https://wodolei.ru/brands/Cersanit/delfi/
– И Заикин, так же как и полицмейстер, многозначительно показал пальцем вверх.
– Это куда же? – спокойно поинтересовался полицмейстер.
– Его императорскому высочеству великому князю Александру Михайловичу – председателю Императорского Всероссийского аэроклуба, – ответил Заикин.
Полицмейстер уставился в стол. Потом поднял глаза на Картамонова и негромко сказал:
– А почему бы вам действительно не заплатить господину Заикину за право показа вашей ленты? Ее демонстрация может сильно подорвать коммерческую сторону предприятия господина Заикина.
– Хорошо, ваше превосходительство, но в разумных пределах, – сказал Харитонов. – Они же требуют пятьдесят тысяч!
* * *
В большой механической мастерской полным ходом шло восстановление аэроплана. Всеми работами руководил Шарль Риго. Заикин весело потирал руки.
– Черт с ними, Петя, нам и двадцать пять тысяч сгодятся! – говорил он Ярославцеву. – Вот ведь чудо-то какое! На полете я прогорел, а на падении заработал! Пташниковым долю отправил?
– А как же!
– А с остальными кредиторами?
– Все, Ваничка, все уладил.
– Много еще долгу?
– Пустяки.
Заикин посмотрел на Риго, на работы по оживлению «Фармана». И сказал:
– Давай, Петя, афиши по всему городу, в газетах объяви. Словом, делай рекламу! Скоро полечу. Шура! Когда аппарат будет готов?
– Через три дня, – ответил Риго.
* * *
Над харьковским ипподромом летит Иван Заикин. Огромное скопление народа внизу. Заикин делает круг над ипподромом и заходит на посадку.
Ярославцев, франтик и Шарль Риго бегут к месту посадки аэроплана. Зрители кричат от восторга, аплодируют, пытаются прорваться сквозь конную полицию.
В ложе сидят отцы города.
– Превосходно! – говорит кто-то из них. – Превосходно! Не правда ли, господа? Потрясающее зрелище!
– Мне трудно разделить ваш восторг, ваше превосходительство, – кисло говорит полицмейстер. – Любая акция, собирающая одновременно такое количество простого народа вместе, вызывает целый ряд побочных опасений.
– Ну, надо ли так мрачно смотреть на жизнь? – громко спросил один из «отцов».
– Надо, ваше превосходительство, надо, – уныло ответил полицмейстер, глядя на садящийся аэроплан. – Этого требует безопасность империи.
* * *
Огромный актовый зал Харьковского политехнического института был забит до отказа.
На кафедре стоял Иван Михайлович Заикин и говорил:
– Вот тут разные образованные господа предрекали, что через сто лет скорость движения аэропланов достигнет четырехсот километров в час. Другие спорят, дескать, сто шестьдесят километров, и не более! Я думаю, что и те, и другие слишком торопятся в рассуждениях. Вроде как один добрый механик – француз по фамилии Навье – высчитывал, высчитывал и открыл, что сила семнадцати ласточек равна одной лошадиной силе.
Зал расхохотался. Заикин улыбнулся и продолжил:
– Мы про это тоже много раз говорили. Не про ласточек, конечно, а про скорость. И я попробую ответить словами одного моего друга и учителя. Он человек башковитый, инженер-капитан флота и на каком хочешь языке говорит. А уж авиатор и вовсе замечательный... Так он так говорил, дай Бог памяти... – Заикин поднял глаза в высоченный лепной потолок, напрягся и сказал: – «В действительности же нам совершенно невозможно предсказать, какова будет скорость аэроплана через столетие. Без всякого сомнения, снаряды того времени будут очень отличаться от теперешних. Наш грубый двигатель уступит место турбине...»
Сидевший в первом ряду франтик восхищенно подтолкнул солидного пожилого профессора и тихонько шепнул ему на ухо:
– Видал? От это человек! От это я понимаю!
А Заикин снова посмотрел на потолок и, не смущаясь, сам себя спросил:
– Как же дальше-то?.. А, вспомнил! «Кто знает, может быть, и мотор, и винт будут упразднены, может быть, станут прибегать к непосредственному действию вспышек горючего вещества для давления на воздух и таким образом достигать движения снаряда. Будем осторожны в наших предсказаниях. Верно только то, что скорость движения в будущем значительно превзойдет скорость настоящего времени...»
* * *
В это же время в Одессе, в кабинете Дмитрия Тимофеевича Пташникова, шел такой разговор:
– За предоставление поля для полетов, будь это ипподром или какая-нибудь другая большая спортивная площадка, городские власти берут сорок процентов валового сбора! – возмущенно докладывал Травин Пташникову-старшему.
– Ай-ай-ай! – покачал головой Дмитрий Тимофеевич.
– Таким образом автоматически уменьшая нашу долю в прибыли, если принять ее за единицу, на тридцать два процента!
– Ай-ай-ай... – сокрушался Дмитрий Тимофеевич.
* * *
– В настоящее время все усилия людей, интересующихся воздухоплаванием, выглядят как репетиция проказницы-мартышки, осла, козла и косолапого мишки, которые затеяли сыграть квартет. Кто в лес, кто по дрова... Согласованности в работе нет еще никакой, а она необходима, ежели мы только желаем, чтобы дело воздухоплавания получило в России быстрое и широкое развитие... – говорил Заикин с трибуны актового зала.
* * *
Дмитрий Тимофеевич ходил по кабинету и диктовал Травину:
– Возьмите несколько номеров журнала «Вестник воздухоплавания», внимательно прочтите передовые статьи, просмотрите там же речь князя Голицына и в этаком же высокопарном стиле составьте прошение на имя министра финансов, копия – министру внутренних дел Маклакову (он в Думе очень ратовал за воздухоплавание) с просьбой ограничить произвол местных властей в отношении частных авиаторов и, упирая на бедственное положение этих прогрессивных одиночек, самым жалостливым образом просите прекратить взимание с них сорока процентов сбора за пользование ипподромами. Будьте настойчивы, демагогичны и верноподданны. Соберите достойные подписи, и я вам ручаюсь, что мы перестанем терять с каждого полета Заикина по нескольку тысяч рублей.
* * *
В актовом зале политехнического института бушевали страсти.
Запарившийся Заикин отвечал на вопросы:
– Вот вы спрашиваете, опасны ли полеты? Да нет же! Конечно, если у вас легкий аппарат, не могущий раздавить вас и построенный очень тщательно. В воздушном летании не должно быть дешевки.
– А чего надо больше всего опасаться? – крикнули из зала.
– Поломка руля, расстройство в передачах движений...
– А остановка двигателя? – крикнул другой голос.
– Если вы находитесь над полем, нет никакой опасности. А вот над городом – плохо дело... А более всего надо опасаться несчастий при спусках в неудобной местности и при ветре – машина обыкновенно ломается или переворачивается. Вроде как у меня недавно, – наивно рассмеялся Заикин.
* * *
Теперь в кабинете Пташникова говорил Травин:
– И еще мне одна забавная мысль пришла в голову. А что, если, Дмитрий Тимофеевич, нам сознательно не получать всего долга с Заикина? Оставить за ним тысчонки три-четыре, а? Этакий финансовый хвостик, за который мы всегда сможем его ухватить и придержать от какого-нибудь фортеля... Он тык-мык, а мы ему долговое обязательство в его голубые глазки, а? А в обеспечение этого недоимка пойдет аппарат Фармана, который стоит не три-четыре тысячи, а куда больше. А, Дмитрий Тимофеевич?
– Очень разумно, – сказал Дмитрий Тимофеевич и встал из-за стола. – С Богом, Иван Сергеевич!
* * *
По широкой институтской лестнице спускался Иван Михайлович Заикин, окруженный толпой почитателей.
Заикин шутил, балагурил, держал себя «любимцем публики» и тщеславно подмигивал франтику, который шел рядом, млея от славы Заикина.
– Что вас заставляет летать? – спросил кто-то из студентов.
– А что вас заставляет учиться? – немедленно ответил Заикин.
– Иван Михайлович, а как вы смотрите на те жертвы, которыми устлан путь в небо? – высокопарно спросила хорошенькая курсистка.
– С содроганием и великой жалостью, – серьезно ответил Заикин.
– А вам известно, что в Петербурге сейчас проходит авиационная неделя? – спросил немолодой студент.
– А как же! – живо повернулся к нему Заикин. – Там все мои товарищи по французской воздухоплавательной школе.
– А вы в цирк не собираетесь возвращаться? – спросил кто-то.
– Думаю, что не придется...
– Вы сегодняшние газеты читали? – снова спросил немолодой студент.
– Времени, господин хороший, не было, – смутился Заикин.
– Сегодня там есть сообщение о капитане Мациевиче. Вы такого знали?
– Ах, милый!.. – Заикин остановился на последних ступенях лестницы, и вместе с ним остановилась вся толпа. – Не только знал, но и люблю его всем сердцем. И лекцию сегодня я вам с его слов читал. Только позавчера письмецо от него, от Льва Макарыча, получил. А чего там про него написано? Хвалят небось?
– Да как вам сказать... – растерянно проговорил немолодой студент и нерешительно протянул Заикину газету.
– Я мелкие буквы плохо разбираю, – простодушно сказал Заикин. – Ты читай, я послушаю.
– Иван Михайлович, пойдемте домой! – испугался франтик и попытался оттереть студента с газетой.
– Да подожди ты, не шустри, – улыбнулся Заикин, – успеем.
– Иван Михайлович! – отчаянно прокричал франтик. – Чтоб я так жил, как вам это неинтересно!
– Ты что, сдурел? – удивленно сказал Заикин и повернулся к студенту: – Вы уж простите его великодушно. Он вообще-то хлопчик неплохой, только сегодня что-то малость не в себе. Читайте, будьте ласковы!
Франтик махнул рукой, взялся за голову и уселся прямо на ступеньки роскошной мраморной лестницы.
– «Гибель русского авиатора Льва Макаровича Мациевича. С сумрачной душой и бесконечной печалью стоим мы перед открытой могилой. Не только опытный авиатор, талантливый завоеватель воздуха и хороший товарищ ушел от нас – от нас ушел ЧЕЛОВЕК, смелый, благородный человек, не остановившийся перед риском собственной жизнью на благо культуры и прогресса, и он пал жертвой своей отваги и никогда не увидит плодов своей борьбы со стихией. Вечная память тебе, положившему жизнь за благо других!» – глуховато прочитал немолодой студент.
На институтской лестнице было тихо, как в пустой церкви. Заикин стоял окаменевший. Глаза его смотрели в пустоту.
– Простите... – прошептал студент. – Я думал, вы знаете.
И тогда Заикин взял из рук студента газету и уставился на траурную фотографию Льва Макаровича Мациевича. Осторожно разгладил газету и тихонько, с остановившимися глазами пошел к выходу.
Он шел, а все молча смотрели ему вслед.
У подъезда его ждал извозчик.
– Садитесь, Иван Михайлович! – весело крикнул извозчик.
Но Заикин не видел извозчика, не слышал его.
Он медленно шел по улице и держал газету двумя руками. И тогда извозчик также медленно поехал за ним.
Потом Заикин поднимался по лестнице гостиницы. Он шел сквозь здоровающихся с ним людей, и глаза его не мигая смотрели только вперед, и бог знает что стояло сейчас в его глазах!
Так же он прошел в свой номер, где в табачном дыму галдел Ярославцев и чертыхался по французски Шарль Риго.
– Ванечка! – крикнул Ярославцев, потрясая пачкой счетов, и осекся, заглянув в лицо Заикина. – Что? Что случилось?..
– Вон отсюда, – ровным голосом проговорил Заикин. – Все вон.
Ярославцев подхватил Риго и вылетел за дверь. Там их уже ждал франтик.
– Кто ему сказал?! – прошептал Ярославцев и схватил франтика за воротник. – Я тебя спрашиваю! Кто сказал?
Но франтик приложил палец к губам и в ожидании взрыва зажмурился.
И в эту секунду из-за плотно прикрытой двери раздался нечеловеческий, звериный вой Заикина. Он кричал и захлебывался в рыданиях, и в номере что-то рушилось, грохотало и разбивалось.
Не было в этом плаче ни слов сожаления, ни причитаний – ничего. Только яростный крик, только леденящие душу рыдания и грохот ломающейся мебели.
* * *
Номер был разрушен до основания. В щепки превращена мебель, все перевернуто, разбиты окна.
Заикин неподвижно лежал на чудом уцелевшей кровати и прижимал к груди газету с траурным снимком Льва Макаровича Мациевича. У дверей стояли франтик и Шарль Риго. Около кровати стоял печальный Петр Данилович Ярославцев.
Заикин лежал и смотрел в потолок.
– Что делать будем, Ваня? – негромко спросил Ярославцев.
Заикин помолчал секунду и жестко ответил:
– Летать.
* * *
И летает аэроплан Заикина над городом Армавиром, и гласят на всех городских углах афиши: «Впервые в Армавире! Летун-богатырь Иван Заикин!!!»
Аэроплан закончил круг и садится...
... А взлетает уже на другом поле.
«Только три дня в Ростове! Полеты чемпиона мира Ивана Заикина!»
Непрерывно работает мотор «Фармана».
«Прощальный полет в Екатеринославле совершит знаменитый цирковой борец Иван Заикин!»
Кружит над толпой аэроплан Заикина, гудит мотор «Фармана». Затем слышно, как мотор начинает сбавлять обороты, несколько раз чихает и замолкает.
С выключенным двигателем Заикин садится на поле воронежского ипподрома.
Он пролетает над пышно разукрашенным входом на ипподром, летит мимо длинного ряда конюшен, мимо трибун, забитых народом, и, наконец, совершает «чистую» посадку в центре поля.
Шарль Риго в косоворотке и полуголый франтик в канотье встречают его на земле.
Франтик немедленно лезет в мотор, перекрывает кран горючего и кричит Риго:
– Шура, что еще делать?
– Проверь уровень масла!
И перемазанный франтик вполне профессионально проверяет уровень масла. Видно, он многому научился у Риго.
Через все поле подкатывает пролетка. В ней сидит раздраженный кавалерийский генерал.
– Я запрещаю вам полеты! – кричит он. – Категорически!
– Но почему, ваше превосходительство?! – поражен Заикин.
– Вы мне всех лошадей испортите! У меня на конюшне жеребцы, которые стоят десятки тысяч рублей каждый, а вы их пугаете этой своей гадостью!
– Помилуйте, ваше превосходительство! Где же тогда летать? Ведь в России повсюду лошади...
– И генералы, – говорит франтик.
– Что вы сказали?! – взрывается генерал. – Посмейте только подняться еще раз, я прикажу арестовать вас!
* * *
Иван Михайлович сидел в кабинете у городского головы.
– Переносите полеты за город, – предложил городской голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Это куда же? – спокойно поинтересовался полицмейстер.
– Его императорскому высочеству великому князю Александру Михайловичу – председателю Императорского Всероссийского аэроклуба, – ответил Заикин.
Полицмейстер уставился в стол. Потом поднял глаза на Картамонова и негромко сказал:
– А почему бы вам действительно не заплатить господину Заикину за право показа вашей ленты? Ее демонстрация может сильно подорвать коммерческую сторону предприятия господина Заикина.
– Хорошо, ваше превосходительство, но в разумных пределах, – сказал Харитонов. – Они же требуют пятьдесят тысяч!
* * *
В большой механической мастерской полным ходом шло восстановление аэроплана. Всеми работами руководил Шарль Риго. Заикин весело потирал руки.
– Черт с ними, Петя, нам и двадцать пять тысяч сгодятся! – говорил он Ярославцеву. – Вот ведь чудо-то какое! На полете я прогорел, а на падении заработал! Пташниковым долю отправил?
– А как же!
– А с остальными кредиторами?
– Все, Ваничка, все уладил.
– Много еще долгу?
– Пустяки.
Заикин посмотрел на Риго, на работы по оживлению «Фармана». И сказал:
– Давай, Петя, афиши по всему городу, в газетах объяви. Словом, делай рекламу! Скоро полечу. Шура! Когда аппарат будет готов?
– Через три дня, – ответил Риго.
* * *
Над харьковским ипподромом летит Иван Заикин. Огромное скопление народа внизу. Заикин делает круг над ипподромом и заходит на посадку.
Ярославцев, франтик и Шарль Риго бегут к месту посадки аэроплана. Зрители кричат от восторга, аплодируют, пытаются прорваться сквозь конную полицию.
В ложе сидят отцы города.
– Превосходно! – говорит кто-то из них. – Превосходно! Не правда ли, господа? Потрясающее зрелище!
– Мне трудно разделить ваш восторг, ваше превосходительство, – кисло говорит полицмейстер. – Любая акция, собирающая одновременно такое количество простого народа вместе, вызывает целый ряд побочных опасений.
– Ну, надо ли так мрачно смотреть на жизнь? – громко спросил один из «отцов».
– Надо, ваше превосходительство, надо, – уныло ответил полицмейстер, глядя на садящийся аэроплан. – Этого требует безопасность империи.
* * *
Огромный актовый зал Харьковского политехнического института был забит до отказа.
На кафедре стоял Иван Михайлович Заикин и говорил:
– Вот тут разные образованные господа предрекали, что через сто лет скорость движения аэропланов достигнет четырехсот километров в час. Другие спорят, дескать, сто шестьдесят километров, и не более! Я думаю, что и те, и другие слишком торопятся в рассуждениях. Вроде как один добрый механик – француз по фамилии Навье – высчитывал, высчитывал и открыл, что сила семнадцати ласточек равна одной лошадиной силе.
Зал расхохотался. Заикин улыбнулся и продолжил:
– Мы про это тоже много раз говорили. Не про ласточек, конечно, а про скорость. И я попробую ответить словами одного моего друга и учителя. Он человек башковитый, инженер-капитан флота и на каком хочешь языке говорит. А уж авиатор и вовсе замечательный... Так он так говорил, дай Бог памяти... – Заикин поднял глаза в высоченный лепной потолок, напрягся и сказал: – «В действительности же нам совершенно невозможно предсказать, какова будет скорость аэроплана через столетие. Без всякого сомнения, снаряды того времени будут очень отличаться от теперешних. Наш грубый двигатель уступит место турбине...»
Сидевший в первом ряду франтик восхищенно подтолкнул солидного пожилого профессора и тихонько шепнул ему на ухо:
– Видал? От это человек! От это я понимаю!
А Заикин снова посмотрел на потолок и, не смущаясь, сам себя спросил:
– Как же дальше-то?.. А, вспомнил! «Кто знает, может быть, и мотор, и винт будут упразднены, может быть, станут прибегать к непосредственному действию вспышек горючего вещества для давления на воздух и таким образом достигать движения снаряда. Будем осторожны в наших предсказаниях. Верно только то, что скорость движения в будущем значительно превзойдет скорость настоящего времени...»
* * *
В это же время в Одессе, в кабинете Дмитрия Тимофеевича Пташникова, шел такой разговор:
– За предоставление поля для полетов, будь это ипподром или какая-нибудь другая большая спортивная площадка, городские власти берут сорок процентов валового сбора! – возмущенно докладывал Травин Пташникову-старшему.
– Ай-ай-ай! – покачал головой Дмитрий Тимофеевич.
– Таким образом автоматически уменьшая нашу долю в прибыли, если принять ее за единицу, на тридцать два процента!
– Ай-ай-ай... – сокрушался Дмитрий Тимофеевич.
* * *
– В настоящее время все усилия людей, интересующихся воздухоплаванием, выглядят как репетиция проказницы-мартышки, осла, козла и косолапого мишки, которые затеяли сыграть квартет. Кто в лес, кто по дрова... Согласованности в работе нет еще никакой, а она необходима, ежели мы только желаем, чтобы дело воздухоплавания получило в России быстрое и широкое развитие... – говорил Заикин с трибуны актового зала.
* * *
Дмитрий Тимофеевич ходил по кабинету и диктовал Травину:
– Возьмите несколько номеров журнала «Вестник воздухоплавания», внимательно прочтите передовые статьи, просмотрите там же речь князя Голицына и в этаком же высокопарном стиле составьте прошение на имя министра финансов, копия – министру внутренних дел Маклакову (он в Думе очень ратовал за воздухоплавание) с просьбой ограничить произвол местных властей в отношении частных авиаторов и, упирая на бедственное положение этих прогрессивных одиночек, самым жалостливым образом просите прекратить взимание с них сорока процентов сбора за пользование ипподромами. Будьте настойчивы, демагогичны и верноподданны. Соберите достойные подписи, и я вам ручаюсь, что мы перестанем терять с каждого полета Заикина по нескольку тысяч рублей.
* * *
В актовом зале политехнического института бушевали страсти.
Запарившийся Заикин отвечал на вопросы:
– Вот вы спрашиваете, опасны ли полеты? Да нет же! Конечно, если у вас легкий аппарат, не могущий раздавить вас и построенный очень тщательно. В воздушном летании не должно быть дешевки.
– А чего надо больше всего опасаться? – крикнули из зала.
– Поломка руля, расстройство в передачах движений...
– А остановка двигателя? – крикнул другой голос.
– Если вы находитесь над полем, нет никакой опасности. А вот над городом – плохо дело... А более всего надо опасаться несчастий при спусках в неудобной местности и при ветре – машина обыкновенно ломается или переворачивается. Вроде как у меня недавно, – наивно рассмеялся Заикин.
* * *
Теперь в кабинете Пташникова говорил Травин:
– И еще мне одна забавная мысль пришла в голову. А что, если, Дмитрий Тимофеевич, нам сознательно не получать всего долга с Заикина? Оставить за ним тысчонки три-четыре, а? Этакий финансовый хвостик, за который мы всегда сможем его ухватить и придержать от какого-нибудь фортеля... Он тык-мык, а мы ему долговое обязательство в его голубые глазки, а? А в обеспечение этого недоимка пойдет аппарат Фармана, который стоит не три-четыре тысячи, а куда больше. А, Дмитрий Тимофеевич?
– Очень разумно, – сказал Дмитрий Тимофеевич и встал из-за стола. – С Богом, Иван Сергеевич!
* * *
По широкой институтской лестнице спускался Иван Михайлович Заикин, окруженный толпой почитателей.
Заикин шутил, балагурил, держал себя «любимцем публики» и тщеславно подмигивал франтику, который шел рядом, млея от славы Заикина.
– Что вас заставляет летать? – спросил кто-то из студентов.
– А что вас заставляет учиться? – немедленно ответил Заикин.
– Иван Михайлович, а как вы смотрите на те жертвы, которыми устлан путь в небо? – высокопарно спросила хорошенькая курсистка.
– С содроганием и великой жалостью, – серьезно ответил Заикин.
– А вам известно, что в Петербурге сейчас проходит авиационная неделя? – спросил немолодой студент.
– А как же! – живо повернулся к нему Заикин. – Там все мои товарищи по французской воздухоплавательной школе.
– А вы в цирк не собираетесь возвращаться? – спросил кто-то.
– Думаю, что не придется...
– Вы сегодняшние газеты читали? – снова спросил немолодой студент.
– Времени, господин хороший, не было, – смутился Заикин.
– Сегодня там есть сообщение о капитане Мациевиче. Вы такого знали?
– Ах, милый!.. – Заикин остановился на последних ступенях лестницы, и вместе с ним остановилась вся толпа. – Не только знал, но и люблю его всем сердцем. И лекцию сегодня я вам с его слов читал. Только позавчера письмецо от него, от Льва Макарыча, получил. А чего там про него написано? Хвалят небось?
– Да как вам сказать... – растерянно проговорил немолодой студент и нерешительно протянул Заикину газету.
– Я мелкие буквы плохо разбираю, – простодушно сказал Заикин. – Ты читай, я послушаю.
– Иван Михайлович, пойдемте домой! – испугался франтик и попытался оттереть студента с газетой.
– Да подожди ты, не шустри, – улыбнулся Заикин, – успеем.
– Иван Михайлович! – отчаянно прокричал франтик. – Чтоб я так жил, как вам это неинтересно!
– Ты что, сдурел? – удивленно сказал Заикин и повернулся к студенту: – Вы уж простите его великодушно. Он вообще-то хлопчик неплохой, только сегодня что-то малость не в себе. Читайте, будьте ласковы!
Франтик махнул рукой, взялся за голову и уселся прямо на ступеньки роскошной мраморной лестницы.
– «Гибель русского авиатора Льва Макаровича Мациевича. С сумрачной душой и бесконечной печалью стоим мы перед открытой могилой. Не только опытный авиатор, талантливый завоеватель воздуха и хороший товарищ ушел от нас – от нас ушел ЧЕЛОВЕК, смелый, благородный человек, не остановившийся перед риском собственной жизнью на благо культуры и прогресса, и он пал жертвой своей отваги и никогда не увидит плодов своей борьбы со стихией. Вечная память тебе, положившему жизнь за благо других!» – глуховато прочитал немолодой студент.
На институтской лестнице было тихо, как в пустой церкви. Заикин стоял окаменевший. Глаза его смотрели в пустоту.
– Простите... – прошептал студент. – Я думал, вы знаете.
И тогда Заикин взял из рук студента газету и уставился на траурную фотографию Льва Макаровича Мациевича. Осторожно разгладил газету и тихонько, с остановившимися глазами пошел к выходу.
Он шел, а все молча смотрели ему вслед.
У подъезда его ждал извозчик.
– Садитесь, Иван Михайлович! – весело крикнул извозчик.
Но Заикин не видел извозчика, не слышал его.
Он медленно шел по улице и держал газету двумя руками. И тогда извозчик также медленно поехал за ним.
Потом Заикин поднимался по лестнице гостиницы. Он шел сквозь здоровающихся с ним людей, и глаза его не мигая смотрели только вперед, и бог знает что стояло сейчас в его глазах!
Так же он прошел в свой номер, где в табачном дыму галдел Ярославцев и чертыхался по французски Шарль Риго.
– Ванечка! – крикнул Ярославцев, потрясая пачкой счетов, и осекся, заглянув в лицо Заикина. – Что? Что случилось?..
– Вон отсюда, – ровным голосом проговорил Заикин. – Все вон.
Ярославцев подхватил Риго и вылетел за дверь. Там их уже ждал франтик.
– Кто ему сказал?! – прошептал Ярославцев и схватил франтика за воротник. – Я тебя спрашиваю! Кто сказал?
Но франтик приложил палец к губам и в ожидании взрыва зажмурился.
И в эту секунду из-за плотно прикрытой двери раздался нечеловеческий, звериный вой Заикина. Он кричал и захлебывался в рыданиях, и в номере что-то рушилось, грохотало и разбивалось.
Не было в этом плаче ни слов сожаления, ни причитаний – ничего. Только яростный крик, только леденящие душу рыдания и грохот ломающейся мебели.
* * *
Номер был разрушен до основания. В щепки превращена мебель, все перевернуто, разбиты окна.
Заикин неподвижно лежал на чудом уцелевшей кровати и прижимал к груди газету с траурным снимком Льва Макаровича Мациевича. У дверей стояли франтик и Шарль Риго. Около кровати стоял печальный Петр Данилович Ярославцев.
Заикин лежал и смотрел в потолок.
– Что делать будем, Ваня? – негромко спросил Ярославцев.
Заикин помолчал секунду и жестко ответил:
– Летать.
* * *
И летает аэроплан Заикина над городом Армавиром, и гласят на всех городских углах афиши: «Впервые в Армавире! Летун-богатырь Иван Заикин!!!»
Аэроплан закончил круг и садится...
... А взлетает уже на другом поле.
«Только три дня в Ростове! Полеты чемпиона мира Ивана Заикина!»
Непрерывно работает мотор «Фармана».
«Прощальный полет в Екатеринославле совершит знаменитый цирковой борец Иван Заикин!»
Кружит над толпой аэроплан Заикина, гудит мотор «Фармана». Затем слышно, как мотор начинает сбавлять обороты, несколько раз чихает и замолкает.
С выключенным двигателем Заикин садится на поле воронежского ипподрома.
Он пролетает над пышно разукрашенным входом на ипподром, летит мимо длинного ряда конюшен, мимо трибун, забитых народом, и, наконец, совершает «чистую» посадку в центре поля.
Шарль Риго в косоворотке и полуголый франтик в канотье встречают его на земле.
Франтик немедленно лезет в мотор, перекрывает кран горючего и кричит Риго:
– Шура, что еще делать?
– Проверь уровень масла!
И перемазанный франтик вполне профессионально проверяет уровень масла. Видно, он многому научился у Риго.
Через все поле подкатывает пролетка. В ней сидит раздраженный кавалерийский генерал.
– Я запрещаю вам полеты! – кричит он. – Категорически!
– Но почему, ваше превосходительство?! – поражен Заикин.
– Вы мне всех лошадей испортите! У меня на конюшне жеребцы, которые стоят десятки тысяч рублей каждый, а вы их пугаете этой своей гадостью!
– Помилуйте, ваше превосходительство! Где же тогда летать? Ведь в России повсюду лошади...
– И генералы, – говорит франтик.
– Что вы сказали?! – взрывается генерал. – Посмейте только подняться еще раз, я прикажу арестовать вас!
* * *
Иван Михайлович сидел в кабинете у городского головы.
– Переносите полеты за город, – предложил городской голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14