И снова накатились волны.
Потом он спокойно уснул.
В его сон ворвалось щебетание птиц. Ему показалось, что впервые в жизни птицы пели при его пробуждении.
Наверно, утренний туман омыл зеленые деревья. Наверно, потом он вошел в его голову и тоже все промыл там дочиста. В голове не осталось ни одной мысли.
Госпожа Оота лежала спиной к Кикудзи. Когда же она повернулась на другой бок?.. Приподнявшись на локте, он осторожно, почему-то ужасно смущаясь, заглянул в лицо спящей, расплывавшееся в светлом сумраке.
5
Прошло примерно полмесяца после чайной церемонии у Тикако. И в один прекрасный день дочь госпожи Оота нанесла визит Кикудзи.
Он засуетился. Проведя девушку в гостиную, вышел в столовую, открыл буфет и сам разложил на блюде пирожные. Но это его не успокоило. Он никак не мог понять, пришла Фумико одна или с матерью. Может быть, госпожа Оота не отважилась войти в его дом и ждет на улице?
Когда Кикудзи вернулся в гостиную, девушка поднялась с кресла. Ее лицо было опущено, полные губы крепко сжаты, нижняя, чуть выступавшая вперед губа казалась тонкой.
— Простите, что я заставил вас ждать.
Кикудзи прошел за спиной девушки и раздвинул стеклянные двери, выходившие в сад.
Проходя мимо нее, он почувствовал едва уловимый запах стоявших в вазе белых пионов. Фумико сжалась, ссутулилась, словно боясь распрямить свои круглые плечи.
— Прошу вас, — сказал Кикудзи и первым опустился в кресло.
Он вдруг совершенно успокоился — очень уж знакомой показалась ему Фумико, знакомой по сходству с матерью.
— Я понимаю, что веду себя неприлично, — сказала она, не поднимая головы. — Я не должна была приходить к вам…
— Ну что вы!.. Я рад, что вы без труда отыскали мой дом. — Да…
Кикудзи вспомнил — ведь она же во время бомбежек провожала домой его отца!
Он чуть было не сказал об этом, но удержался. Только посмотрел на нее.
И ему вдруг стало тепло, как от летней воды — на него снова нахлынули волны госпожи Оота. Он подумал о ней: как бездумно и нежно — вся целиком — она отдалась ему… И как он был умиротворен…
Из-за этого, из-за тогдашней умиротворенности, ему было сейчас легко с Фумико. Напряжение совсем прошло, но он все же не осмелился заглянуть девушке в глаза.
— Я… — сказала она и, замолчав, подняла голову. — У меня к вам просьба… Я пришла из-за мамы…
Кикудзи затаил дыхание.
— Прошу вас, простите мою мать!
— Что?.. Простить?.. Но за что?.. — В голосе Кикудзи прозвучало неподдельное изумление. Но через секунду он догадался, что госпожа Оота была откровенна с дочерью. — Уж если кого-то надо прощать, то, наверно, меня, — добавил он.
— Нет, нет! Вы простите ее!.. И за вашего отца тоже…
— Ну, если уж об этом речь, то это я должен просить прощения. А так кому же прощать? Ведь моей матери уже нет в живых.
— Да, но… Я подумала… может, это моя мать виновата, что они так рано умерли… и ваш отец и ваша мама… Я об этом и ей сказала.
— Ну и напрасно! Пожалели бы вы свою мать, она тут ни при чем.
— Если бы моя мать умерла раньше, наверно… для всех было бы лучше…
Фумико, должно быть, в этот момент испытывала мучительный стыд. Кикудзи догадался — ведь она говорит о нем! Каким оскорблением, каким унижением был для нее этот случай!
— Прошу вас, простите ее, простите! — повторила она в безумном отчаянии.
— Какое тут может быть прощение! Я благодарен вашей матери, — ясно и твердо сказал Кикудзи.
— Это она, она во всем виновата! Моя мать ужасная женщина!.. — Голос девушки дрожал, она глотала слова. — Не обращайте на нее внимания! Оставьте ее, забудьте о ней, умоляю вас!
Кикудзи понял, какой глубокий смысл вкладывала Фумико в слово «простить» — не только не винить, но и забыть, не трогать, не тревожить.
— И еще… пожалуйста, не звоните ей больше по телефону!
Она залилась краской и, словно пытаясь побороть отчаянный стыд, подняла голову и прямо посмотрела в лицо Кикудзи. В ее глазах стояли слезы. Но в этих глазах с огромной яркой радужной оболочкой совсем не было ненависти — только немая мольба.
— Я все понимаю, — сказал Кикудзи. — Простите меня!
— Умоляю вас!..
Краска, все больше заливая ее лицо, теперь потекла вниз, на светлую длинную шею, добралась до белой отделки ворота, подчеркивавшей красоту этой шеи.
— Мать обещала вам прийти и не пришла. Это я ее не пустила… Она не слушала меня, порывалась уйти, но я обняла ее и не пускала… Все время держала…
Голос девушки звучал уже более спокойно, словно ей стало немного легче.
Через три дня после той ночи Кикудзи позвонил госпоже Оота. Чувствовалось, что она страшно обрадовалась. Они условились встретиться в кафе, но она не пришла.
Больше он не звонил и не видел ее.
— Потом мне стало очень жалко маму. Но в тот момент я была сама не своя, ни о чем не думала, хотела лишь ее удержать. А она так плакала. Говорит — если ты меня не пускаешь, позвони сама, скажи, что я не приду… Я хотела позвонить, взяла трубку, а голоса нет… А она смотрит на аппарат и плачет, плачет. Наверно, вы ей виделись, Митани-сан… Такая уж она у меня, моя мама…
Оба немного помолчали, потом Кикудзи спросил:
— А почему тогда, после чайной церемонии, вы ушли? Вы же знали, что ваша мать специально осталась… из-за меня…
— Мне хотелось, чтобы вы с ней поговорили, чтобы поняли, что моя мать не такой уж плохой человек…
— Не плохой?! Что вы, она хороший человек, слишком даже хороший.
Девушка потупилась. Небольшой, хорошей формы нос, крупные полные губы. И овал лица нежный, округлый, как у матери.
— Знаете, я иногда думал о вас… Мне ведь было известно, что у госпожи Оота есть дочь, вот я и фантазировал, как мы будем с этой девочкой разговаривать о моем отце…
Фумико кивнула.
— Я тоже иногда об этом думала.
Кикудзи стало немного грустно. Если бы между ним в госпожой Оота ничего не было, он бы мог безо всякого стеснения беседовать с этой девушкой о своем отце.
Но именно потому, что было то, что было, он теперь простил госпожу Оота, простил от всей души, и не осуждал уже больше отца за его отношение к ней. Но, может, все это чудовищно?
Фумико, очевидно почувствовав, что засиделась, вдруг заторопилась, поспешно поднялась с кресла.
Кикудзи пошел ее проводить.
— Если бы наступило такое время, когда мы с вами смогли бы спокойно поговорить о благородстве вашей матери, да и о моем отце тоже, как бы хорошо было, правда? — сказал Кикудзи и тут же внутренне удивился своим словам. Мысль довольно-таки странная, но он нисколько не покривил душой — он действительно так думал.
— Да… хорошо бы… Но вы ведь скоро женитесь.
— Женюсь?
— Ну да! Мама мне говорила про Юкико Инамуру. Вы ведь были на смотринах?
— Нет, это не совсем верно…
Сразу за воротами дорога шла под уклон. Где-то на середине холма она начинала петлять, и отсюда, если обернуться, дома Кикудзи уже не было видно, только вершины росших в саду деревьев еще рисовались на фоне неба.
Слова девушки вызвали в памяти Кикудзи образ другой девушки — той, с тысячекрылым журавлем. Тут Фумико остановилась и попрощалась. Он повернулся и пошел обратно, вверх по склону.

Лесной Закат
1
Тикако позвонила Кикудзи на службу. Когда он поднял трубку и услышал ее голос, у него вытянулось лицо.
— Вы с работы прямо домой?
— Еще не знаю…
Вообще-то он никуда не собирался заходить, но теперь заколебался.
— Прошу вас, сегодня приходите прямо домой. Ради памяти вашего отца. Он в этот день всегда устраивал чайную церемонию. Я с утра об этом думаю и волнуюсь… Так разволновалась, что уж не могла усидеть на месте.
Кикудзи молчал.
— Пока я… Алло, алло! Вы слушаете? Пока я прибирала чайный павильон, мне захотелось что-нибудь приготовить…
— А где вы, собственно, находитесь?
— У вас, у вас дома. Простите, сразу вам не сказала.
Кикудзи поразился.
— Вспомнила я этот день и прямо места себе не находила. Не успокоюсь, думаю, пока не пойду к вам и не наведу порядок в чайном павильоне. С вашего позволения, конечно. Надо бы раньше вам позвонить, предупредить вас, но… боялась, что вы, Кикудзи-сан, откажете…
После смерти отца чайный павильон пустовал. Правда, мать иногда ходила туда и подолгу сидела там в полном одиночестве. Но она не разжигала огня в очаге, а брала с собой чугунный чайник с кипятком. Что она там делала, в тишине, совсем одна? Наверно, думала о своем. Кикудзи всегда волновался, когда мать затворялась в чайном павильоне. Он был уверен, что думы у нее были невеселые.
Сколько раз он хотел пойти туда и посидеть вместе с ней, но почему-то так ни разу и не зашел.
Пока был жив отец, в чайном павильоне царствовала Тикако и мать туда не ходила.
А теперь, когда и отец и мать умерли, павильон всегда был закрыт. Лишь старая служанка, давно жившая в их доме, проветривала его несколько раз в году.
— Скажите, с каких пор не убирался чайный павильон? Сколько я ни протирала татами, они все равно пахнут плесенью. Ну как так можно! — Тон Тикако становился наглым. — Пока я мыла да прибиралась, очень мне захотелось что-нибудь приготовить. Конечно, когда все получается вот так, экспромтом, особенно не развернешься — продуктов-то у вас почти никаких. Но я все же приготовила кое-что. Поэтому и прошу, чтобы вы сразу пришли домой.
— Гм… вы меня удивили…
— Вам одному, наверно, скучно будет. Может, захватите с собой приятелей? Кого-нибудь из сослуживцев…
— Ну уж нет, ничего не выйдет! У нас тут нет любителей чайных церемоний.
— И очень хорошо, если они в этом не разбираются! Все ведь будет очень скромно, на скорую руку. Пусть придут запросто.
— Ничего не выйдет! — повторил Кикудзи с тайным злорадством.
— Да? Вот досада! Что же делать? Может быть, пригласить кого-нибудь из друзей вашего отца по чайной церемонии?.. Впрочем, нет, их приглашать неудобно. Ой, знаете, я, кажется, придумала! Хотите, позвоню дочери Инамуры-сан?
— Да перестаньте вы суетиться! Никого я не хочу!
— Но почему? Это будет просто великолепно! Между прочим, ее семья заинтересовалась известным вам вопросом. Подумайте, как хорошо все складывается — она придет, вы еще раз посмотрите на нее, побеседуете в спокойной обстановке… Короче говоря, сейчас я туда позвоню. Вы не возражаете? И если она придет…
— Нет, возражаю! И вообще, прекратите вы это! — Кикудзи задохнулся от возмущения. — Ничего я не хочу, не хочу! Понятно? И домой не приду…
— Ладно, ладно… Это, конечно, не телефонный разговор. Поговорим после… Значит, после работы вы сразу домой…
— То есть как это «значит»?! Я же вам сказал…
— Ну да, ну да… сказали… А вы считайте, что я взяла да и приготовила вам небольшой сюрприз, и дело с концом!
Голос Тикако, навязчивый и вкрадчивый, как яд, проникал в душу Кикудзи. И он снова увидел ее, как тогда, в распахнутом кимоно, с огромным родимым пятном на левой груди.
В голове у него вдруг загудело, как в пустом чайном павильоне, который скребла и чистила Тикако. В висках отдались противный шорох веника и влажное хлюпанье мокрой тряпки.
И вновь в нем поднялось отвращение к этой женщине, и непереносимо было думать, что она тайком пробралась в его дом и сейчас наводит там порядок и стряпает на кухне.
Если бы она только прибрала чайный павильон, поставила бы там цветы, это еще куда ни шло. Он бы смирился — ради памяти отца. Но это!..
И все же сквозь клокотавшее внутри бешенство пробивался светлый луч — образ Юкико Инамуры.
После смерти отца Кикудзи никаких связей с Тикако не поддерживал. Это получилось само собой. Может быть, теперь, воспользовавшись юной Юкико как приманкой, она хочет снова втереться в доверие, стать другом дома?
В сегодняшнем поведении Тикако было нечто смешное, вызывающее пренебрежительную улыбку, и в то же время подобная навязчивость настораживала.
И Кикудзи насторожился, потому что чувствовал себя уязвимым. Не будь этого, он бы не так реагировал на наглый звонок Тикако — он бы как следует ее отчитал. Но сейчас он даже по-настоящему разозлиться не смел: собственная уязвимость делала его беспомощным. Небось она уже пронюхала, в чем его слабость, и, внутренне торжествуя, нагрянула в дом своей новой жертвы, Кикудзи не торопился домой. После работы прогулялся по Гинзе, зашел в крохотный, страшно тесный бар.
Тикако, конечно, права — домой ему все-таки придется вернуться, но он оттягивал этот момент, мучась от собственной уязвимости.
Впрочем, откуда ей знать о той ночи в гостинице, о той ночи, которая завершила чайную церемонию в павильоне храма Энкакудзи?.. Или она уже успела встретиться с госпожой Оота?
Ее телефонный звонок, ее требовательный, наглый тон заставляли подозревать, что за всем этим кроется нечто большее, чем обычная навязчивость.
Или это прелюдия — в стиле Тикако — к развитию его отношений с дочерью Инамуры…
Кикудзи не мог усидеть в баре: его потянуло домой. Он пошел на станцию.
В электричке он устроился у окна и стал смотреть вниз, на широкий, обсаженный деревьями проспект, образующий почти прямой угол с полотном железной дороги.
Проспект пролегал с востока на запад, между станцией Юракутё и Токийским вокзалом. Солнце садилось, и асфальт сверкал ослепительно, как полоса полированного металла. Деревья Кикудзи видел против солнца, и их зелень казалась глубокой и темной, а тень прохладной. Одетые густой листвой, деревья широко раскинули свои ветви. По обеим сторонам проспекта стояли здания европейского типа — каменные, прочные.
Вокруг все словно вымерло — ни машин, ни пешеходов. Тишина, безлюдье. Странно голая лента асфальта и где-то вдали, на горизонте, ров и стены императорского дворца.
Битком набитый вагон электрички был ужасающе реальным и не имел никакого отношения к этому вечеру, лишь один проспект плыл в чудесном внеземном вечернем времени.
И Кикудзи вдруг представилась Юкико. Вот она идет в глубине аллеи, а в ее руках нежно розовеет крепдешиновое фуросики с тысячекрылым журавлем. Пожалуй, особенно отчетливо он видел даже не девушку, а именно фуросики и тысячекрылого журавля.
На Кикудзи повеяло свежестью.
И когда он подумал, что девушка сейчас, может быть, ждет в его доме, у него сладко забилось сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23