Ртищев отвратил взор, зашептал про себя молитву.— Аль тяжко с похмелья? — приподнялась на локотке Янина и уже наставительно прибавила:— Неужто не можно откланяться, коли не приемлет душа зелья хмельного?… То-то вот не в меру ты мягок, всех ублажаешь.— Доподлинно не в меру я мягок, — насупился Федор, — всех ублажаю: и друга, и вора.Он сдавил пальцами запрыгавший вдруг непослушно колючий свой подбородок и примолк.Янина уселась на постели, поджав под себя ноги, и ткнула пальцем в ямочку на своей щеке:— О сем месте хворью хвораю. Исцели…Ртищев молчал, упорно творя про себя «да воскреснет». Наконец он решился, рванув на себе застежки кафтана, стремительно сунул за пазуху руку и вытащил скомканную бумагу.— Чти!Едва взглянув на цидулу, Янина возмущенно отшвырнула ее от себя.— Потварь.Ее глаза горели негодованием, как от непереносимой обиды, от тяжкого незаслуженного оскорбления, а ледяной озноб уже полз по спине, сковывая оконечности, и каждое мгновение грозил ужасом исказить лицо.Постельничий, позабыв обо всем, зачарованно глядел на Янину. Он никогда еще не видел такой величественной красоты: перед ним стоял новый человек, единым взглядом способный заставить самое солнце преклониться ему.Не раздумывая, одно только чувствуя — что Янина не виновата, охваченный страстным желанием оправдаться, Федор, захлебываясь, прокричал:— Всех приведу — и ляха Владислава, и женку ляцкую Леокадию, и Янека-толмача, и Ваську Босого… Пускай все ведают, что в моих хороминах…,И вдруг оборвался, перепуганный почерневшим лицом Янины.— Так вот как, — пропустила она сквозь стиснутые зубы, — по первому же глаголу покаялись, заячьи души… Дыбы испугались российской…Она кое— как овладела собой и прибавила:— А коли все передали иуды, веди в тайный приказ. Не тебе над шляхетскою кровью, над панной польскою, надо мною, Яниною, издевою издеваться!Высоко подняв голову, она встретилась взглядом с постельничим и сразу поняла, что выдала себя. Уничтоженный вид Федора, его обалдевшие глаза, приоткрытый удивленный рот — объяснили ей все. В ней загорелась надежда. Она решила бороться. По углам губ зазмеились едва уловимые извивы улыбки.— Эвона каково потешилась я над тобою!… А то за веру твою в потварь черную… Да пожалуй же улыбкою!Но было уже поздно. Ртищеву стало ясно, что Янина сказала правду. Самому ему непонятное спокойствие охватило его.— Садись, — указал он на лавку подле окна.Янина послушно присела и через окно взглянула на двор. Вдоль высокого забора разгуливали какие-то незнакомые люди, одетые смердами. Однако по тяжелой их поступи и по тому, как держались они, без труда можно было признать в них стрельцов.Ртищев присел на край постели.— Все простил бы тебе, — начал он, — и за соперника, коли прознал бы, и казну ежели бы мою воровскою рукою повыкрала… Все бы простил! Но в хороминах царева постельничего измену порожденную — николи не прощу!Он вздернул плечиками и, напыжившись, встал:— Ни-ко-ли!Понемногу он увлекся, начинал чувствовать себя, как на уроке с холопями. Но Янина не слушала его — уронив на грудь голову, она думала о своем. Темные тени на лице, отрывистое и тяжкое, как стон, дыхание, глубокие морщины на лбу — отражали невеселые эти думы.Время близилось к полудню, когда постельничий вспомнил о главной цели своей и приступил к делу.— А в чем же порука, что ежели я без утайки поведаю, меня помилуют да и за рубеж отпустят? — спросила Янина, выслушав его.Федор показал рукой в сторону Кремля.— В том порукой не я, не дьяки, не бояре, а слово государя Алексея Михайловича.Выхода не было. Янина отлично понимала, что ее ожидает. Запирательство грозило жесточайшими пытками и позорною казнью, полное же признание могло принести облегчение участи, а может быть, при содействии Федора, и освобождение. «Бывало же так, — насильно старалась убедить себя она, — жаловали же волей покаявшихся»…И она согласилась на предложение Федора. * * * Вот уже третий день, как Янина одна правит усадьбой. Ртищев уехал по царевым делам к оружейникам в Тулу и оставил полонную женку полновластной хозяйкой.В воскресенье, в обед, к Янине прибыли гости, ляхи и иноземцы из Немецкой слободы.За столом прислуживал Савинка. Янина, в присутствии челяди, объявила, что с православною верою она приняла и обычаи православные, а потому потчевать будет гостей по-московски.От трапезной до поварни вытянулся долгий холопий черед. Пошли из рук в руки тяжелые ведра, лохани и блюда. Задымились на резном столе куры во щах да в лапше с лимоном, папорок лебедин под шафранным взваром, утки с огурцами, гуси с пшеном сарацинским, петухи рассольные с имбирем, перепеча крупичатая, пироги с бараниною, кислые с сыром, рассольные, жареные и подовые, блины, караван… А травников, пива ягодного, медов — вишневого, можжевелого, смородинного, черемухового и малинового — да романеи и мушкателя столько выпито было, что челядь и счет потеряла жбанам, корцам и мушермам.Хотя, наперекор древним обычаям, женщина столом заправляла, а не господарь, гости не кручинились и отменно соединили в себе обычаи Московии со своими, иноземными: потчевались до отвалу и наперебой воспевали достоинства радушной хозяйки.Вино развязывало языки. Янина предусмотрительно выпроводила холопов и Савинку, а один из гостей вышел в сени и стал там на дозоре.Тонкий, и бледный, как дымок угасающего кадила, поляк, с серовато-бледными кудрями и выцветшими глазами, пересел с хозяйкой в угол и передал ей пакет.— Хоть ты и через меру меня торопила, но все сделано во всяком порядке, — ухмыльнулся он.Янина, спрятав пакет, подошла к столу.— Паны шляхтичи, — поклонилась она. — Вместно зараз у нас, серед самых верных людей, совет держать, кому Бырляя извести, часом не удастся сотворить сие Ваське Босому.— К чему така ласка Бырляю? — спросил кто-то и расхохотался.— А к тому, что на Украине наши люди пустят молву: «Эвон-де, как послов ваших примолвляют. Коли Бырляя смертию извели, то что уж с рядовым казачеством сотворят?»Худой высокий поляк прибавил:— А Мужиловского, как станет ведомо о кончине Бырляя, мы у себя сокроем, будто от напастей москальских. И о том ведомо станет зараз на Украине.Теснее усевшись, заговорщики принялись за подробное обсуждение дела.Вскоре пришел переряженный прозорливец.Янина встретила его с радостью.— Возвеселись! Не долог час, воссядет король наш на стол Московский.Василий внимательно оглядел гостей и, признав их, развязно потрепал Янину по спине.— Три тысячи злотых, добро… А не худо бы его королевскому величеству за то, что без утайки я обсказывал вам, паны шляхтичи, все про Польшу реченное в сокровенных беседах государя со ближние, еще пожаловать меня поместьишком в ляцкой земле.— Твое за тобой останется, — обнадеживающе улыбнулся седой поляк. — Не запамятует наш король добрых деяний.Вдруг что-то затрещало в подполье и тотчас же с шумом отскочила к стене крышка западни… Вихрем налетели на гостей стрельцы и после короткой борьбы перевязали их. * * * Янину трижды разыскивали на дыбе. Каждый раз она повторяла одно и тоже:— Как перед Богом, как перед матерью Божьею, все обсказала. Ничего больше не ведаю.В последнюю ночь дьяк пришел к ней, торжественный и счастливый.— Молись Богу, жена. Исполнил государь обетование свое — жалует тебя волею.Янина с криком рванулась с желез, пытаясь упасть на колени.— Боже, спаси царя!Дьяк перекрестился и приблизил лицо свое к сияющему лицу колодницы:— Токмо допрежь обскажи, кто на Украине в набольших ходит над ляцкими языками.— Не ведаю!… Разорви душу мою все силы нечистые, ничего не ведаю боле.В подземелье, осунувшийся, высохший, вошел Федор Михайлович.— Не таи, — протянул он к Янине руки и, точно слепой, поискал скрюченными пальцами в воздухе, — Обскажи все, себе во спасение и мне перед царем в оправдание.— Ради для любви былой твоей ко мне, поверь, господарь!… Все, что ведомо было мне, все до пряма обсказала.Постельничий вдруг окрысился.— Не смей про любовь поминать! Нету ее, с сердцем вытравил из себя. Змея!Он замахнулся, будто хотел ударить ее, но рука бессильно упала, коснувшись железа.— Змея… Вечор еще Янек на дыбе показывал, что ты да Казимир только и ведаете про набольшого на Украине.— Слухом не слыхивала… Поверь! Слухом не слыхивала!Кат поднес к груди Янины зажженную свечу.Ртищев присмирел, отодвинулся и, взглянув на искаженное лицо Янины, приник вдруг головой к стене, забился в рыданиях. * * * Было три часа ночи, когда в подземелье, где сидела Янина, снова явился озаренный факелом дьяк.— А видать, съела ты у Бога теленка, — изрек он с важностью.Янина, измученная пытками, почти с полным безразличием повернула голову к двери.— Тебе говорю… Молись. Воля тебе от государя.Она с ненавистью поглядела на вошедшего.— Потопил ты в крови человеческой душу живую. Уйди… Или убей. Сразу убей!— А баба, баба и есть. Ты ее хоть в землю зарой, а язык все будет болтаться да людей бранить. Сказываю — воля и нишкни, покель батога не отведала.Только тогда поверила своему счастью Янина, когда кат сбил с нее железы.Дьяк ободряюще взял колодницу за руку.— Благодари государя, а наипаче Федору Михайловичу в ноженьки поклонись. То он вымолил прощенье тебе.Он пропустил Янину в дверь. На женку повеяло свежим воздухом, и она неожиданно почувствовала такой прилив сил, что сразу позабыла о всем пережитом, стрелой полетела по узеньким сенцам.Вдруг она оступилась, разбросала в стороны руки и провалилась в яму.Дьяк разжег факел.Янина неподвижно лежала на распластавшемся внизу теле Васьки Босого.— Добро ли ворам на волюшке? — расхохотался дьяк, хватаясь руками за вздымающийся в хохоте живот.Упершись руками в грудь Босого, Янина привстала.— А цар…рево… обе…тов…вание…— Хороните! — крикнул дьяк.Каты деловито засучили рукава и, поплевав на руки, принялись зарывать могилу. ГЛАВА XX На украинах свирепствовали татарские орды, а внутри Руси все чаще вспыхивали восстания черных людишек, толпами уходивших в леса, к разбойным ватагам.Царь, придавленный недобрыми вестями, осунулся, перестал тешиться охотой; каждый пустяк раздражал его. Все свои помыслы он направил на то, чтобы в первую очередь расправиться с приверженцами старой веры, которых считал единственными виновниками всех бед.Алексей не жалел казны для войск, отправлявшихся на подавление бунта, и жертвовал большие суммы на молебствования во всех церквах страны, но ни порох, ни молебны не приносили желанного успокоения. Едва стрельцы рассеивали мятежников в одном конце, бунты вспыхивали в десятках новых местНужно было немедленно найти какой-либо выход, который отвлек бы народ от внутренних распрей и смуты.Никон, Ртищев, Морозов и другие ближние люди видели спасение в скорейшем присоединении Украины. Их прельщало богатство края, обилие хлебных запасов, плодородие и отвага запорожского войска.— Да с такими орлами степовыми мы не токмо успокоим разбойных людишек, а и для всей Европы будем словно бы мечом булатным, к ихней вые прилаженным.Алексей, после долгих колебаний, поддался уговорам советников и разрешил объявить послам Богдана Хмельницкого, Бырляю и Мужиловскому, что государь всея Руси принимает под свою высокую руку запорожское войско с христолюбивой Украиной.Никон заготовил «великое послание ко всем православным христианам», в котором печаловался на ляхов, притеснявших казачество, и призывал, забыв распри «восстать всем сиротам государевым на защиту братьев по вере».Послание очень понравилось государю. Однако он запретил оглашать его до тех пор, пока из Польши не возвратятся князья-бояре Репнин и Волконский с дьяком Алмазом Ивановым.Бырляя и Мужиловского поселили в Кремле, окружили княжескими почестями. Алексей часто беседовал с ними и сулил великие милости Украине.— Пожалуем мы казачество полною волею управляться на Украине, как сами восхотят, а ни в чем не станем помехи чинить. Ни добра, ни казны вашей нам не надобно, в нужде подмогнем сами от достатков наших! Токмо имам надежду едину повелит Господь в брань выступить противу басурманы — и вы всем молодечеством с нами выступитеНикон при послах горячо поддерживал государя, оставаясь же наедине с Алексеем, довольно потирал руки, ухмылялся:— Токмо бы ляхов тех одолеть, в те поры поглазеем, застанется ли Украина вольницей, а либо в полную вотчину твою отойдет.И оба предавались мечтам о благодатной солнечной стороне, выкладывали в уме, сколько богатых корыстей принесет им великий торг с «богомерзким некрещеным Востоком». * * * Московские послы вернулись из Польши ни с чем. Их предложение принять Хмельницкого в подданство по Зборовскому договору и православной веры не теснить было отвергнуто.Царь сумрачно слушал послов. Им снова овладевали сомнения. Нарушение вечного мира, на которое он недавно решился, показалось вдруг опрометчивым шагом, сулящим неисчислимые бедствия.Алмаз Иванов, низко согнувшись, читал ответ Польши московскому государю:— А ежели Хмельницкий булаву положит и не будет гетманом, казаки все оружие перед королем положат и станут просить милосердия, тогда король для царского величества покажет им милость…— Узрят ужо басурманы казацкое милосердие! — возмущенно воскликнул Ртищев. — Покажем мы им гетманову булаву!Алексей прикрикнул на него:— Нишкни!… Покажем!… Особливо ты покажешь, витязь из потешного моего короба.Дьяк дочитал до того места, в котором указывалось на вину начальных польских людей, нарочито допустивших в своих грамотах пропуски в государевом титуле, и замялся.— Чти! — приказал Алексей, но вдруг покраснел и опустил голову — Аль не винятся?Волынский и Репнин заскрежетали зубами.— Не только не винятся, великий государь, а издевою издеваются!Молчавший до того Никон вскочил с лавки, гневно пристукнул палицей.— Доколе же терпети нам, Господи… Не краше ли головами своими помереть, нежели слышати, как помазанника Господня богомерзкие ляхи поносят?Терем задрожал, наполнился выкриками, руганью, угрозами, и это общее возмущение придало государю бодрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100