https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/100x100/uglovye-s-vysokim-poddonom/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Что уже сделано, нельзя исправить, – сказал Сталин, – и так или иначе, Аргентина – это пройденный этап.
Затем Сталин затронул вопрос о составе комиссии по репарациям. В Ялте была достигнута договоренность о трехсторонней комиссии. Между тем сейчас Соединенные Штаты настаивают, чтобы Франция была четвертым ее членом. Но ведь Франция, сказал Сталин, потерпела военное поражение. Если Франция должна стать членом комиссии, то почему тогда речь не идет о Польше и Югославии, которые решительно боролись и гораздо больше пострадали от рук немцев? Гопкинс ответил, что допуск Франции ему представляется логическим шагом, поскольку она будет одной из четырех оккупирующих держав. Однако если Россия возражает, он полагает, что Соединенные Штаты настаивать не будут.
Сталин выразил также беспокойство по поводу приостановки поставок по ленд-лизу.
– Та манера, в которой все это было сделано, – сказал он, – очень неловка и груба. Если решение было сделано для того, чтобы оказать давление на Россию, то это было коренной ошибкой. Хотя распоряжение Трумэна было затем отменено, оно вызвало у Советского правительства большую озабоченность. Я должен сказать господину Гопкинсу откровенно, что если к русским будут относиться искренне, на дружеской основе, то очень многое может быть сделано, но репрессии в любой форме приведут лишь к прямо противоположному результату.
В оправдание правительства США Гопкинс сослался на «техническое недоразумение», допущенное одним американским учреждением, ни в коем случае не представляющее собой политического решения.
Сталин более примирительным тоном сказал, что окончание войны в Европе, несомненно, требует от Соединенных Штатов пересмотра старой программы ленд-лиза. Он подтвердил, что в течение всей истории ленд-лиза Соединенные Штаты выполняли свои обязательства. Он, Сталин, полностью понимает право Соединенных Штатов ограничить поставки по ленд-лизу Советскому Союзу в нынешних условиях, поскольку американские обязательства в этом отношении вообще были приняты добровольно. Дело, однако, в манере, в какой все это было сделано: соглашение, существовавшее между двумя правительствами, пытались порвать недостойным и внезапным образом. Если бы об этом заранее предупредили Советское правительство, то не было бы такого впечатления.
Гопкинс ответил, что в заявлении Сталина его больше всего беспокоит то, что в Москве, возможно, верят, что Соединенные Штаты готовы использовать ленд-лиз как средство выразить недовольство Советским Союзом. Он заверил, что, какое бы неблагоприятное впечатление этот инцидент ни производил, Советское правительство не должно усматривать в нем попытку или желание Соединенных Штатов использовать все это как орудие давления.
Затем Сталин поднял вопрос о судах немецкого военного и торгового флота и сказал, что треть тоннажа, захваченного западными союзниками, должна быть передана СССР. «Будет неприятно, если Соединенные Штаты и Великобритания сейчас отвергнут это советское пожелание», – предупредил Сталин.
Гопкинс ответил, что Соединенные Штаты не возражают против передачи захваченных немецких судов, добавив, что, как он думает, вопрос может быть положительно урегулирован на предстоящей встрече Трумэна, Сталина и Черчилля.
Наиболее острым вопросом по-прежнему оставался польский. В одной из последующих бесед Сталин поднял его по своей инициативе. Он заявил, что не может понять американской позиции. На конференции в Ялте Рузвельт и Черчилль согласились с тем, что польское правительство должно быть сформировано на базе существующего режима.
Когда Гопкинс сослался на американское общественное мнение, Сталин резко ответил:
– Я не советовал бы использовать общественное мнение в качестве ширмы. Я говорю об ощущении, которое возникло в Советском правительстве. Оно подсказывает, что, как только война окончилась, американцы стали действовать так, будто они больше не нуждаются в Советском Союзе.
Дискуссия по польскому вопросу продолжалась до самой последней встречи, которая произошла 6 июня. Гопкинс вновь и вновь подчеркивал, что Польша важна прежде всего «как символ способности США достичь договоренности с Советским Союзом». Отвергая предположения, что Америка имеет какой-то «особый интерес» в этой стране, Гопкинс все же продолжал оказывать давление на Советское правительство. На обеде в Кремле, который Сталин дал в честь американских гостей 1 июня, Гопкинс заявил:
– Вы должны верить мне, если я говорю, что все наши взаимоотношения находятся под угрозой из-за тупика в польском вопросе…
Но советская сторона никак не могла уступить требованиям Вашингтона, ибо это фактически означало бы возрождение реакционного польского режима, враждебного Советскому Союзу. Опасные последствия подобной уступки для мира в Европе, для безопасности СССР и для национальных интересов самого польского народа очевидны. Вместе с тем советская сторона всячески подчеркивала стремление к дальнейшему сотрудничеству с Соединенными Штатами. Это сказывалось даже в жестах личного порядка.
Во время показа кинохроники, устроенного Сталиным для гостей после позднего обеда 1 июня, Гарриман с восхищением отозвался о лошади, на которой принимал первомайский парад генерал Антонов. Узнав, что Гарриман – искусный наездник, Сталин сказал, что подарит послу двух русских лошадей. Гарриман счел это сперва за шутку; но спустя два дня в его резиденции появился кавалерийский генерал и вручил послу красивую папку из красного сафьяна. В ней находились родословные и фотографии двух прекрасных лошадей. Теперь у Гарримана и его дочери Кэтрин, которая жила вместе с ним в Москве, появились неожиданные заботы: где содержать лошадей? Но, как вспоминает Кэтрин, все устроилось как нельзя лучше. Лошадей держали в конюшне кавалерийской школы в Москве, причем и сам Гарриман, и его дочь могли в любое время ездить на них верхом. Когда Гарриман покинул Москву, лошади были отправлены пароходом в Соединенные Штаты и дожили свой век в потомственном имении Гарриманов под Нью-Йорком.
Поздно ночью 6 июня Гарри Гопкинс распрощался с И. В. Сталиным и другими советскими руководителями и рано утром вылетел из Москвы в Берлин. В Берлине Гопкинс был гостем маршала Жукова, который организовал для него поездку по разбомбленному городу, а затем пригласил его на завтрак. За столом обсуждался вопрос о предстоящей встрече «большой тройки».
В целом визит Гопкинса в Москву вполне мог послужить отправной точкой для возобновления дружественных отношений между обеими державами. С советской стороны это неоднократно подчеркивалось. Сам Гопкинс, подводя итоги беседам в Кремле, пришел к выводу, что дальнейшее позитивное развитие советско-американских отношений вполне возможно, хотя оно будет и не без сложностей. Он никак не предвидел наступления «холодной войны», считая, что США и СССР должны, несмотря на все трудности, найти пути к взаимоприемлемому сотрудничеству. Возвратившись в Вашингтон, Гопкинс обнаружил, что пресса оценивает результаты его поездки очень положительно, отмечая, что переговоры, которые он вел в Москве, открывают новую эру взаимопонимания и сотрудничества с Советским Союзом.
На следующий день после прибытия домой Гопкинс завтракал с президентом Трумэном. Он подробно рассказал о своих переговорах в Москве и постарался дать президенту как можно более подробную информацию о личности Сталина, о его манере вести беседу, что, как полагал Гопкинс, могло пригодиться Трумэну на предстоящей Потсдамской конференции и вообще в последующих контактах с советским лидером.
Пресса предсказывала, что после столь успешной миссии Гопкинс получит высокий пост в новой администрации, а возможно, даже станет личным советником Трумэна, как это было при Рузвельте. Но обстановка быстро и резко менялась. За два месяца, прошедшие после смерти Рузвельта, в новой администрации появились люди совсем иного склада. Услуги Гопкинса не потребовались. Он сделал свое дело – постарался создать своей поездкой в Москву впечатление, будто Вашингтон по-прежнему намерен проводить рузвельтовский курс. Это избавило нового хозяина Белого дома от излишнего нажима американской и мировой общественности, выступавшей в пользу продолжения сотрудничества, и развязало ему руки для беспрепятственного развертывания «жесткого» курса в отношении Советского Союза. Все же Трумэн пригласил Гопкинса участвовать в Потсдамской конференции. Но Гопкинс отказался. После того как Трумэн заменил Стеттиниуса на посту государственного секретаря Джеймсом Бирнсом, Гопкинс понял, что ему лучше вовсе уйти с государственной службы.
Спустя немногим более полугода, 29 января 1946 г., Гарри Гопкинс скончался в госпитале, где провел последние месяцы своей жизни.

Последние приготовления

На этот раз вопрос о дате и месте новой встречи руководителей трех держав не вызвал разногласий. Все сошлись на том, чтобы провести ее в середине июля в районе Берлина. Участники антигитлеровской коалиции после тяжелейших испытаний добились наконец победы над общим врагом, и то, что они решили собраться в столице поверженного рейха, имело, помимо всего прочего, большое символическое значение.
Советское командование пришло к выводу, что наиболее подходящим местом для встречи «большой тройки» будет Потсдам – некогда фешенебельный пригород германской столицы, где многие помещения сохранились в сравнительно хорошем состоянии и где находился дворец Цецилиенхоф, построенный кайзером для кронпринца в годы первой мировой войны. Дворец окружен большим парком, огороженным высокой каменной стеной, что делало его вполне подходящим для встречи руководителей трех держав и с точки зрения безопасности. Поблизости – в Бабельсберге – уцелело много вилл бывшей германской элиты, которые и были предоставлены для глав делегаций и персонала каждой из участвующих в конференции держав. Предложение о проведении встречи в Потсдаме было принято без особых дискуссий, и советское командование, не теряя времени, приступило к подготовке и оборудованию помещений для рабочих заседаний и размещения делегаций. Открытие конференции наметили на 17 июля, и, хотя времени оставалось мало, советское командование успело не только подготовить в срок все необходимое, но и благоустроить прилегающую территорию.
Одновременно велись последние приготовления к «встрече трех» и в политическом плане. В некотором отношении, во всяком случае, что касается Черчилля, они носили весьма своеобразный характер.
В течение мая и июня 1945 года Черчилль торопил Трумэна с новой конференцией «большой тройки». Время, как уверял британский премьер, работает в пользу Сталина, по мере того как значительные контингента американской армии перебрасывались из Европы на тихоокеанский театр перед решающей атакой Японских островов. Премьер-министр пытался также убедить президента не возвращать территории, захваченной в Германии американцами, после того как они перешли границы, намеченные для советской зоны оккупации.
Подхватив измышления геббельсовской пропаганды, распространявшейся в последние дни гитлеровского рейха, Черчилль писал Трумэну, что отвод армии Соединенных Штатов с этих территорий означал бы, что русское господство продвигается вперед на 120 миль, по фронту от 300 до 400 миль. Черчилль уверял, что союзнические войска не должны отходить обратно, «пока мы не получим сатисфакции по поводу Польши, а также относительно временного характера русской оккупации Германии».
В Вашингтоне все еще шла борьба вокруг политического наследия Рузвельта. Некоторые влиятельные деятели убеждали нового президента в необходимости занимать «промежуточную позицию» между Британией и Россией. В этих условиях Трумэн не мог последовать за Черчиллем и ответил ему, что хотел бы избежать ситуации, которая дала бы советской стороне возможность обвинить Лондон и Вашингтон в сговоре против Москвы. Черчиллю в конце концов пришлось с этим согласиться, хотя он и продолжал выражать тревогу по поводу отвода американских войск из Европы. 12 мая он направил Трумэну еще одно послание, где впервые взял на вооружение геббельсовскую выдумку о «железном занавесе» в центре Европы.
«Что произойдет через год или два, – рассуждал он, – когда британские и американские армии растают и когда французских почти еще не будет, или во всяком случае, их не будет в широком масштабе, и когда мы сможем располагать лишь горсткой дивизий, тогда как русские, возможно, захотят держать в Европе две или три сотни дивизий в активном состоянии? В таком случае „железный занавес“ опустится вдоль их фронта. Мы не знаем, что происходит за этим занавесом. Мало сомнения в том, что весь район к востоку от линии Любек – Триест – Корфу будет скоро полностью в их руках. К этому надо добавить дальнейший, огромный район, захваченный американскими армиями между Эйзенахом и Эльбой, который, как я полагаю, через несколько недель будет оккупирован русской мощью, если американцы отойдут. Тогда русские, если они этого пожелают, смогут продвинуться к водам Северного моря и Атлантики».
Однако в Вашингтоне как государственный департамент, так и военное министерство возражали против того, чтобы использовать занятые американскими войсками территории, предназначенные для советской оккупации, в качестве разменной монеты. Гопкинс настоятельно советовал президенту проявлять сдержанность и предупреждал его, что отказ США отвести войска с выдвинутых вперед позиций будет выглядеть как нарушение договоренности, достигнутой по доброй воле сторон полгода назад. Нарушение этой договоренности, заявлял он, не будет понято не только в России, но ив самих Соединенных Штатах. В соответствии с этими рекомендациями Трумэн написал Черчиллю 11 июня: «Я не могу отложить отвод американских войск из советской зоны для того, чтобы использовать их в качестве давления в урегулировании других проблем».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108


А-П

П-Я