Клотильда, испуганно глядя вверх, уговаривала какого-то старичка отпустить ее. Но старичок обязательно хотел потанцевать с мадам и не понимал причин ее беспокойства.
А шум мотора все приближался и приближался. Через несколько секунд его услышали все. Оркестрики перестали играть, все задрали головы вверх, и над площадью показался аэроплан. В воздух понеслись восторженные крики, хохот, приветствия.
Анри Фарман наконец выбрался из толпы и с перекошенным от ярости лицом закричал:
– Сволочь! Мерзавец! – И бросился к Мациевичу: – Это ваш негодяй Заикин!
– Ура!!! – закричал поручик Горшков.
Мациевич напряженно смотрел вверх. Де ля Рош судорожно вцепилась в плечо Мациевича, не в силах оторвать глаз от аэроплана.
– Да вы понимаете, чем мне это грозит?! – в ярости закричал Фарман.
– Возьмите себя в руки, мэтр, – коротко посоветовал ему Мациевич.
– Где твой автомобиль?! – рявкнул Фарман, поворачиваясь к де ля Рош.
Толпа вопила от восторга, и маленькие оркестрики, задрав свои инструменты, почти слаженно исполнили какую-то помесь «канкана» с военным маршем.
Заикин оглядел площадь, помахал рукой и вдруг увидел, как несколько человек бегут от площади к боковой улочке, где стоял автомобиль. Заикин вгляделся и узнал Клотильду де ля Рош, Фармана, Мациевича. Заканчивая круг, он увидел, как они поспешно влезают в автомобиль, и испугался. Трусливо поглядывая вниз, он выровнял аэроплан и направил его в сторону летного поля. Оглянувшись, Заикин с ужасом заметил, что автомобиль помчался за ним.
* * *
Вздымая пыльное облако, автомобиль мчался по дороге. Он был набит людьми, как арбуз семечками. Держась за спинку переднего сиденья, всклокоченный Фарман грозил кулаком летевшему над ними аэроплану.
И у автомобиля, и у аэроплана скорость была одинаковой, и поэтому энергичные жесты господина Фармана очень нервировали Ивана Михайловича Заикина. В какой-то момент он обозлился и плюнул вниз, в сторону автомобиля. А затем плавно потянул рукоять управления на себя.
Аэроплан стал набирать высоту, автомобиль становился все меньше и меньше, и вскоре Заикин и вовсе перестал видеть мсье Фармана и тем более различать его жесты.
Тогда он счастливо рассмеялся и сказал вниз:
– Что, съел? А то размахался, видишь ли...
* * *
В автомобиле шла нервная перепалка.
– Я могу под суд пойти! – кричал Фарман. – В случае аварии у меня закроют летную школу! Негодяй!!! Ну, я ему покажу!
– Анри! – Де ля Рош повернулась к Фарману и с неожиданной силой сказала: – Анри! Вы ничего не посмеете сделать этому русскому! Вы меня слышите, Анри?
– Мне ничего не придется делать! – закричал Фарман, глядя на то, как аэроплан Заикина начал снижаться. – Через минуту он сам разобьется при посадке! Этот кретин обречен!
– Замолчите!!! – Де ля Рош вскочила коленями на сиденье мчащегося автомобиля и схватила Фарма-на за лацканы сюртука. – Слышите? Замолчите сейчас же!
Аэроплан сбросил обороты двигателя и стал медленно подбираться к земле.
– Успокойтесь, мсье, – сказал Мациевич Анри Фарману. – Это очень талантливый человек.
* * *
Заикин тоже нервничал. Земля надвигалась на него. Он осторожно выключил мотор, мелкими быстрыми движениями перекрестил себе живот и повел аэроплан на посадку.
* * *
– Стой! – закричал Фарман шоферу. Автомобиль остановился у самого края посадочной полосы.
– Все, – сказал Фарман. – Это конец...
Ему никто не ответил. Все смотрели на аэроплан. Пропеллер крутился вхолостую, и было слышно, как свистит ветер в расчалках крыльев.
И когда колеса аэроплана благополучно коснулись земли, Мациевич негромко сказал по-русски:
– Я же говорил вам, что это очень талантливый человек.
* * *
Ночью Заикин смотрел на освещенное голубоватым светом лицо Клотильды де ля Рош и говорил:
– Я тебе, Клава, вот что скажу: я этого дела все равно добьюсь. Я ни есть, ни пить, ни спать не буду. Мне что главное? Мне главное натренировать себя, чтобы я летун быд; первостатейный. Ну и конечно, документ получить. А уж тогда я Россию в обиду не дам! Это когда мы дома, нам все не нравится. То ругаем, другое, третье... А как кто со стороны ругать нас начнет, мы жутко обижаемся и сердимся. Тут, Клава, как с дитем получается: он у нас, у родителей, и такой, и сякой, и немазаный. Мы его и розгами, и внушениями, и по-всякому. А попробуй кто со стороны обидь его? Словом каким али еще пуще – за ухи отодрать... Да мы ж ему глотку перегрызем! И вправе будем. Кто тебе, басурманская твоя морда, на мое дитя руку позволил поднимать? А ну-ка! Вот какие дела... Понял? Компрене, говорю?
– Уи, уи... – закивала головой де ля Рош и счастливо прижалась щекой к огромной руке Заикина. – Же компран. Же компран бьен...
– Ничего ты не «компран», – ласково сказал Иван Михайлович и погладил Клотильду по голове. – Вот погоди, Клава, я еще по-французски выучусь!
* * *
Взлет, посадка. Взлет, посадка. Разворот, рулежка, старт и снова взлет.
Иван Михайлович тренировался в стороне от общей группы. Фарман и Бовье неприязненно смотрели в его сторону.
* * *
В маленьком парижском бистро Иван Михайлович сидел за столиком и внимательно слушал толстенького художника Видгофа.
– Но вы себе представляете, Ваня, что это стоит денег? – спросил Видгоф с неистребимым южнорусским акцентом.
– А как же! – прогудел Заикин и тут же спохватился: – А сколько?
– Ваня, – торжественно сказал Видгоф, – что я теперь живу в Париже, так это не делает нас чужими. Сколько вам нужно плакатов?
– Тысячи три.
– Таки меньше чем по франку... Три тысячи плакатов – две тысячи франков. И учтите, Ваня, это только для вас. Я б даже сказал больше – для России.
– Ладно, Сема, наскребу.
– Показывать эскиз?
– Давай.
Видгоф вынул из-под столика огромную папку и раскрыл ее.
– Слушай, а это зачем? – смущенно спросил Заикин и ткнул пальцем в смерть с косой, которая занимала на плакате больше места, чем аэроплан, портрет Заикина и текст.
– Не смешите меня, – презрительно сказал Видгоф. – Вы не мальчик в рекламе, чтобы задавать такие вопросы. Это раз. А кроме всего, дай вам Бог здоровья и долгих лет жизни, но пока что летать по воздуху – это вам не торговать бычками на Привозе. Или я не знаю Одессу?
* * *
И снова на летном поле грязный, измученный Заикин возился у своего аэроплана в стороне от всей группы учеников.
Подошел Мациевич в полетном обмундировании.
– Англичане сунули взятку Бовье, и все учебные аппараты теперь заняты только ими. Так что я абсолютно свободен. Тебе помочь?
– Постой рядой, Лев Макарыч, и то ладно, – улыбнулся Заикин.
На велосипеде подъехал Фарман. Посмотрел секунду на Заикина и достал из кармана телеграмму. Протянул ее Мациевичу:
– Передайте эту депешу мсье Заикину и поздравьте его от моего имени.
Мациевич развернул телеграмму и охнул.
– Откуда? – спросил Заикин.
– Из Ясной Поляны. От Льва Николаевича Толстого. Ты про такого слышал?
– Я-то слышал, а вот он откуда про меня знает?
– Значит, знает. Лев Николаевич поздравляет тебя с победой над воздушной стихией. Вот, Ваня, честь тебе какая.
– Батюшки-светы!.. – растерялся Заикин. – Это что же мне теперь делать?
– Летать, – коротко ответил Мациевич.
* * *
И снова взлет, посадка... Взлет, посадка.
– Браво, Вания! – кричит де ля Рош. – Тре бьен! Тре бьен!
Заикин не может ее услышать. Он далеко. Да еще и тарахтят моторы трех аэропланов – одного заикинского и двух учебных на другом краю летного поля.
– Тре бьен, мон ами, – шепчет де ля Рош, – тре бьен...
И голос сзади подтверждает:
– Этот гладиатор хорошо летает!
– Превосходно! – с восторгом отвечает де ля Рош и поворачивается.
Позади нее стоит Леже.
– Здравствуй, Кло.
Некоторое время Клотильда де ля Рош разглядывает осунувшееся, с воспаленными глазами лицо Леже, медленно поднимает руку и, тихонько касаясь пальцами лба, щек и подбородка Леже, горько говорит:
– Здравствуй, Пьер.
* * *
Держа в руке пачку газет и легко перескакивая через три ступеньки сразу, огромный Заикин бежал наверх по ветхой лестнице мурмелонского отеля.
А за ним, не поспевая, семенил старенький портье и кричал слабым голосом:
– Мсье Заикин! Мсье Заикин!
Заикин весело отмахнулся от него:
– Некогда, батя, некогда... Не до тебя сейчас!
Он промчался по коридору и затарабанил в дверь номера де ля Рош.
– Клава! Клавочка! Открой! Радость-то какая!.. – крикнул Заикин и потряс пачкой газет.
Подоспел старенький портье. Деликатно постучал сухоньким пальчиком в широченную спину Ивана Михайловича:
– Мсье Заикин, вам письмо от мадемуазель де ля Рош. – И протянул небольшой конверт.
Заикин услышал имя де ля Рош, резко повернулся:
– Чего?
– Вам письмо от мадемуазель, – повторил старик-портье. – Она уехала час тому назад и просила передать вам вот это...
Заикин ничего не понял, но осторожно взял письмо и напряженно спросил у маленького старика:
– А где Клава-то?..
* * *
Он лежал на траве за ангарами и смотрел в небо.
Рядом валялись десятки экземпляров одного и то го же номера «Ле Матен», где вся первая полоса была занята его фотографиями: Заикин у аэроплана, Заикин и Фарман на аэроплане, в полете, после приземления и среди других авиаторов. Была даже фотография факсимиле Заикина. Корявыми буквами «Борец Заикин».
Рядом сидел Лев Макарович Мациевич и глуховатым голосом читал ему по-русски письмо Клотильды де ля Рош:
– «...сумма, которую мы должны были выплатить в качестве неустойки, оказалась такой большой, что нам ничего не оставалось делать, как немедленно выехать в Мадрид. Каждый час промедления грозил нам грандиозными штрафами и резким уменьшением гонорара. Через две недели я на несколько дней прекращу гастроли и вернусь в Мурмелон за новым аэропланом, но тебя уже там не будет, и я знаю, что...» – Тут Мациевич оторвался от письма и сказал: – Дальше, Иван Михайлович, очень личное...
* * *
Мурмелонское летное поле было усеяно народом.
У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.
Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.
Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других – немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.
– Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, – чуть запнувшись, произнес он. – Вы сами все видели, господа. – Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.
Пожилой француз-авиатор, по виду– глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.
– Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, – улыбнулся Фарман. – Если бы слон умел летать.
– Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, – вставил другой член комиссии по-французски.
– Вы совершенно правы, мсье, – льстиво улыбнулся Фарман.
Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.
Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.
Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.
– Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...
Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:
– Благодарствуйте. Живы будем – не помрем.
* * *
А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.
–... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, – проговорил Мациевич.
– А ты мне самую суть, – попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.
– Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?
– А чего ж не понять? Хочешь жить – умей вертеться. – Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: – Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?
Мациевич улыбнулся:
– Так... Можно и так.
– Ты в Россию вернешься – не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.
– Сочту за честь.
– А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... – смутился Заикин.
– Скажу.
– И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, – пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.
– Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...
Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.
– Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, – чуточку торжественно сказал Мациевич.
При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.
– Господи! Лев Макарыч, как же это тебе удалось?! – потрясенно спросил Заикин. – Ведь копеечки же за душой не было!
– Бери, – коротко сказал Мациевич и сам надел чемпионскую ленту на мощную заикинскую шею.
– Стой, стой! – встревожился Заикин, быстро стянул с себя сюртук и жилет и надел ленту прямо на рубашку. – А то ненароком и сопрут в толчее.
Концы ленты с медалями он заправил прямо в брюки, а сверху надел жилет, сюртук и аккуратно застегнул их на все пуговицы.
– Не видать? – спросил Заикин.
– Все в порядке, – рассмеялся Мациевич. – Держи часы.
– Нет, – твердо сказал Заикин. – Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14