Действительно, еще три галеры приближались к запорожской флотилии со стороны моря, прижимая ее к суше. Итак, противник одновременно преградил путь чайкам вперед вдоль берега и отрезал их от морского простора. Оставалось одно из двух: плыть назад или с боем прорываться в нужном направлении. Вступать днем в сражение с галерами было равносильно самоубийству: мощные, дальнобойные турецкие пушки, ведущие огонь с палуб галер, лучше приспособленных для прицельной стрельбы, нежели пляшущие на волнах чайки, расстреляют казачьи суденышки прежде, чем они приблизятся к галерам на дистанцию огня своих мелких пушчонок. Поэтому выход один — отступать. Вернее, пока отступать.
— Назад! Быстрей! — скомандовал Сидловский. Приказ был выполнен молниеносно, примеру чайки полковника последовала вся запорожская флотилия. Под парусами и на веслах казаки несколько часов уходили вдоль берега от вражеских галер, а перед закатом солнца Сидловский велел сложить паруса и убрать мачты, в результате чего низко сидевшие в воде чайки стали незаметны для турецких наблюдателей. Учитывая направление ветра, казаки теперь маневрировали так, чтобы солнце было за их спиной и слепило глаза туркам. С наступлением сумерек запорожская флотилия уже сама направилась навстречу галерам и остановилась в миле от них.
Конечно, казаки могли бы дождаться полной темноты и прорваться мимо турецких кораблей, как они зачастую поступали в морских походах. Однако сейчас они плыли не в набег на чужое побережье, а шли по строго определенному маршруту, на котором могли еще не раз встретить посланные против них галеры. Ведь турки, зная о привычке запорожцев не удаляться далеко от берега, всегда учитывали это обстоятельство и в первую очередь контролировали именно прибрежные воды. Поэтому, оторвавшись от галер сегодняшней ночью, отряд Сидловского мог наткнуться на них завтра или послезавтра, равно как в любой иной день. Не желая постоянно находиться под угрозой нападения, полковник решил не уходить от погони, а как можно скорее покончить с преследователями.
Турки, тоже неплохо изучившие тактику запорожцев, разгадали их замысел. Оба вражеских отряда соединились и предприняли две попытки засветло атаковать казаков. Однако те были начеку и уклонялись от боя, выдерживая между собой и противником расстояние, превышающее дальность стрельбы турецких пушек. Но чем темнее становилось вокруг, тем ближе подплывали чайки к галерам. Будучи сами невидимы для турок, они ни на миг не выпускали из виду их огромные корабли. Около полуночи, когда на морс легла непроглядная тьма, прозвучала команда Сидловского.
— К бою, други!..
Сотник Получуб стащил рубаху, снял сапоги, положил на скамью шапку. Закатал до коленей шаровары, затянул потуже пояс, проверил оружие. Посмотрел на поручика Гришина, который рядом с ним подсыпал свежего пороха на полки пистолетов.
— Пойдешь с нами?
— Само собой.
— Тогда, чтоб не скользить по палубе, скидывай чоботы, — кивнул сотник на ботфорты поручика. — Да и одежонку не грех сменить, поскольку в твоей не только саблей махать не сподручно, но и дышать толком нельзя. Бери мои запасные шаровары и рубаху.
Поручик набрал полную грудь воздуха, повел в стороны плечами, пару раз резко присел. На самом деле, узкий камзол давил под мышками, штаны в обтяжку не позволяли широко развести ноги. А ведь притерпелся к форме, свыкся с ее неудобством. И даже посмеивался порой над рекрутами, которые поначалу чувствовали себя в армейской форме на прусский манер как спеленутый младенец. Не зря в наставлении по обучению новобранцев говорилось, что первые три месяца их «ничему не учить, как стоять и прямо ходить. Потом начать одевать мало-помалу из недели в неделю, дабы не вдруг его связать и обеспокоить».
Н-да, одежда русского офицера явно не для рукопашного боя, тем паче на мокрой корабельной палубе. Да и жалко ее. Хорошо нижним чинам, которым при императрице Екатерине II обмундирование и амуниция стали отпускаться за казенный кошт, а вот у их брата офицера стоимость одежды по-прежнему вычитается из жалованья. Ни много ни мало, а по Положению 1763 года с поручиков и капитанов на обмундирование ежегодно удерживались 41 рубль 33 копейки. А он не настолько богат, чтобы в первом же бою приводить в негодность штаны и камзол и тратить деньги на новые.
— Давай шаровары и рубаху. А ботфорты не сниму — негоже российскому офицеру босиком шлепать.
— Тебе видней…
Сотня Получуба должна была взять на абордаж две галеры. Разбившись на тройки, чайки его сотни на всех веслах понеслись к вражеским кораблям. Плеск волн заглушал скрип уключин, бледный свет луны позволял рассмотреть что-либо не дальше десятка шагов от глаз, поэтому пушечный залп турок грянул, когда высокая корма галеры оказалась рядом с носом чайки. Ядра прошумели над головами казаков и зарылись в волны за их спинами. Поздно спохватились неприятельские пушкари — чайка была в непростреливаемом из корабельных орудий пространстве. Еще два-три взмаха веслами — и она ударилась тростниковой обвязкой о корму галеры.
— С Богом! — раздался голос Получуба.
На корму галеры полетели веревки с острыми якорьками-кошками на конце, поднялись и упали на чужой борт абордажные лестницы с крючьями-захватами. На носу и корме чайки с мушкетами у плеча замерли лучшие казачьи стрелки, те, у кого днем и ночью каждая пуля находила цель. В большинстве это были охотники, что обычно заготавливали для Сечи на зиму мясо и которые в плавнях били на лету птицу, а на бегу зверя. У каждого из них под ногами лежала груда готовых для стрельбы ружей, за спиной стоял наготове казак-помощник для заряжания их вновь.
Едва на корме галеры и над ее бортами появились турки, с чаек загремели выстрелы. Отменные стрелки, казаки били без промаха. Били в метавшиеся по палубе и корме темные фигуры, в торчавшие над бортами головы вражеских стрелков, в мелькавшие в воздухе руки с ятаганами, которыми янычары стремились перерезать казачьи веревки или обрубить абордажные лестницы. Били не переставая, не обращая внимания на свистевшие вокруг ответные пули. Выстрел — и разряженный мушкет летел назад, а в руках уже был новый с пулей в стволе и со взведенным курком.
— Слава! — крикнул во всю силу легких Получуб, прыгая на ближайшую абордажную лестницу.
— Слава! — донеслось с левого и правого борта галеры, откуда устремились на абордаж казаки двух других чаек Получубовой тройки, атакующей этот вражеский корабль.
Себе сотник выбрал самое трудное — штурм кормы. Именно на ней размещались турецкие пушки и фальконеты, именно там находился капитан, руководивший боем. Захват кормы — это полпобеды. Однако и турки обычно дрались за корму с особым ожесточением и до последнего человека.
— Ура! — подхватил поручик, устремляясь за Получубом.
Тот был уже на середине лестницы. В одних шароварах, с перекошенным от ярости лицом, с воинственно задранными кверху усами, с болтающимся за ухом из стороны в сторону оселедцом. За поясом — пистолеты и кинжал, в зубах — верная сабля-карабеля. Длинная, с искривленным утолщенным концом, она была правнучкой знаменитого скифского и персидского меча-акинака. Ее центр тяжести был смещен к утолщенному концу клинка, и удар, нанесенный умелой рукой, был страшен: при рубке «с потягом» карабеля разваливала врага до пояса.
На предпоследней ступеньке лестницы Получуб остановился, присел. Борт галеры был рядом, на расстоянии вытянутой руки. Казачьи стрелки добросовестно сделали свое дело: над бортом и на корме не было видно ни одного турка, но сотник знал, что враги поджидают его по ту сторону борта, и в первую очередь у конца абордажной лестницы. Туда, где в дерево борта впились ее крючья-захваты, наведены стволы мушкетов и пистолетов, направлены острия копий, над этим местом занесены для удара ятаганы. Поэтому Получубу там делать нечего.
С силой оттолкнувшись от лестницы, сотник прыгнул вдоль галеры, на лету ухватился за борт. Завис над водой и стал быстро перебирать руками, удаляясь от лестницы. На миг замер, перевел дыхание и с кошачьей ловкостью вскарабкался на борт. Рванул из-за пояса пистолеты, крутанул головой по сторонам. Конец абордажной лестницы был в десятке шагов от него, и там виднелась большая группа турок. Зато на палубе против сотника находилось всего трое янычар: двое с обнаженными ятаганами, один — с мушкетом. Увидев Получуба, турки стремглав бросились к нему, но было поздно. Грянули казачьи пистолеты, янычар с мушкетом повалился на палубу, а сотник, спрыгнув с борта, уже держал в руках пистолеты из кобуры. Два выстрела по туркам с ятаганами — и в левой руке Получуба сверкнул кинжал, в правой — карабеля.
— Слава! — И сотник метнулся к лестнице.
Как ни торопился поручик, успеть сразу за Получубом ему не удалось: несколько запорожцев опередили его. Оказавшись на абордажной лестнице, Гришин пожалел, что не снял ботфорты: подошвы скользили по гладкому дереву, и он каждое мгновение рисковал свалиться в воду. Два казака, первыми очутившиеся у борта галеры, выпалили по туркам на палубе из пистолетов и вскочили с саблями в руках на борт. Но громыхнул выстрел из фальконета, провизжала картечь, и они рухнули в море. А на борту тут же выросла тройка других казаков. Пистолетный залп из шести стволов в группу поджидавших их янычар, и они соскочили вниз — в левой руке выхваченный из кобуры заряженный пистолет, в правой — сабля. Два запорожца, поднятые на копья, через миг вновь показались над бортом, однако вместо них на палубу галеры спрыгнула следующая тройка казаков. Затрещали выстрелы, зазвенела сталь, откуда-то сбоку от лестницы донесся крик Получуба:
— Рубай!
Впереди Гришина на лестнице никого уже не было, лишь ритмично раскачивалась с волны на волну корма галеры. Значит, пришел его черед вступать в схватку. Поручик щелкнул курками пистолетов, единым махом взлетел на борт галеры. Перед ним разгорался бой. Запорожцы, хлынувшие на корму и палубу вражеского корабля одновременно с трех чаек, рубились с наседавшими на них янычарами. Перевес в людях пока был на стороне турок, но все гуще карабкались по веревкам и абордажным лестницам казаки, все больше появлялось их на галере, все ожесточеннее становился бой.
— Слава-а-а!
— Алла-а-а!
Поручик не успел сделать шага, как перед глазами сверкнула сталь ятагана. Отшатнувшись, Гришин выстрелил в турка из обоих пистолетов, однако вместо упавшего замертво врага перед ним появился новый. Поручик схватился за шпагу, рванул из ножен и понял, отчего запорожцы, идя на абордаж, брали сабли в зубы. Выхватить обнаженную саблю изо рта было куда проще и быстрей, нежели вытаскивать ее из ножен. К тому же, чтобы достать шпагу из ножен, нужно действовать двумя руками — одной держать ножны, другой тащить оружие за эфес, то есть на какой-то миг остаться безоружным. А изо рта сабля легко хваталась одной рукой, оставляя вторую свободной для пистолета или кинжала.
Гришин смог обнажить шпагу только наполовину, как янычар занес ятаган над его головой. Уклоняясь от удара, поручик отскочил назад. Его ноги, угодив в лужу крови, разъехались в стороны, и он упал. Неуправляемую галеру в очередной раз качнуло на волнах, и поручик покатился по корме. Вскочить на ноги ему удалось на самом ее краю, где она нависала над скамьями невольников-гребцов. Гришин непроизвольно глянул вниз.
Три чайки, соединенные с галерой веревками и абордажными лестницами в единое целое, были пусты — все запорожцы дрались па вражеском корабле. Бой кипел по всей галере: на носу и корме, у бортов и на гребной палубе. Однако криков сражавшихся людей, грохота стрельбы или лязга оружия слышно не было — все заглушал яростный человеческий рев. Гребцы-невольники, вскочив со скамей и пытаясь освободиться, натягивали и дергали цепи, потрясали над головами кулаками, рвались изо всех сил к янычарам, стремясь дотянуться до ближайших.
Перед боем турки, опасаясь бунта невольников, предусмотрительно сковали им и руки, однако это был напрасный труд — невольники готовы были рвать своих палачей зубами. И горе янычару, который, отступая от запорожца, попадал по неосторожности на гребной палубе в руки невольников: к нему бросались со всех сторон, валили с ног и смыкались над упавшим плотной толпой. Когда она рассыпалась, на палубе оставался лежать растерзанный, неузнаваемый труп. Именно туда, на гребную палубу, теснили янычар дравшиеся внизу галеры запорожцы.
Наибольшего ожесточения бой достиг на корме, где находились основные силы турок и где рубился Получуб со своими отборными удальцами. Корма была завалена убитыми, упавшие раненые не уползали из-под ног сражавшихся, а старались выпустить в неприятеля еще хоть одну пулю либо нанести ему последний удар саблей или ятаганом. Некоторые, вцепившись в горло такого же раненого врага, катались с ним в смертельных объятиях по корме до тех пор, пока при очередном наклоне галеры на борт оба не сваливались в море или на гребную палубу. Бой па корме шел на равных, победитель еще не определился. Как нужна была здесь сейчас каждая сабля!
Поручик быстро сбросил с ног ботфорты, сжал в руке обнаженную шпагу. Отыскал глазами среди сражавшихся Получуба.
— Ура-а-а! — И бросился к сотнику.
Вначале успех был достигнут внизу, на гребной палубе. Янычары, атакованные от бортов, были прижаты к скамьям с невольниками и, страшась быть разорванными на части, сдались запорожцам. Согнав пленников на нос галеры и, оставив для их охраны десяток легко раненных казаков, остальные ринулись к корме. Навстречу им грянул залп из фальконетов. Это капитан галеры, понимая, что сражение достигло критической точки, приказал ударить картечью по захваченной запорожцами части корабля. Турецкие пушкари не утруждали себя выбором целей — отныне вокруг кормы находились только враги: ненавистные гяуры-запорожцы, невольники-гребцы, которые после плена станут до гробовой доски злейшими недругами Порты, а также бывшие товарищи по оружию, не пожелавшие во славу Аллаха принять смерть в бою и, сдавшись в плен неверным, превратившиеся в презренных предателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15