Не получа-ет-ся опять!..
Холодно. Допил бутылку. Сна не было. Куда едем-то?
Весь вагон гремит, толчет тебя, месит, визг какой-то, дили-дон, болтается какое-то ведро, что ли.
Поехать рвануть на Север? Его примет любой балаган, пожить там лето, собирать материалы, вести дневник, записи... Куда я денусь с этими записями, у меня образование-то... восемь, что ли, классов... Кто их опубликует... Компьютера нет. А что я знаю по-английски? Ничего, представь себе! Ниче-го! Нафиг. Предтавьте себе, как говорила Марья Михална, жуткая математичка, которая его ненавидела, добилась, что к экзаменам за девятый класс не допустили. А тут и сел в колонию. Зарезал этого... Папаню. Так и надо ему было. Не лез-зь! Скучно, скучно как. Математика - барьер, непроходимый для кого? Для нас, для удобрений. Государство расставляет сети математики, чтобы не пропустить дальше кого? Мы нужны для другого, для черной работы. А вот хей вам, мы воры.
Вылез в коридор. Потыркался в разные купе - было заперто. Выползла проводница, безмолвно смотрела, как он вертится у чужой двери.
- Вам что надо-то?
- Отвали, б,- сказал.
- Чаю?
- Водки мне.
Ага, из ее бутылки выпьешь...
- А вагон-ресторан работает?
- Да сходи, сходи,- заботливо отвечала проводница.- Пятый вагон отсюда. Может, продадут. Закрылися уже.
Пошел, шатаясь, считая тамбуры и переходы. Миновал спящий плацкартный вагон. Одна компания веселилась, пила, сбоку, завешенные простыней, трахались, он отогнул простыню, поглядел. Быстро трясется малый, встав на руки и закусив губу, под ним откинутая голова бабы, как бы ей больно, сморщилась, ноет. Хотят кончить. Интересно же. Повеселел маленько. Но его окликнули, заорали, заматерились, стал подниматься кто-то с лавки, в руке тупой ножик, быстро все веселье у них прошло. А я случайно остановился. Выругался, качнулся дальше. Долго стучал в вагон-ресторан, разнес какое-то стекло, бежал обратно.
Проводница вышла:
- Дать чаю?
- Нет, б.
Заперся, плюхнулся в постель и долго боялся. Они подмешивают и в чай. Ничего не вышло и на этот раз. Импо? Импо?
Тут же вспомнил урок прошлой ночки, спрятал пакет с деньгами в рундук под собой.
Проснулся быстро, поезд еще шел. Причесался пятерней, стал рассматривать содержимое сумок. Эти подарки как раз Алиске и Анджелке. Резиновый хрен бы подарил теще, пусть бы похохотала. Веселая была бабка, олдовая герла. Сохранила семью. Лежит на кладбище теперь. Во второй сумке были какие-то бумаги, контракты, печати, подписи. И на дне в коробке в красивой упаковке такая сложная конструкция с дырой и волосами, модель. Прилагается типа вонючий брр вазелин. Кому это покупали, себе, конечно, генералитет. Так. Сначала надо посчитать деньги. Ого! Так. Надо будет купить побольше пояс. Индия где теперь? Я с этими деньгами вообще все куплю. Квартиру куплю сегодня, чтобы больше бабку эту не слышать.
(Тонко завыл).
Как болят ноги! Как тянет в руках! Жить не хочется. Жить неохота. Как повторял всем тот веселый дядя Шиш. Друганы отрубили у него по пьяни обе лапы за долги и пустили на улицу просить, не пропадать добру. Или это у Валеры такая болячка? Скажем, облитерирующий эндартериит? А это что такое?
С трудом дожил до двенадцати дня, поезд кланялся каждому столбу, еле-еле полз.
Чай отверг, проводницу не пустил.
Приехав, осмотрелся на перроне внимательно, его тоже какие-то глаза внимательно осматривали. Кто-то уже говорил по мобильному. Валера не стал брать такси и быстро пошел куда? Домой. Куда еще? Каждый человек идет домой! У вокзала сесть в машину - и поминай как величали. Народ там известный. На троллейбусе тоже не поехал, могла возникнуть нежелательная встреча. Чего-то опасался и правильно делал.
Во дворе его увидел пацан, на скамейке гужевался рядом с... Господи! Это была та самая покойница Светка!
- Мама моя,- гордо сообщил пацан издали.- Мы ее отнесли домой... Сегодня вышла во двор!
Светка неотрывно, прикрыв лицо ладонью, смотрела на решетчатую ограду онкологической клиники. Оттуда из ворот вылезла женщина с открытым ртом, в руке сумки, другая прикрывает щеку, оглянулась по сторонам и закричала:
- Ксюшенька-а! Ксюшенька-а!
Светка спряталась за пацана, бормоча:
- Опять меня мать ищет.
- Мать?- не понял пацан.
Женщина в полосатой кофте шла прямо на них, ничего не видя, вертя головой и выпевая жалобно:
- Ксюшенька-а!
Она подошла к Светке:
- Девушка и молодые люди! Помогите мне пожалуйста
Светка сидела отвернув голову как попугай чуть ли не на сто восемьдесят градусов, смеялась.
- Тут девочка не проходила? Она здесь, я знаю, она здесь где-то от меня скрывается, а у нее операция назначена на вчера! Шестнадцать лет, не видели? Вы видели! Скажите ей ее спасут, надо только лечь! Надо лечь на стол!
Малый ответно раскрыл рот и смотрел на полосатую женщину без единой мысли на лице. Пялился как дурак.
Светка тряслась от смеха.
- Ничего страшного нет, все вылечиваются! Передайте ей! Это пройдет, это проходит! По методу доктора Здленко, травы Здленко! У меня уже есть травы Здленко на после операции! Ксюшенька!!!- снова завопила она.
Парочка на скамейке смотрела в разные стороны, неудержимо и молча давясь от хохота. Тряслись их плечи.
- Смееетесь над чужим горем!- сказала тетка и сама вдруг засмеялась.
Затем она, улыбаясь, обратилась к самому Валере:
- Мы из этой клиники! Вы не видели тут девушку в темносинем плаще? Худая такая! Черненькая!
Светка встала и пошла, склонив голову в плечо, рукой загораживая рот.
- Видите ли,- зорко на нее глядя и качая головой, продолжала твердить тетка,- она ушла из больницы только накануне операции. Она считала, что дни ее сочтены. Но ее ждут врачи.
Светка скрылась в подъезде. Валера ответил:
- Спрашивала уже.
- Но вы не видели? Я прямо-таки чувствую, знаю, что она где-то здесь.
Опять завыла, глядя по сторонам:
- Ксюша-а! Ксюшенька!
- На чердаке смотрели?
- Что? Что вы сказали, молодой человек? Там же замок! Там замок!
Затем пацан слез с лавки, подошел к Валере и тихо сказал:
- Тебя Ящик ищет, тебя Ваха дожидается, говорит, ты ему должен. Алису с Антоном твоим увезли на дачу, будут пытать Антона, сказали. Пока Алиса не скажет.
Так... Алиса и Антон - это кто? Чучуна не знает своей семьи. Семья чучуны должна уйти.
- Где Ящик?
- У вас в подъезде, и был Чуносый, только ушел.
Чуносый? Известное нам имя. Что-то жуткое.
Надо бы уйти, но куда? Таскаться опять по улицам?
Знакомым путем проследовал через чердак с фальшивым замком, где тогда висела девушка с челкой.
Пробежал к дальнему люку.
Тряхнул головой.
Господи! Она опять лежала там в углу мертвая. На прежнем месте!
Стараясь не глядеть на труп, постоял, подумал, спустился тихо по трапу, бережно и осторожно в свой подъезд. Глюки, глюки у меня. Видения. Боли в теменной части черепа, тянет руки и ноги. Ломка начинается! И посталкогольный синдром! У бабки найду. У нее знакомые держат мешок с анашой, она от меня прятала. А водкой припаривает себе ноги. Равно как и своим говном.
На третьем этаже монотонный лай Сбогара. Уже без визга и воя. Привык.
Внизу шебуршение, какие-то деловые голоса. Собрание, что ли, у них?
Послушал у двери своей квартиры. Льется вода, внизу что-то тихо говорят, стоит шум, постукивают ногами. Как будто ожидают.
Как хочется лечь. А. В моей кровати жмур. Этот лежит уже сутки. Небось вонять начал.
Где Ящик, вот вопрос.
Сел пока что на ступеньку. Сколько осталось мне жить. Антону девять месяцев. Вспомнил зареванное маленькое лицо. Их пытают, но кто они.
Заглянул через перила вниз. Какая-то очередь? Куда? Люди стоят, но как-то чудно, некоторых держат подмышки как пьяных... Другие сидят или вообще лежат... Общее бормотание. Молятся?!
Грохнула дверь подъезда, топот снизу. Тяжелый топот с цоканьем, сапоги подкованные. Поднимаются двое. Милиция? И ладно.
Ага, мелькнули халаты. Санитары! Бабка вызвала санитаров! Сейчас будут выносить этого! Моего Друга, который завонял.
Поднялся на пол-этажа, подальше от своей двери. Санитары уже встали там. Затрезвонили. Рявкнули, назвали себя.
Бабка открыла сразу, они вошли в квартиру, шаги звучат глухо, замерли.
- Нужна простыня, бабуля!- крикнул один.
- Нету у меня.- проскрежетал голос бабки.- Давеча забрали.
- Тогда не возьмем твоего жмура! Пошел мат, обе договаривающиеся стороны бубнили что-то насчет простыни опять.
Грянул звонок телефона. Телефон как раз у открытой двери, дребезжит как сирена.
Взяли трубку. Новый голос, орет по телефону:
- Хало? Цо? Не! Ешче немаго! (Пауза). Допш.
Ящик.
Затем какой-то один вышел из квартиры, постоял (Валера замер) и потанцевал вниз разболтанной походкой. Да, это он, Ящик.
Кто-то с плачем бормочет оправдания.
Его голос с акцентом:
- Вы не платили, тогда идите.
В ответ еще более визгливый плач, какие-то объяснения женским голосом (стеклорез, не голос):
- Ему всего пятнадцать, только пятнадцать! Сын мой, сын!!! Ну не успею за деньгами.
- Не знам, не знам. Пошла, пошла.
Какая-то мелкая свалка в очереди.
Что тут, торгуют, что ли?
Рыдания, много шагов вниз, неровных, со спотыканьем.
Решил все же зайти в свою квартиру.
Медленно, тихо стал спускаться на третий этаж. На цырлах. Сердце сильно билось.
Дверь была открыта. Рывок, закрыться... Да они взорвут дверь. Девка во дворе его видала, скажет. Чуносому скажет.
Встал в темной прихожей под лампочкой в двадцать пять ватт, обычный бабкин свет - и тут из комнаты поволокли в простыне, свисающей как гамак, труп этого.
Валера загородил им дорогу, санитары застопорились, сбоку клонилась вперед как скифский камень бабка, из глазных щелей зорко и безумно смотря на Валеру, покачивала головой с явно читаемой мыслью "уходи, уходи, уходи".
Санитар сказал Валере:
- Плати, не потащим так. Она не дала.
Бабка значительно молчала.
- Да мне-то что,- ответил.
Надо отступать на лестницу.
Ага, а уже сверху, с чердака, кто-то тяжело, медленно, со стонами, спускается по трапу. Кто-то плачет, причитает тонким голосом "А-а, Ксюшенька, а-а, моя девочка".
Она! Проследила за ним, нашла ход. Поднялась на чердак. Нашла свою Ксюшеньку.
Надо обратно тем же путем на чердак и смываться как можно скорее.
Вот она, уже идет, показалась, спускается по лестнице сюда, тащит на горбу безжизненное тело, оглядывается конкретно наверх, к кому-то, кто выступает следом:
- Молодой человек, помогите же мне! Вы, вы!
Осторожно заглянул по направлению к верхнему этажу - спускаются грязные желтые ботинки, Ящик следом за теткой идет вниз (с чердака? Когда успел?).
- И вы, вы! Я боюсь упаду! Поддержите!
Это уже она к нам обращается.
- Вы, мужчина! Умираю!
Отступил перед санитарами.
Те все-таки понесли бесплатно.
Толстое лицо Ящика, маленькие глазки сощурены. Две дырки. Два дула. Жует свою жовку.
Сделаем как бы полупрыжок вниз, протиснемся между санитарами (мат) и вот пошел вместе с ними шагать вниз по ступеням, раз-два. Прихватив простыню в горсть, как бы помогая.
Качался как улов в сети жмурик.
- Ты чо, отвали,- сказал задний санитар,- чо под ногами тут... Маячишь...
Валера покопался в кармане и, идя в том же ритме, сунул переднему сто долларов, заложил в карман халата.
- А ну, разойдись, дайте пройти вниз...
Куда там, задний сантар, которому не перепало, замахнулся ногой, врезал нам под колено, не останавливаясь, мат пошел непрерывно.
Тут уже началась эта толпа внизу и пришлось тесниться, пробираться.
Какая-то чумовая очередь, все держат в руках - это что? Трупы они держат, придерживают. Те лежат и полувисят. Эти уже больше суток, отмякли. Что я, не знаю окольдерелых? Не работал санитаром? Окольдерелые тут все были молодые, совсем дети встречались, лет по четырнадцать... Лысые. Те самые... Девочки в платках... Их держали, скорее всего, матери или бабки. Какие-то тетки со страшными, бледными, как из теста, мордами, иногда попадались мужики с черными пятнами вокруг глаз, трясущиеся... Иероним Босх! А кто такой Босх. Был художник такой, уродов рисовал. Ага.
С трудом просачивались санитары, проталкивались сквозь густую толпу.
- Не! Не!- Заорал сзади Ящик.- Бежго! Чуня!
- Да все, ожидаем!
Какая-то женщина с мальчиком, этот живой, хрипит-дышит, прислонила его к себе, умоляет:
- Ну Господи же... Не верите? Последние секунды! Все мои деньги! У нас агония!
Мужской голос на площадке в толпе:
- Совсем ты, да? Он живой! Че приперла его? Он еще живой! Тут мертвых, мертвых, дура больная!
- Речь идет о последних минутах! Я готова!
- Ну и че? Она готова. Отвали отсюда! Во блин дает, живого!
- Деньги, вот деньги!
Сверху крик:
- Деньги везьмем, а живых не!
- Что делать, что делать!
- Придуши ты пацана своего!- засмеялись внизу.
А сзади вопль:
- Кто-нибудь! Кто-нибудь! Паа-маа-гите! Господи, да что ж это такое! Не толкайтесь, мужчина, я с ребенком! У меня же ребенок!
Санитары пробирались.
- Молодые люди, ну поддержите, ну падаю (мать Ксюши с трупом, обморочно задыхаясь).
И передний санитар:
- Поди! Поди!- заорал.
Даже не оборачивались эти затылки, люди тесно прижались друг к другу. Глаза запавшие у мертвых, ввалившиеся. И у живых тоже. Гримасы на лице, застывшие гримасы нетерпения. Непонятно, что это за очередь? К врачу? Нет. Врачам тут делать уже не фига. Зачем они мертвых держат на руках? Сдавать пришли? Погребальная контора? Босх. Кто это Босх?
Санитары, а с ними и Валера дотолклись до второго этажа, где вообще котловище было несусветное, их уже не пускали.
Передний санитар вскричал благим матом:
- А ну! От стены! Дайте пройти! А ну! Поди!
И стал бить кованым сапогом.
- Вы что деретесь, здесь больные дети!- вызверилась какая-то тощая, интеллигентная баба, держа под мышки здоровенного мертвого парня. Как она его удерживала-то?- Это же больные!- визжала она со слезами.- Сына моего не смейте касаться!
Ей, видно, попало по ноге. Понятно было, она ее подняла, как птичка, и терла о другую ногу. Вся перегнулась на сторону.
Какие больные, это неживые.
Как-то нехотя отклеивались, посторанивались, зверски оборачивались, потные уроды в обнимку с красивыми мертвыми. Красномордая тетя прижала к себе совершенно лысую девочку, никого не пропускает, растопырила локти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27