к действию, а скорее к мыслям.
Мой дорогой читатель, с тобой на этих страницах мы уже затрагивали самые разные, самые сложные и противоречивые темы, и, как я подозерванию, во многих отношениях наши мнения разошлись, но, пожалуй, не затрагивали мы еще тему столь сложную, таящую в себе столько неясных и тонких моментов, как тему терпения.
Но что сложного может быть в этой теме, возможно, незамедлительно спросишь ты, мой милый читатель. И мой ответ последует незамедлительно – сложность темы терпения заключается в обилие сходных понятий, сходство которых, однако, является лишь внешним сходством, то есть сходством действий, но не сходством самой природы явлений. Отличие терпения от всех сходных в проявлении своем явлений именно в настрое. Как часто видя отчаянные и пока еще не очень умелые попытки детей что-нибудь совершить впервые, будь то рисунок или вылепленная фигурка из пластилина, наблюдая за их отчаянием в моменты неудач в своих первых, а потому так важных для них начинаниях, мы часто советуем им быть терпеливыми, и многие из нас, мешая понятия, добавляют сюда пожелания стать более спокойными. Но разница между спокойствием внешним, которое обусловлено исключительно самообладанием человека, и спокойствием внутренним, что скорее всего означает жизнь на волне одной, приведенной к некому общему знаменателю эмоции, различаются кардинально, но ребенку это различие еще не бросается в глаза, не бьет оно своим противоречием контрастов схожих понятий, а потому, слова, брошенные ему во время столь важных попыток, могут быть истолкованы неверно и привести к губительным последствиям, а именно к путаннице понятий, и как следствие – неверному формированию идеалов.
Человек творит. Он горит, внутри все пылает от переполняющих его эмоций. Он больше не может ждать ни минуты, ему не терпится перенести созданный одной лишь его фантазией образ в жизнь, найти ему материальное воплощение, и тем самым запечатлеть, а также отпустить, ибо, произведение законченное, работа над которым прекратилась, утрачивает со своим автором всякую связь (здесь я говорю о метафизике, а вовсе не о бюрократии) и начинает свою собственную, независимую жизнь. Внутреннее спокойствие здесь противопоказно, более того – в описанном мною состоянии, в котором пребывает любой творец в те счастливые моменты, когда его ум волнует и захватывает новый образ, наполняющий душу чем-то большим, светлым, что кажется порой, будто она стала такой большой и что ей не хватает уже места и что будто-бы этим обусловлено чувство движения, происходящих перемен, которые уже ничто не сможет предотвратить, и ликующее чувство восторга от этих перемен, заставляющее нас творить, – в этом состоянии чувство внутреннего спокойствия невозможно. В отличие от спокойствия внешнего.
Давайте представим себе, что наблюдаем за ребенком, пытающимся нарисовать что-то из хорошо знакомой ему обстановки, например, своего кота. Он водит карандашом по бумаге, оставляя неуверенный след, и линии, собранные воедино и соотнесенные с живым котом, живописно сложившим лапы, расстраивает ребенка, ибо сходства внешнего (а именно его в первую очередь добивается всякий, пробующий себя в живописи) он не находит. Так вот то, что скорее всего начнет происходить впоследствие этого недовольства своей работой, имеет отношение к миру внешнему, но совершенно не имеет ничего общего с образом, возникшем внутри (ибо только посредством образов явлений и предметов окружающего нас мира мы его и воспринимаем) и пробудившем в человеке творческий порыв. Все остальное – отчаяние, злость, разочарование – это суета. Суета коварна. Она как туман – возникнув, прячет все, что попадается ей на пути. Она, подобно туману, укрывшему поле, скрывает собой тот вдохновившей творца образ, в душе наступает спокойствие и образ этот вряд ли когда уже увидит мир и получит свое материальное воплощение. Человек успокаивается, ждет следующей вспышки, но душа его пуста. Ему кажется, что он научился терпению. И ошибка его в том, что он судит об этом исключительно по внешним проявлениям, в то время как понятие терпения имеет отношение к тому, что происходит внутри нас, к нашему внутреннему миру. Человеку достаточно научиться идее терпения, и уж никак не путать идею эту с тем бездействием, которые мы по неосторожности так часто именуем обсуждаемым здесь понятием. Мы привыкли учиться терпению, ибо с самых наших ранних лет, нас все пытаются ему обучить. И вот, когда мы казалось бы овладеваем в совершенстве техникой терпения, мы к своему искреннему удивлению обнаруживаем, что такое важное понятие как терпение, которому мы долго и упорно учились, не очень помогает в достижении заветного чувства гармонии. Мы забываем в плену звучащих так часто призывов научиться терпению, что учиться нужно не ему, а самой идеи терпения, ибо с нее оно и начинается. И не состоит попадать в очередную ловушку видимого, но обманчивого родства понятий и не путать так соблазнительно манящую своей притягательным кажущимся сходством идею лености, идею равнодушного бездействия с идеей терпения.
Идея терпения проста, но изящна. Она и широка и глубока одновременно, но ее можно и нужно объять. Она учит мысли о том, что поставленная цель будет достигнута, что это вопрос времени и трудолюбия. И такая мысль исключает мелочную суету, отнимающую так много сил и подобно густому туману скрывающему под собой внутренние образы и мотивы, побуждающие человека к творчеству; такая мысль учит творца концентрироваться на образе, возникшем внутри, и не отвлекаться чересчур на мир внешний, учит не растрачивать зря ценных своих, неповторимых эмоций.
Ева сидит на поляне распускающихся цветов, вытянув ноги, высвобожденные ею от плена шелковых цветных лент, вдыхая цветочные ароматы, доносимые ветром с мельчайшими частицами пыльцы, приятно щекочущими нос, она мечтательно думает о жизни в той неделимой совокупности явлений, ощущение которой может дать лишь состояние гармонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Вернемся на секунду к нашей героине и попробуем еще немного понаблюдать за ней, сидящей на поляне посреди пряных растений, раздаривающих ветру свою нежную бархатную, щекотящую нос пыльцу. Какой неспешной, неторопливой, а может быть даже ленной выглядит эта картина по сравнению с жизнью большого города, каким отреченным смотрится человек, всецело растворившийся в ощущении гармонии, привнесенной в его суматошную жизнь этим оазисом спокойствия, этим шелестящим ветром и рассыпавшейся по небу рваной ватой облаков. И как естественно смотрелся бы человек, вытянувший ноги, с мечтательным выражением на губах откинувший голову назад, ощущая поминутно шелест своих волос на голой спине, находись он не на поляне цветов в полном одиночестве, а на людном пляже в бархатный сезон.
Ева знает, что скоро придется вернуться в мир привычной суеты и спешки, но пока у нее есть минуты покоя, легкой отчужденности от внешнего пылающего в своей торопливости мира, пока у нее есть ощущение единения с природой, открывшееся ей неожиданно с невиданной силой обостренное обоняние, способное по крупицам бархатистой пыльцы угадать, что за растение посеяло эти семена, открывшаяся ей зоркость зрения, позволяющая угадать каждую крохотную ворсинку на зеленом стебле, каждую крохотную бусинку росы, скрывшуяся под массивным (по сравнению с каплей росы) листком, открывшаяся ей поразительная чувствительность кожи, позволяющая угадать, где вспоследствии золотящие лучи оставят более заметный след, пока у нее есть эти минуты она находится вне суеты и вне поразившего ее некогда открытия того, что почти все в нашей жизни основывается на контрастах.
Мгновения
Ева сидит на поляне цветов, нежится в лучах ласкового солнца, наслаждаясь шелестом волос, приятно ласкающих оголенные плечи, едва тронутые самым нежным, тонким, почти неуловимым загаром, который лишь придал изначально белой коже чуть более теплый оттенок и от того выглядящий ее естественным цветом. Ева находится в редком состоянии гармонии, что для человека прежде всего означает полное принятие всего происходящего вокруг, но в первую очередь принятие себя таким, каким он является в данный конкретный момент, ибо от момента к моменту человек меняется, на старом пласту, в недрах его души зарождается новая личность, а прежняя исчезает, и только видимое постоянство нашего физического тела, которое чуть в меньшей степени подвержено метаморфозам, а также наличие общего связующего все эти личности звена, именуемое обычно нашей душой, не делает эти преобразования очевидными. Гармония также предполагает принятие факта таких изменений, послушно исчезает страх перед следующим внезапно обнаруживающем себя «Я». Однако сколь значительными не были бы эти свойства состояния гармонии, возводящими это состояние на своеобразный пьедестал, выделяющими его из множества других многочисленных состояний, свойственных человеку, мне хотелось бы обратить внимание на, возможно, самое неприметное поначалу качество гармонии, которое, однако, будет иметь большую важность для нашего дальнейшего повествования в рамках этой, небольшой как всегда, главы. Как-то часто бывает неприметное место было отведено свойству, затрагивающему более материальную сторону жизни, нежели более духовную, тем самым словно спустившимся на другой, более низкий уровень, или же, наоборот, не достигшему высот непредсказуемости, а потому неоднозначности духовного, ибо любая материя так предсказуема, так однозначна по сравнению с бескрайними тайнами метафизики. Однако именно это свойство гармонии так важно для ее сути, ибо оно представляет собой своеобразный мост, перекинутый между двумя мирами – миром духовного и миром материального, иными словами миром вещей. Гармония означает также их абсолютное принятие человеком.
Мой милый читатель, я вновь призову тебя бросить осторожный, но ни в коем случае не назойливый взгляд на нашу героиню, но на сей раз я попрошу тебя обратить внимание не на гармонию, царящую в картине отдыхающего на природе человека, на его спокойствие и самодостаточность, сейчас я буду всем своим существом апеллировать к миру осязаемых вещей. Ева нежится в шелковых лучах солнца, которые перекликаются с цветом отдельных прядей ее волос, однако сколь бы милой не была эта картина для моего взгляда и сердца, сейчас я постараюсь сосредоточить все внимание на туфлях, приоткрывших нам наконец визуальную картину, приглашающую ступить в мир материальных вещей. Я представляю себе те растянутые негой мгновения, когда Ева опускается на землю, выбрав для себя наконец наиболее подходящее место для отдыха, и, слегка потянувшись, начинает развязывать многочисленные цветные ленты своих туфель, опутавших ее ногу точно шелковые лучи солнца, играющие бликами в ее волосах, местами созвучных их теплому тону. Ева делает это не спеша, с удовольствием, предвкушая неторопливый отдых на благоухающей поляне цветов. Развязав все ленты, распутав все цветные узлы, Ева отставляет туфли в сторону, и рассыпавшись по земле цветной шелк уже почти не выбивается из окружающей его картины пестрящих цветов, лишь его насыщенные оттенки наводят наблюдателя на мысль, что в природе не существует таких тонов. Там, где ленты туго перехватывали икры ног, поднимаясь от щиколоток до самых коленей, остаются небольшие следы, и Ева принимается их тщательно и неторопливо растирать. Для нее это не одна из неприятных, совершаемых повседневно, а потому блекнувших на фоне чего-то красочного, необычного, спонтанного, процедур, для нее это часть отдыха, и она с должным вниманием растирает оставленные шелковыми лентами туфель следы на своих, почти не тронутых загаром ногах, уделяя этому занятию долгие минуты потерявшего здесь прыткость обычного хода времени. Гармония дает нам возможность по-новому взглянуть на вещи, уже давно потерявшие прицел нашего внимания, запылившиеся в многочисленных повторениях наших будничных дел. Из обязанности она превращает их в удовольствие, из механически повторяемого по одной лишь необходимости действия она превращает его в нечто осмысленное, имеющее значение даже будучи вырванном из породившего его контекста. Здесь, на поляне, в окружении цветов, и ветра, собравшего с них всю пыльцу и смешавшего ее в пьянящий букет ароматов, можно развязывать шелковые ленты туфель, освобождая ноги от крепких пут тысячи раз лишь потому, что перебирания шелка в руках, его соприкосновение с кожей может быть приятно и доставлять удовольствии само по себе. Из совершаемого по необходимости действия в суете города, здесь, в дали от его шума и быстротечного времени, завязывание и распутывание шелковых лент превращается в кантовскую Ding an sich.
И здесь я вынужден сделать небольшой перерыв, предугадав твой назревающий упрек, а вместе с ним и недовольство. Я понимаю, что со стороны могло показаться, будто я отклоняюсь от заранее выбранной темы моего повествования, однако смею тебя заверить, пока голословно, но уже в следующим строках опираясь на факты, подтверждающие, что о теме этой главы я не забыл и как можно скорее постараюсь ее раскрыть.
Терпение
Рассказывая о контрастах, выбрав для их иллюстрации столь наглядную форму, хоть, бесспорно, примеров им бесчисленное множество и в деталях каждого дня, я также невольно затронул тему терпения, ведь не иначе как терпением можно назвать преодоление человеком встречающихся трудностей и неудач на пути к поставленной цели, особенно если дорога к ней лежит через упорный труд, а с искусством рисования по-другому и не бывает. В отчаянии порванные листы, скомканные неудавшиеся образы, которые автор столь необдуманным поступком лишает права жизни, бессильно опускающиеся руки или, наоборот, стремительные движения карандаша, доселе пытающегося нащупать нужный контур, а потом так яростно скрыть непойманные линии под черной пустотой неведения – все это не имеет никакого отношения к терпению, ибо терпение по сути относится не к действию, а скорее к мыслям.
Мой дорогой читатель, с тобой на этих страницах мы уже затрагивали самые разные, самые сложные и противоречивые темы, и, как я подозерванию, во многих отношениях наши мнения разошлись, но, пожалуй, не затрагивали мы еще тему столь сложную, таящую в себе столько неясных и тонких моментов, как тему терпения.
Но что сложного может быть в этой теме, возможно, незамедлительно спросишь ты, мой милый читатель. И мой ответ последует незамедлительно – сложность темы терпения заключается в обилие сходных понятий, сходство которых, однако, является лишь внешним сходством, то есть сходством действий, но не сходством самой природы явлений. Отличие терпения от всех сходных в проявлении своем явлений именно в настрое. Как часто видя отчаянные и пока еще не очень умелые попытки детей что-нибудь совершить впервые, будь то рисунок или вылепленная фигурка из пластилина, наблюдая за их отчаянием в моменты неудач в своих первых, а потому так важных для них начинаниях, мы часто советуем им быть терпеливыми, и многие из нас, мешая понятия, добавляют сюда пожелания стать более спокойными. Но разница между спокойствием внешним, которое обусловлено исключительно самообладанием человека, и спокойствием внутренним, что скорее всего означает жизнь на волне одной, приведенной к некому общему знаменателю эмоции, различаются кардинально, но ребенку это различие еще не бросается в глаза, не бьет оно своим противоречием контрастов схожих понятий, а потому, слова, брошенные ему во время столь важных попыток, могут быть истолкованы неверно и привести к губительным последствиям, а именно к путаннице понятий, и как следствие – неверному формированию идеалов.
Человек творит. Он горит, внутри все пылает от переполняющих его эмоций. Он больше не может ждать ни минуты, ему не терпится перенести созданный одной лишь его фантазией образ в жизнь, найти ему материальное воплощение, и тем самым запечатлеть, а также отпустить, ибо, произведение законченное, работа над которым прекратилась, утрачивает со своим автором всякую связь (здесь я говорю о метафизике, а вовсе не о бюрократии) и начинает свою собственную, независимую жизнь. Внутреннее спокойствие здесь противопоказно, более того – в описанном мною состоянии, в котором пребывает любой творец в те счастливые моменты, когда его ум волнует и захватывает новый образ, наполняющий душу чем-то большим, светлым, что кажется порой, будто она стала такой большой и что ей не хватает уже места и что будто-бы этим обусловлено чувство движения, происходящих перемен, которые уже ничто не сможет предотвратить, и ликующее чувство восторга от этих перемен, заставляющее нас творить, – в этом состоянии чувство внутреннего спокойствия невозможно. В отличие от спокойствия внешнего.
Давайте представим себе, что наблюдаем за ребенком, пытающимся нарисовать что-то из хорошо знакомой ему обстановки, например, своего кота. Он водит карандашом по бумаге, оставляя неуверенный след, и линии, собранные воедино и соотнесенные с живым котом, живописно сложившим лапы, расстраивает ребенка, ибо сходства внешнего (а именно его в первую очередь добивается всякий, пробующий себя в живописи) он не находит. Так вот то, что скорее всего начнет происходить впоследствие этого недовольства своей работой, имеет отношение к миру внешнему, но совершенно не имеет ничего общего с образом, возникшем внутри (ибо только посредством образов явлений и предметов окружающего нас мира мы его и воспринимаем) и пробудившем в человеке творческий порыв. Все остальное – отчаяние, злость, разочарование – это суета. Суета коварна. Она как туман – возникнув, прячет все, что попадается ей на пути. Она, подобно туману, укрывшему поле, скрывает собой тот вдохновившей творца образ, в душе наступает спокойствие и образ этот вряд ли когда уже увидит мир и получит свое материальное воплощение. Человек успокаивается, ждет следующей вспышки, но душа его пуста. Ему кажется, что он научился терпению. И ошибка его в том, что он судит об этом исключительно по внешним проявлениям, в то время как понятие терпения имеет отношение к тому, что происходит внутри нас, к нашему внутреннему миру. Человеку достаточно научиться идее терпения, и уж никак не путать идею эту с тем бездействием, которые мы по неосторожности так часто именуем обсуждаемым здесь понятием. Мы привыкли учиться терпению, ибо с самых наших ранних лет, нас все пытаются ему обучить. И вот, когда мы казалось бы овладеваем в совершенстве техникой терпения, мы к своему искреннему удивлению обнаруживаем, что такое важное понятие как терпение, которому мы долго и упорно учились, не очень помогает в достижении заветного чувства гармонии. Мы забываем в плену звучащих так часто призывов научиться терпению, что учиться нужно не ему, а самой идеи терпения, ибо с нее оно и начинается. И не состоит попадать в очередную ловушку видимого, но обманчивого родства понятий и не путать так соблазнительно манящую своей притягательным кажущимся сходством идею лености, идею равнодушного бездействия с идеей терпения.
Идея терпения проста, но изящна. Она и широка и глубока одновременно, но ее можно и нужно объять. Она учит мысли о том, что поставленная цель будет достигнута, что это вопрос времени и трудолюбия. И такая мысль исключает мелочную суету, отнимающую так много сил и подобно густому туману скрывающему под собой внутренние образы и мотивы, побуждающие человека к творчеству; такая мысль учит творца концентрироваться на образе, возникшем внутри, и не отвлекаться чересчур на мир внешний, учит не растрачивать зря ценных своих, неповторимых эмоций.
Ева сидит на поляне распускающихся цветов, вытянув ноги, высвобожденные ею от плена шелковых цветных лент, вдыхая цветочные ароматы, доносимые ветром с мельчайшими частицами пыльцы, приятно щекочущими нос, она мечтательно думает о жизни в той неделимой совокупности явлений, ощущение которой может дать лишь состояние гармонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26