Образ шахматной доски суть явление физической реалии. Гладкая или шершавая доска, с контрастными клетками, будь то контраст черного и белого, синего и желтого или любых других различающихся цветов, с деревянными или сделанными из камня фигурами, вот неполный список вариаций физического воплощения шахматной доски. Однако к самой игре это имеет лишь отдаленное отношение. И не ради доски с выстроенными в стройные ряды и готовыми к борьбе фигурами я привлек этот образ. Речь здесь пойдет об игре, об этом тонком, неуловимо сладостном состоянии, когда мысли парят, и в этом движении их ничто не может остановить, лишь красота и изящество, легкость и грациозность могут направлять их движение, ибо сложно представить себе некрасивую игру, игру, лишенную очарования блистательных актеров, ее исполняющих.
Мой дорогой читатель, я надеюсь, ты простишь мне то, что я с такой непосредственностью и необдуманностью привел в качестве заглавного образа этой темы шахматы, и тут же их таким нелепым образом оставил, словно позабыл свое первоначальное намерение и решил сделать вид, что так оно и должно быть. То, что ты мог принять за мою безрассудность и неосмотрительность, сводится лишь к соблазну этого емкого образа, символизирующего игру, но игру особенную, имеющую своей целью занять ум красивой мыслью, заставить его обдумывать самые достойные комбинации и упражняться в переборах различных стратегий, образа, перед которым мне было сложно устоять, и мой чересчур резкий вираж в сторону игры авантюрной, призванной разнообразить жизнь человека, привнести в нее новые мотивы, дать возможность примерить много масок и проникнуться сладостным ощущением того, что носимая тобою маска и являет твое настоящее лицо. Надеюсь, что, простив мне мой неплавный вираж, ты продолжишь со мной беседу об игре, тем более, что осознав и более того, попросив твоего прощения, за допущенную мною неосторожность, которую придирчивый человек мог бы с легкостью назвать уклонением от темы, я намерен впредь говорить только об этом приобретшем особое значение в схожести заурядных будней игре, игре, которая позволяет жить жизнями дюжин создаваемых нами образов, маски которых нам так нравится примерять. Игра, которая толкает нас к зеркалам, перед которыми мы столь же долго и старательно строим гримасы, сколь внимательно потом их изучаем. Эта тема так часто освещалась в книгах, обыгрывалась такими огромными талантами, имена которых я не буду здесь приводить в виду того, что они тебе, мой милый читатель, известны, и в моих упоминаниях не нуждаются, и обыграны с таким завидным мастерством, что казалось бы бессмысленно уже браться за эту тему, однако случай той показавшейся мне необычной игры я приведу на этих страницах и скажу лишь, не приступив пока к его непосредственному описанию, что именно этот случай, поразивший меня несхожестью с другими, пробудил во мне желание написать эти строки. Но прежде, чем я начну, я хотел бы вернуться к нашей героине, ибо в витиеватых дебрях наших с тобой рассуждений мы совсем о ней позабыли.
Сейчас Ева сидит на поляне благоухающих цветов, где их бесчисленные, неповторимые ароматы смешались танцем ветра в один единственный пряный запах, пьянящий и волнующий запах весны. Как я уже имел смелость неоднократно упомянуть о том волшебном состоянии гармонии, в котором пребывает Ева, гармонии, столь сложно достижимой, и может быть потому столь притягательной, в городском ритме наших дней. И именно это, последнее упоминание о достигнутой гармонии может показаться тебе странным в контексте той игры, или вернее будет сказать роли нашей героини, исполняемой ею всегда с особой радостью. Как не вынуждали бы меня мои предыдущие и местами чересчур напыщенные слова об игре и масках (я и сам это сознаю) продолжить повествование в манере, близкой более к детективному жанру, снабдив его пряностями интригующей истории, увы, быть может мое признание тебя разочарует, ни о чем таком я не собираюсь толковать, я лишь хочу поведать одну нетипичную историю игры, вернее роли, выбранной нашей героиней. Но следуя уже сложившейся традиции, прежде чем приступить непосредственно к рассказу, мне хотелось бы кое-что спросить у тебя, мой милый читатель, как всегда с надеждой на самый искренний и полный ответ. Я лишь хочу знать, что приходит тебе на ум при первом упоминании об играх и ролях, которые люди ведут непрестанно, и уж конечно я не имею в виду театр и профессиональных актеров?
И вновь я осмелюсь ответить за тебя, за что заранее прошу меня простить, ибо сейчас мною движет вовсе не ощущение того, что твое мнение я могу с легкостью угадать и тем более интерпретировать, как-то могло показаться из моих неосмотрительных действий, а лишь нетерпеливое желание начавшего повествование поскорее перейти к его самой интересной части и сообщить наконец саму суть. Неслучайно в предыдущих строках я употребил так и просящееся на страницы в контексте обсуждаемой нами темы слово «интригующий». Ведь именно оно первым всплывает в волнах воображения, лишь только мы заговорим о человеческих ролях, выбираемых людьми и порою так искусно исполняемых в их обычной повседневной жизни. Здесь и желание быть разными, и желание, на первый взгляд схожее с первым, но отличное от него в самом основании, которое послушно отступает под напором внимательного рассмотрения и анализа (ибо если нам с тобой дана эта поистине замечательная возможность, могущая приоткрыть завесу тайны, скрывающую таинственное, загадочное и так манящее этой тайной будущее, что было бы просто бессмысленно отказаться от ее использования) желание скрыть свое истинное лицо за маской кого-то другого, нами же придуманного, здесь и много других мотивов, однако сколько бы интересными они не были и сколь огромным не был бы соблазн их обсудить, я не уступлю ему и тем самым не собьюсь с главной мысли, ведущей меня с каждым словом к главной идее, которой я хочу с тобой поделиться, мой терпеливый читатель. Какими бы не были мотивы каждого отдельно взятого человека, придумавшего себе образ, надевшего маску на свое истинное лицо, призванную скрыть его ото всех, жизненный опыт говорит нам о том, что маски эти суть лишь преувеличенные и идеализированные лица их обладателей, наши маски зачастую это то, какими мы хотели бы видеть самих себя.
И вновь я вынужден просить твоего прощения, на сей раз за то, что стал говорить менторским тоном о таких очевидных вещах. Вот она – немыслимая по своему воздействию и подчинению сила стереотипов, которых мне так хотелось избежать в моем повествовании. Но вернемся к играм, ролям и главное – к нашей героине. Маска человека в жизни это антипод его лица. Слабый надевает маску сильного, трусливый – отважного, злой – доброго. Но каким бы бесконечным не был этот список, главным остается то, что игра и ношение маски, обычно так тщательно создаваемой и так бережно хранимой впоследствии от угроз разоблачения, призвано открыть человеку новые горизонты, иными словами преследует какие-то его цели. Маска стала алчной, люди перестали носить маски лишь для одного удовольствия, лишь для того, чтобы почувствовать многогранность и разнообразие жизни. И вот в этом непрекращающемся параде лиц, лиц мнимых, созданных людьми в целях осуществления их тайных замыслов мне показалось странной игра, в которую наша героиня любит играть до сих пор. И снова я возьму небольшую паузу и еще немного отсрочу момент, к которому иду с начала этой небольшой, но важной в моем повествовании, главы для того, чтобы отогнать от тебя саму идею того, что игра эта может преследовать тайные цели и быть мелочной, потакающей принципам человеческой алчности. Я позволил взять себе еще одну паузу лишь потому, что сама мысль о том, что в своем представлении о Еве, ты можешь связать ее с такими низкими человеческими пороками, больно ранит меня тем более что такая неверная связь может быть установлена только благодаря моим, порою слишком порывистым и неаккуратным словам. И чтобы не быть более голословным, я наконец приступлю к описанию выбранной Евой и ее любимой игры. И здесь позволю себе небольшую улыбку в виду того, что описание этой игры по моим ожиданиям и выводам так сильно отличается от того, что ты мог себе представить за время столь длинной и обстоятельной преамбулы, что губы невольно сами вытягиваются в улыбку, ибо всевозможные интриги так далеки от безобидной, забавной и трогательной игры Евы, которую я как-то в шутку назвал «Ева в быту». И действительно, эти слова напросились сами при виде того, как ведет себя Ева в повседневной жизни, в уюте дома и окружении привычных вещей. Признаюсь, что оставшись дома без срочной работы, а потому должный сам себе придумать занятие, могущее заполнить весь мой ум, все сознание, я немного теряюсь в обилии вариантов выбора и начинаю тосковать, Еве же это чувство в схожих обстоятельствах просто неизвестно. Не только потому, что она всегда с легкостью находит себе занятие по душе, но и потому, что все действия, осознаваемые мною как самые обычные, сопровождающие жизнь любого человека, как-то принятие душа, мытье посуды или уборка на книжных полках приводятся Евой в движение богатым механизмом игры. Ева играет в то, как она принимает душ, играет в то, как она моет посуду, и даже в том, как она расставляет книги, есть элемент игры. Ева перевернула понятие игр с ног на голову, она превратила его из интригующего понятия, спрятанного за броней созданной человеком маски, в безобидную игру, в что-то, само собой разумеющееся. Даже сейчас я смотрю на нее и понимаю, что в том, как она сидит, как вертит откинутой назад головой, чтобы добиться приятного касания волос по обнаженной летнем платьем спине, по тому, как щурит глаза от лучшей пригревшего ее весеннего солнца, есть элемент игры, и в довершении этой темы, на протяжении которой я следовал принципам живописи «от общего к частному, от частного к целому» я позволю себе обратить твое внимание на то, что смысл этой игры следует искать не где-то вовне, как-то могло показаться на первый взгляд, и уж тем более не испытывает она необходимости в прицеле чужих глаз, не вниманию публики служит эта игра. Это – созданная Евой вещь в себе, кантовская Ding an sich, некогда сотворенная Евой, но более ей не принадлежащая. Игра в мире игры, игра ради себя самой.
Заложники стереотипов
Какой бы ни была великой сила стереотипов, какой бы страх своей всеподавляющей могущественностью они не внушали, порой нам все же удается избежать их (ах, если бы ты знал, мой дорогой читатель, как хотел бы я лишить их права оставить свой след в моем повествовании). Но если бы одной лишь человеческой сосредоточенной воли хватало бы с лихвой на то, чтобы не угодить в искусно расставленные повсюду силки стереотипов, они были бы гораздо проще, и в таком случае, я не отвел бы им маленькой как всегда, но важной главы в своем рассказе. Следуя перенятому у Евы-художницы приему – переходя от частному к целому, а от целого возвращаясь к частному (говоря более понятными, а потому допускающими меньше толкований словами, переходя от абстрактного к наглядному) – ты, мой дорогой читатель, можешь слегка разочароваться той возвышенной ролью абстрактного, и той приземленной ролью конкретного, отведенных мною стереотипам в этой главе. Однако за видимой простой и повседневностью примера, который я приведу чуть позже, и кроется истинная сложность стереотипов, которая лишь приумножается их кажущейся, видимой простотой. Но не буду больше томить тебя абстрактными размышлениями, не буду испытывать твое, поистине достойное зависти и уважения терпение, а перейду, наконец, к наглядному примеру, и только после, уже столкнув тебя с обманчивой видимостью кажущейся простоты, я, с твоего позволения, вернусь в привычное русло обобщений и образов.
Ева сидит на поляне ароматных цветов. Ее движения парят в свободном полете, словно она отпускает их на свободу как птиц, вылетающих на волю из некогда запершей их тесной клетки. Она красива как может быть красива женщина в ее возрасте, однако эту красоту из-за отсутствия губящей определенности, делающей ее приторной, портящей, отравляющий вкус открытия, зыбкости неуловимых черт, все же нельзя назвать стереотипной. Красота Евы хрупка, неуловима и так неоднозначна. И я уверен, что всматриваясь в нее глазами двух совершенно разных людей, пусть и объединенных набором общих стереотипов, которые невозможно миновать, проживая свою социальную в жизнь в обществе, мы, тем не менее, воспринимаем ее совершенно по-разному, и разные черты для нас творят ее красоту. Мне нравится изучающий взгляд Евы, легкий прищур глаз, нацеленный на то, чтобы защитить их от ярких солнечных лучей, ее немного склоненная набок голова, в наклоне которой, однако, не ощущается раздражающей покорности смирения, наоборот, в ней чувствуется молодость, решительность, умеренное кокетство и едва уловимый вызов. Тебе же, мой дорогой читатель, может понравиться в ней совсем другое, ты можешь выделить более осязаемые черты – правильную форму прямого, слегка вздернутого, но очень аккуратного и подходящего ее лицу носа, блеск мягких, переливающихся в лучах волос, тонкую шею, и в них найти олицетворение Евиной красоты.
И тут я вынужден вновь взять небольшую паузу для того, чтобы ответить на возникшие у тебя вопросы, главная суть которых заключается в следующем – где связь между тонкой шеей Евы и коварными стереотипами, ловящими нас в свои сети, превращающими в своих заложников. На этот вопрос (и в свое оправдание за чрезмерное углубление в несущественные, но столь живописные детали) я отвечу, что рассказал о том, какие именно черты Евиного образа для меня олицетворяют ее красоту, лишь для того чтобы подчеркнуть хрупкость, изящность, неуловимый шлейф очарования, оставляемый ее образом, который является полной противоположностью явному, но однозначному образу Евиной подруги. Приступив к рассказу, заложенному в основу этой главы подобно фундаменту, созданному для того, чтобы поддерживать все здание, мы наконец вступили на почву, благоприятную для бурного роста стереотипов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26