— хватаясь за голову, упал на колени прибежавший розмысл Розмысл — инженер.

.Не помня себя от гнева, Алексей рванулся к дворцу.На месте хором он увидел гору камня и бревен. Хоромы, выстроенные наспех, рухнули прежде, чем успели обсохнуть в них краска и позолота.Из— под развалин неслись крики задавленных.— Никак, людишек похоронило? — упавшим голосом спросил государь.Ордын— Нащокин умоляюще поглядел на него:— Пожаловал бы ты отсюда, от кручины прочь… Иные поставим палаты, во сто крат краше сих, государь.Тяжело сопя, Алексей ушел в старый дворец. ГЛАВА II Каждый день во всех церквах Московии служили торжественные молебствования «о ниспослании мира и покорении под нози царя всякого врага и супостата», — а поляки и шведы собирались тем временем с силами, чтобы нанести Руси смертельный удар.Никон убеждал Алексея как можно скорее двинуться в поход на Ригу.— Егда узрят рати лицо твое, государь, — говорил он, — великою воспалятся они силой духовной и многии славные сотворят чудеса… А о делах государственности не кручинься. Покель дарует мне Господь здравие, верой и правдой буду блюсти и стол твой, и честь твою.Царь поддался настойчивым уговорам патриарха. Через несколько дней, трогательно простившись с ближними, он выступил из Москвы. * * * Жизнь в царском лагере протекала по строгому монастырскому чину. Алексей вставал задолго до рассвета и, наскоро умывшись, начинал утомительно долгую службу в походной церкви. После обедни, похлебав постных щей, он открывал сидение с воеводами. Если близко от лагеря проходили войска, государь, окруженный телохранителями, выезжал на аргамаке навстречу им и произносил напутственное слово. Мимо него нескончаемой вереницей проходили стрельцы, а он мягко, почти заискивающе, вглядывался в хмурые, заросшие грязью лица, точно не ему дано было вдохновлять людей на бранные подвиги, а сам он ждал от них сочувствия и поддержки.Дорога пустела. Государь сиротливо склонял голову и, точно в забытьи, крестил воздух.— Сподоби их, Господи, со славою костьми лечь за нашу государеву честь.В грудь закрадывалась тревога. Без всякой причины становилось вдруг жаль не этих вооруженных рабов, только что прошедших перед ним, а самого себя. Он беспомощно оглядывался по сторонам, точно искал защиты у окружающих.— Великое множество сиротин под пятой у меня, а поразмышлишь — и един я во всем мире, как перст… И никого-то ближнего у меня нету, опричь Господа Бога.Попы и ближние, как бы в жестокой обиде, всплескивали Руками.— Не гневи Господа, царь! И нас не кручинь глаголом горьким своим!… Иль не зришь, что вся Русь крещеная за един волос с твоей головы с великою радостью смертью умрет?Царь взбирался на аргамака и понуро возвращался в лагерь. * * * Вскоре с Двины пришли добрые вести — с минуты на минуту ожидалось падение Кокенгаузена.Алексей выслушал послов, прискакавших с этой вестью, так, будто знал уже все и до них.— А мы и имя крещеное граду тому нарекли, — многозначительно улыбнулся он.Послы удивленно уставились на царя.— Аль до нас кто посмел прискакать к тебе без ведома воеводы?Царь встал с кресла и чванно разгладил бороду.— А и доподлинно так! Были у нас в ночи послы… Были послы! — вещим голосом повторил он. — Яко зори вешние, предстали пред нами страстотерпцы Борис и Глеб.Помолчав немного, он вышел на двор, собрав все население лагеря, воздел к небу руки:— Внемлите!… А вы, послы любезные, разнесите ту весть нашей рати многострадальной.Все, точно по невидимому знаку, упали ниц перед царем.— Творил я вечор молитву на сон грядущий, — перекрестился царь, — а и не ведаю, по пригоде какой, смежились невзначай очи мои. И тотчас разверзлись душевные очи и узрел я страстотерпцев Бориса и Глеба. И услышали мы глас херувимский: «Ликуй! Внял молениям твоим Отец Небесный, жалует тебя Кокенгаузеном». И еще рекли: «Наречешь ты град Кокенгаузен — Царевича Дмитрия градом. И поставишь в нем храм каменный на все времена во славу христолюбивого российского воинства».Слух о чудесном видении быстрокрылою птицей облетел войска. «Победа! Бог даровал нам победу через молитвенника нашего и владыку государя-царя!» — радостно возвещали глашатаи.В станах, невесть откуда, появились монахи и странники-богомольцы с целыми тюками образков Бориса и Глеба.— Сим победиши! — торжественно объявляли они и щедро наделяли воинов наспех намалеванными иконками.Надежда на помощь святых подняла дух у измученной долгими переходами и вечным недоеданием рати.— Вперед!… Страха не страшимся, смерти не боимся, ляжем за царя, за Русь! — ревели начальные люди и гнали войска под вражий огонь, на приступ.А государь, перед сном запершись в опочивальне, опустился на колени перед образом Спаса и виновато склонил голову на плечо:— Ты многомилостив и даешь отпущение грешникам… Отпусти и мой грех! Не в хулу, а во славу твою думали мы с протопопом укрепить дух рати нашей неправою выдумкою о видении страстотерпцев. * * * Узнав о взятии Кокенгаузена, Алексей спешно собрался в завоеванный город.Два дня работали многочисленные смены стрельцов, убирая с пути, по которому должен был проехать царь, убитых и раненых русских воинов. На окраине города полоненные рыли могилы. Священники, облачившись в черные рясы, служили панихиды по убиенным.Из груды трупов, брошенных в ямы, то и дело неслись стоны и крики о помощи. Но головам и полуголовам недосуг было разбираться, кто жив и кто мертв: нужно было спешить к встрече царя. И полонянники, полуживые от ужаса, безмолвно засыпали могилы землей.Тем временем, рейтары Рейтары — конница.

подтаскивали к дороге раненых и убитых иноземцев. Кое-где рядом с ними, для видимости, клали и русских стрельцов.Все улицы города были украшены зеленью, шелком и объярью. На перекрестках неумолчно били в накры и оглушительно трубили глашатаи. Оставшихся в живых жителей согнали к заставе и там учили, как отвечать государю, если он обратится к ним с вопросом.Вскоре в Кокенгаузен прибыл гонец.— Царь жалует утресь! — объявил он воеводе. — Все ли готово ко встрече?— Все, — хвастливо тряхнул головой воевода. — Не впервой нам государей встречать!На следующий день за город высыпали войска во главе с духовенством. Алексей, далеко за заставой, вышел из колымаги и, сняв шапку, трижды перекрестился.— Боже мой, колико кручины и крови…Он направился к дороге, заваленной трупами и телами раненых. С каждым шагом лицо его, искаженное ужасом и отвращением, менялось, а глаза с недоверчивым удивлением устремлялись на ближних.— Так неужто же наши сиротины все живот сохранили?… Сдается нам, не видать и ни российских рейтаров, и ни стрельцов? — остановился он наконец перед воеводой.— Не все, государь, — сокрушенно вздохнул воевода. — А токмо, Божьей милостью, многое множество сохранилось от погибели людишек твоих.Отойдя в сторону, он за плечи приподнял с земли мертвеца.— Един наш стрелец, а ворогов подле него край непочатый. Не рать у тебя, государь, а орлы!Алексей отвернулся и закрыл руками лицо.— Убери!… Сейчас же убери! Не можно нам без смертной туги на погибели наших людишек глазети.Воевода бережно опустил труп на землю и закрыл ему остекленевшие глаза.— Не рать, а орлы, — повторил он, вдохновенно приложив руку к груди. — Железами не сдержишь! Так и рвутся в бой за государево дело.Привыкнув немного к страшному зрелищу, царь уже спокойней и деловитей обходил ратное поле, то и дело склоняясь над мертвецами.— А не инако, жив? — остановился он перед раненым и сочувственно улыбнулся. — А жив ли ты, басурман?Раненый со стоном приподнял голову, показал рукой на свои запекшиеся губы и что-то по-своему забормотал.— Аль испить просит? — повернулся Алексей к воеводе. — Оно хоть и не нашей веры человек, а тоже разумеет, жалуется. Ты попотчуй-ка его водичкою, не скупись…У самого входа в город Алексей присел отдохнуть в приготовленное для него мягкое кресло. Глубоко вздохнув, он сморщился гадливо и сплюнул.— Добро, одначе, смердят басурманы!— Смердят, государь! — подхватили ближние. — Показал бы ты им милость да пожаловал их могилами.— И то, — согласился государь. — Схоронить!…Воевода испуганно подбежал к Алексею и что-то шепнул ему.— А и то гоже удумано. Дай-ко-ся поглазеть, — поинтересовался Алексей и с видом знатока пощупал поднесенный ему иноземный мундир. — Гораздо добра одежа у басурманов.Он подумал немного и решительно объявил— Мертвые сраму не имут. Хоронить убиенных нагими, одежонку же отписать в обоз.Отслушав благодарственный молебен и потрапезовав. Алексей отправился искать место для закладки церкви. Когда выбрана была подходящая площадь перед ратушей, он приказал немедленно приступить к работе и сам, помолясь на восход, вырыл первую лопату земли. ГЛАВА III Украина, так недавно праздновавшая присоединение свое к Московии, настороженно притаилась и сжала готовый к сопротивлению кулак.— Набрехал нам москаль, — все чаще передавалось из уст в уста. — Сулил нам полную волю, а сам, видать по всему, Украину в вотчину норовит описать. А не будет!. А не дастся молодечество в пасть москалю.Действительно — пользуясь удачной для него войной с Польшей. Алексей решил, что настало время покончить с украинскими вольностями. Чтобы закрепить за собой надежных сторонников, он стал щедрою рукою раздавать «великие маетности» начальным людям.Вскоре Запорожье было лишено права что бы то ни было предпринимать без разрешения государя. Даже самому гетману запретили переписываться и вести самостоятельные переговоры с иноземными государствами.В украинских городах появились царевы урядники, которые должны были собирать подати на царя и передавать их непосредственно людям, приезжающим из Москвы. Часть таких податей, по положению, предназначалась и на содержание запорожского войска. Однако урядники и полковники, налагавшие в иных местах по три золотых со двора, почти все деньги присваивали себе.Не раз запорожцы ходили с челобитного к гетману, грозили бунтом. Больной Хмельницкий беспомощно разводил руками, клялся в преданности казачеству и обещал потребовать объяснения от Москвы. Но время шло, а умирающий гетман не принимал никаких мер к ограждению Украины от насилий и неправды царевых людей.Только — ближайший сподвижник гетмана, писарь Иван Выговский, не мог примириться с обманом и решил вернуть Украине утраченную волю.В июле Богдан Хмельницкий скончался.Выговский решил воспользоваться удобным для его замысла случаем и в тот же день, 27 июля, написал путивльскому воеводе Зюзину смиренную цидулу: Если хочешь знать, кто теперь выбран в гетманы, то, я думаю, ты знаешь, как еще при жизни покойного гетмана вся старшина избрала сына его, пана Юрия, который и теперь гетманом пребывает, а вперед как будет, — не знаю. А я после таких трудов великих рад бы отдохнуть и никакого урядничества и начальства не желаю.
— Ось, бери от нас, простесеньких хлопцев, писульку, — сказал он сотскому. — Та и на який бис нам их булава… Да не треба нам той булавы, да не того… не треба нам и царя московского!В Чигирин, на раду, прибыл посол Зюзина, подьячий Тюлькин. Выговский принял посла в курене.— Сидай, пан мой дражайший.Подьячий недовольно пробормотал сквозь зубы.— Раду, выходит, у вас собирают, пан?— Та выходит, будто и раду, — безразлично ответил Выговский, выколачивая о каблук сафьянового сапога пепел из люльки. — Геть! — прикрикнул он тут же на дремавшего у двери сотского и, будто про себя, прибавил со вздохом:— Ось яки человики теперь пошли… Не могут самого пана подьячего от який-нибудь стервы отличить. Так и прут в курень, не подумавши.Сотский спокойно повернул голову, но не двинулся с места.— Ну, что вы зробите з ним! — прикидываясь возмущенным, стукнул писарь о стол кулаком. — Та кому ж я кажу — геть, голопупая дура!Он повернулся в сторону подьячего и распустил губы в улыбке.— То не ты голопупая дура, а он голопупый!… То я не на тебя брешу, а на того сучьего сына, пан ласковый!Заметив, что посол начинает понимать его отношение к себе, Выговский вскочил с лавки.— А воеводе так и кажи: царскому величеству я верен во всем, служу великому государю и войско запорожское держу в крепости.Он обсосал усы и елейным голоском продолжал:— Как гетмана похороним, то у нас будет и рада о новом гетмане, и мне Богдан Хмельницкий перед кончиною, нехай ему на тим свити легенько икнется, приказывал опекуном быть над хлопцем его, пан Юрием. А я приказ его помню и сироту не спокину.Подьячий просидел у писаря до позднего вечера. Хозяин усердно потчевал его локшиной, варениками и настоенной на тютюне горилкою, но на расспросы о том, кого казаки склонны избрать гетманом, отделывался шутками.Посол пил много, однако почти не хмелел. Только когда Выговский, рассердившись, подсыпал в горилку горсть перцу и пороху, подьячий обалдел и свалился под лавку.— Тьфу! — плюнул Выговский в лицо послу— Весь курень опоганил духом москальским!И, раскурив люльку, вышел из куреня. * * * Со всех концов Запорожья потянулось казачество в Субботово хоронить Богдана Хмельницкого.Сторонники Выговского использовали удобный случай и всюду, где только можно было, собирали летучие сходки. Гневно потрясая кулаками, они, не стесняясь, проклинали тот час, когда Хмельницкий отдался под московского царя и слезно молили казаков одуматься и избрать гетманом Выговского, который только и может освободить их от москальского ига.— Только пан писарь и остался верным вольнице запорожской! Только под ним славное низовое товарищество пошлет к бисову батькови москальских бояр с ихним кобылячьим царем.Великой радостью входили проникновенные эти слова в казацкие души.— Выговского!… Геть царевых воров-урядников с вольной Украины!Торжественно и с большими почестями похоронили казаки Хмельницкого, но на поминках не задержались — нужно было торопиться в Чигирин на раду.Выговский долго отказывался принять гетманскую булаву и сдался лишь после того, как казаки объявили, что, кроме него, никого не изберут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100