Лепер продолжал свой путь.
— Сеньор, — сказал тогда дон Эстебан, — через несколько минут мы приедем к домику, где я живу с моей матерью, и я был бы очень рад предложить вам ночлег.
— Благодарю вас за любезность и охотно принимаю ваше приглашение. Дом ваш далеко от Лас Нориас?
— Всего в одной миле. Если бы было светло, отсюда можно было бы увидеть высокие стены асиенды. Позвольте мне служить вам проводником до моего бедного жилища.
Всадники свернули налево и выехали на широкую тропинку, обрамленную алоэ. По громкому лаю нескольких сторожевых собак и мелькавшим в темноте огням дон Фернандо догадался, что теперь они совсем близко от цели
И в самом деле, минут через десять они оказались перед небольшим домиком, у крыльца которого их встречали с факелами несколько человек. Они остановились возле самого крыльца, сошли с лошади и, поручив их пеону, вошли в дом. Дон Эстебан шел впереди, чтобы принять гостя как подобает хозяину дома.
Они вошли в довольно просторную комнату, меблированную стульями, скамьями и массивным столом, накрытым на несколько персон. На выбеленных стенах этой комнаты висели несколько отвратительно намалеванных картин, изображавших времена года, пять частей света и тому подобное.
Пожилая женщина, одетая с некоторым изыском, хранившая следы былой красоты, стояла посреди комнаты
— Матушка, — сказал дон Эстебан, почтительно ей кланяясь, — позвольте представить вам дона Фернандо Карриля, благородного кабальеро, который изъявил согласие провести эту ночь под нашим кровом.
— Добро пожаловать, — приветствовала гостя донна Мануэла с любезной улыбкой. — Этот дом и все, что в нем находится, к вашим услугам.
Дон Фернандо низко поклонился матери молодого человека.
— Сеньора, премного благодарен вам за этот прием. Донна Мануэла при виде гостя вздрогнула и с трудом удержалась от возгласа удивления. Его голос поразил ее. Она бросила на него проницательный взгляд, но поняла, что ошиблась, как бы сознаваясь в ошибке, дружелюбно указывая на стол, сказала:
— Не угодно ли вам пожаловать к столу? Сейчас вам подадут ужин. Вы, наверно, основательно проголодались.
Донна Мануэла села за стол, дон Эстебан занял место по левую ее руку, а дон Фернандо — по правую. Трое или четверо пеонов вошли и по знаку своей госпожи сели на противоположном конце стола.
Ужин был умеренный. Он состоял из турецких бобов, приправленных перцем, сушеной говядины, курицы с рисом, маисовых лепешек и водки.
Молодые люди ели, как и подобает путешественникам, проделавшим путь в десять миль, не останавливаясь. Донна Мануэла с удовольствием смотрела, как исчезали кушанья, которые она накладывала им на тарелки, и продолжала ласково потчевать их. После ужина все перешли во внутреннюю комнату, служившую гостиной.
Разговор, который, естественно, шел несколько вяло за ужином, мало-помалу оживился и вскоре благодаря донне Мануэле принял непринужденный характер и даже задушевный.
Дон Фернандо с тайным удовольствием предавался этой беспорядочной беседе, которая постоянно переходила с одного предмета на другой. Он охотно слушал длинные рассказы донны Мануэлы и добродушно отвечал на вопросы, которые она обращала к нему.
— Вы уроженец прибрежных мест или родились вдали от реки, кабальеро? — спросила вдруг эта добрая дама своего гостя.
— Право, сеньора, — сказал он, улыбаясь, — признаюсь откровенно, я затрудняюсь ответить на этот вопрос.
— Почему же, сеньор?
— По самой простой причине: я не знаю, где родился.
— Однако вы мексиканец?
— Все заставляет меня думать именно так, сеньора, однако я за это не поручусь.
— Как странно! Разве ваши родные живут не здесь? — Тень пробежала по лицу дона Фернандо.
— Нет, сеньора, — ответил он сухо, и хозяйка дома, поняв, что коснулась болезненной темы, поспешила переменить тему разговора.
— Вы, конечно, знаете дона Педро де Луна?
— Очень мало, сеньора. Случай свел нас один только раз, правда, при таких странных обстоятельствах, что он не может не помнить об этом, но вряд ли я войду когда-нибудь в его асиенду.
— Напрасно, кабальеро. Дон Педро старый христианин note 2, оказывающий гостеприимство по старинному обычаю. Он счастлив, когда ему представляется случай выказать гостеприимство.
— К сожалению, неотложные дела требуют моего присутствия далеко отсюда, и я боюсь, что у меня не будет времени посетить асиенду.
— Извините, сеньор, — вступил в разговор дон Эстебан, — вы, конечно, не имеете намерения отправиться в пустыню?
— Почему вы задаете этот вопрос, кабальеро?
— Потому что мы находимся на самом краю индейской границы, и, если вы не намерены вернуться, вам откроется только один путь — в пустыню.
— Именно в пустыню я и намерен отправиться. Дон Эстебан не мог скрыть удивления.
— Извините, если я покажусь вам назойливым, — сказал он, — но вы, видимо, не знаете той пустыни, в которую собираетесь.
— Извините, сеньор, напротив, я знаю ее очень хорошо.
— Зная ее, вы осмеливаетесь отправиться туда в одиночестве?
— Я, кажется, доказал вам сегодня, сеньор, что осмеливаюсь делать многое.
— Да, да, я знаю, что ваше мужество беспредельно. Но то, что вы собираетесь предпринять сейчас, — безрассудство.
— Безрассудство, сеньор! О! Мне кажется, вы немножко преувеличили. Разве человек решительный, хорошо вооруженный и на хорошей лошади может опасаться индейцев?
— Если бы вам пришлось защищаться только от индейцев и хищных зверей, я бы еще мог согласиться с вами. Храбрый белый человек может справиться с двадцатью краснокожими. Но возможно ли одолеть Тигровую Кошку?
— Тигровую Кошку? Извините меня, кабальеро, но я вас не понимаю.
— Я поясню, сеньор. Тигровая Кошка — белый человек. Неизвестно, что побудило его связать свою судьбу с апачами, сделаться одним из их начальников. Он питает неистребимую ненависть к людям своей расы.
— Я тоже слышал о том, что вы рассказываете, но человек этот один только и есть белый среди индейцев. Как бы он ни был опасен, я полагаю, он тоже смертен и человек храбрый способен его убить.
— К сожалению, вы ошибаетесь, кабальеро. Этот человек не единственный белый среди индейцев. Есть и другие разбойники, тоже белые.
— Да, — заметила донна Мануэла, — между прочим его сын, который, говорят, такой же свирепый и такой же безжалостный грабитель, как и он сам.
— Матушка, это только догадки насчет Каменного Сердца, нельзя ничего утверждать определенно.
— Кто этот человек, о котором вы говорите?
— Уверяют, что это его сын, но точно никто не может сказать.
— И вы называете этого человека Каменным Сердцем?
— Да, сеньор, а я слышал о его великодушии, свидетельствующем, напротив, о его благородном сердце и пылкой душе, способной на добрые дела.
Мимолетная краска покрыла лицо дона Фернандо.
— Вернемся к Тигровой Кошке, — сказал он. — Чего мне следует опасаться?
— Всего. Притаившись где-нибудь за скалой в пустыне, этот разбойник нападает на многочисленные караваны, грабит их, убивает одиноких путешественников. Его ловушки расставлены так искусно, что никто не способен их избежать. Верьте мне, кабальеро, откажитесь от этого путешествия или вы погибнете.
— Благодарю вас за эти советы, которые продиктованы вашим добрым участием ко мне, однако я не могу им последовать. Но, кажется, становится поздно, позвольте мне откланяться. Я приметил на галерее лежанку, на которой с удовольствием скоротаю ночь.
— Я приказала постелить вам в комнате моего сына.
— Я не позволю, чтобы кто-нибудь испытывал неудобства из-за меня. Я привык к путешествиям. Впрочем, скоро уже утро. Клянусь вам, вы доставите мне огорчение, если станете настаивать, чтобы я занял комнату дона Эстебана.
— Поступайте, как знаете, кабальеро. Гость — посланник Божий. Он должен быть главным лицом в том доме, где находится на протяжении всего времени, пока украшает его своим присутствием. Да хранит Господь ваш покой и да пошлет вам приятный сон. Сын мой укажет вам конюшню, где стоит ваша лошадь, на тот случай если вы пожелаете уехать раньше, чем проснутся в доме.
— Благодарю еще раз, сеньора. Я надеюсь засвидетельствовать вам почтение до моего отъезда.
Обменявшись еще несколькими любезными фразами с хозяйкой, дон Фернандо вышел из комнаты вслед за доном Эстебаном. Желание, высказанное им спать на галерее, было вполне естественным и согласовывалось с обычаями страны, где ночи вознаграждают жителей своей красотою и свежестью за изнурительный дневной зной.
Непременным атрибутом сельских домов или ранчо является галерея, поддерживаемая четырьмя или шестью колоннами. На этих просторных галереях, расположенных по обе стороны от входа в дом, стоят лежанки, где обычно спят хозяева, предпочитая прохладу нестерпимой духоте, царящей в доме.
Дон Эстебан привел своего гостя в конюшню, объяснил, как отпирается дверь, потом, спросив, не нуждается ли он в каких-нибудь услугах, пожелал ему спокойной ночи. А сам вернулся в дом, не заперев двери, чтобы дон Фернандо мог войти, если ему понадобится.
Донна Мануэла ждала возвращения сына в той комнате, где он ее оставил. Старушка была не на шутку встревожена.
— Ну, что ты думаешь об этом человеке, Эстебан? — спросила она, едва он вступил на порог.
— Я, матушка? — удивился он. — Как я могу что-нибудь о нем думать? Я его видел сегодня в первый раз. Старушка нетерпеливо покачала головой.
— Ты несколько часов ехал с ним рядом. Этого времени было достаточно, чтобы составить мнение о нем.
— Этот человек, милая матушка, являлся мне в таких разных обличьях, что я не только не мог составить о нем какое-то определенное мнение, я не мог даже отыскать хоть маленькую зацепку, чтобы попробовать хоть немного его понять. Несомненно одно, он способен и на добро и на зло, в зависимости от того, что возьмет верх, — сердце или эгоистический расчет. В Сан-Лукаре, где он живет, все непроизвольно опасаются его, хотя в его поведении нет ничего такого, что действительно могло бы внушать страх. Никто ничего наверняка о нем не знает, жизнь его окутана тайной.
— Эстебан, — продолжала донна Мануэла с серьезным видом, положив руку на руку сына, как бы стараясь придать большую значимость своим словам, — тайное присутствие этого человека в здешних местах предвещает большое несчастье. Почему? Не умею этого объяснить. Когда он вошел, черты его лица пробудили во мне смутные воспоминания о событиях, имевших место давным-давно. Я нашла в его чертах сходство с одной, ныне покойной особой, — она вздохнула. — Когда он заговорил, я содрогнулась, потому что этот голос довершил сходство, которое я уловила в его лице. Кто бы ни был этот человек, я убеждена, что нам грозит опасность, а может быть, и беда. Я прожила большую жизнь, сын мой, а ты знаешь, в мои годы ошибиться нельзя. Предчувствия посылает Господь, им надо верить. Следи внимательно за поведением этого человека, пока он здесь. Я сожалею, что ты привел его к нам в дом.
— Я не мог поступить иначе, матушка. Гостеприимство — долг, от которого уклоняться не должен никто.
— Я не упрекаю тебя, сын мой. Ты поступил подобающим образом.
— Дай Бог, чтобы вы обманулись в своих предчувствиях, матушка! Во всяком случае, если этот человек вознамерится причинить нам вред, как вы этого опасаетесь, мы ему помешаем.
— Нет, дитя мое, я боюсь не за нас.
— За кого же, матушка? — поспешно спросил дон Эстебан.
Донна Мануэла печально улыбнулась.
— Разве ты не понимаешь?
— Пусть же он поостережется. Но нет, это невозможно. Впрочем, завтра на рассвете я отправлюсь в асиенду и предостерегу дона Педро и его дочь.
— Не говори им ничего, Эстебан, но оберегай их.
— Да, вы правы, матушка, — ответил молодой человек, вдруг задумавшись: — Я постараюсь незаметно, но надежно обезопасить Гермозу. Клянусь Богом! Я соглашусь умереть в самых страшных муках, лишь бы она никогда больше не подвергалась таким опасностям, как несколько лет тому назад. Теперь, матушка, благословите меня и позвольте уйти.
— Ступай, дитя мое, да хранит тебя Господь!
Дон Эстебан почтительно поклонился матери и ушел. Но прежде чем лечь спать, он обошел дом и погасил свою лампу только после того, как убедился, что все в порядке.
Как только дон Эстебан оставил дона Фернандо, тот немедленно лег и закрыл глаза. Ночь была тихая и ясная, небо усыпано мириадами звезд, лишь время от времени лай сторожевых собак вторил заливистому вою волков.
Ранчо спало мирным сном или по крайней мере так казалось. Вдруг Фернандо осторожно приподнялся со своего топчана и внимательно осмотрелся по сторонам. Потом проворно соскользнул наземь и осторожно, прислушиваясь к тишине и озираясь по сторонам, взял лежавшую упряжь своей лошади и направился к конюшне. Отворив без шума дверь, он тихо свистнул. Лошадь сразу же подняла голову и подбежала к своему господину.
Дон Фернандо потрепал лошадь по гриве, погладил ее, тихо разговаривая с нею, потом надел на нее седло и узду с проворством и быстротою, свойственным людям, привыкшим к путешествиям.
После этого дон Фернандо тщательно обернул ее копыта бараньей шкурой, легко вскочил в седло и, пригнувшись к шее благородного животного, сказал:
— Сантьяго! Браво! Покажи-ка свою прыть!
Лошадь словно поняла хозяина и понеслась с головокружительной быстротой по направлению к реке.
Божественная тишина продолжала царствовать в ранчо, и никто не заметил поспешного бегства гостя.
XII. Краснокожие
Вернемся теперь на Дальний Запад.
На берегу реки дель-Норте, в десяти милях от президио Сан-Лукар, как обычно на холме находился атепельт или поселение племени венадос. Поселение это, как большинство индейских поселений, представляло собой временный лагерь, состоящий из сотни хижин, беспорядочно разбросанных небольшими группами.
Индейская хижина состоит на десяти врытых в землю кольев, относительно низких у основания и повышающихся к центру с отверстием-дверью, выходящей на восток, чтобы ее хозяин мог утром бросить горсть воды солнцу — этим обрядом индейцы заклинают Ваконду охранять его семью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26