тоска, жалость? Он сам удивился, когда понял. Не то и не другое. Это был протест, возмущение. Он вдруг понял, нет, увидел, ясно, полно с оттенками и красками этих людей совсем другими: открытыми, сильными, радостными. В них жили ростки талантов, несовершенные подвиги, любовь.
Мысль, неожиданная, четкая, рожденная не им, но в нем, казалось, прозвучала вслух: «Нет недостойных людей, есть недостойная людей жизнь».
Голова закружилась, картинка исчезла. Начался новый отсчет времени, будущий Мастер, еще сам того не ведая, вступил на Путь. Со стороны казалось – мир остался прежним.
– Ваш кофе.
Мальчишка на окне исчез, паломничество продолжалось.

– Твое здоровье!
– Без сантиментов, пожалуйста.
– Твое здоровье, без сантиментов.


***

Поэта она нашла на скамейке около своего любимого Собора. Как бы ни менялся, мир вечные ценности будут существовать всегда, а то, как заметишь перемены.
Они долго молча и с восторгом наблюдали восхитительную жанровую сценку. День был воскресный, в Соборе пары венчались одна за другой. Невесты разных возрастов в обязательных белых платьях выпархивали из сурового Собора счастливыми женами и здесь, подобно библейскому змею искусителю, поджидал их проворный и сладкоречивый фотограф. Он соблазнял их сладкими речами, усаживал в самых вычурных позах на свежескошенный газон, фотографировал и только, вырвавшись из-под его чар они вскакивали с травы и одна за другой хватались в ужасе за голову, обнаруживая, как испорчено зеленью их самое главное в жизни платье в самом начале длинного, праздничного дня. Но ни одна из них не извлекла урока из огорчения другой, и все новые подвенечные наряды гибли на газоне, и все новые юные женщины сменяли радость испорченным настроением и слезами.
И тут она решилась.
– Ты помнишь, Мастер, последнее время много говорил о том, что человек – не природное существо. Мы еще никак не могли понять, о чем он, в действительности говорит. Тема еще так и зависла. По принципу – не отзывается, значит рано. Она в поезде так ко мне прилипла, что ни спать, ни есть. А тут еще одна вещь всплыла, помнишь суфийское: человек создан, чтобы учиться. Так вот главное, что создан. «Создан» и «не природное существо». Я, кажется, знаю, в чем суть.
Поэт обладал редким и очень важным для нее даром, он так воспринимал и отражал ее переживания, что она начинала четко видеть и понимать их содержание. И в общении с ним могла оформить в слова, ясные образы и понятия то, что жило в ней, волновало, но не находило выхода и выражения. Она знала это, очень ценила и не раз уже пользовалась. Именно поэтому их общение, столь глубокое, было лишено всяких житейских и бытовых подробностей, они очень мало знали о внешней жизни друг друга, иными словами, практически не были знакомы.
– Планета Земля – это учебное заведение. Понимаешь, однажды они сидели с друзьями и пили это вино, когда еще не было виноградной лозы, и увидели, что вина много, и может быть что-нибудь и получится, если научить кого-то еще его пить. И они создали Землю с детскими садами, начальными и средними школами, колледжами, академией. Вот тебе и разгадка незримого колледжа. Эти книги, которым тысячи лет. Эти слова, которые разные люди повторяют с незапамятных времен. Все самые тайные знания, все есть. Ничего не скрыто, просто надо увидеть.
Может быть, это такое начальное условие отбора – учиться могут все, а вступительный экзамен, просто надо увидеть или услышать. Поэтому так много разных Путей, вариантов, традиций, религий. – Максимум шансов. Только увидь, дальше все начнет происходить. Ты узнаешь все к чему ты готов, ты встретишь всех, кто тебе для этого нужен. Постепенно ты можешь учить тех, кто тоже увидел и так до бесконечности. Они же никуда не спешат. Человек действительно не природное существо , потому, что создан , чтобы учиться.
Идея, что тяжкий физический труд создал человека – от лукавого. Вся история и современная ситуация очевидно доказывают обратное. Такой труд притупляет душу, ум чувства, он-то как раз и приводит человека максимально близко к природе, к единственной цели – выживанию. Слушай, может быть, это обезьяны произошли от человека с помощью тяжелого физического труда?
Она замолчала также внезапно, как и заговорила. Энергия, породившая прозрение, перехлестнула ее, говорить больше не было сил, да и сказано, собственно говоря, было все.
Поэт откинулся на спинку скамейки, а она просто легла на нее. Благо городок был с европейскими замашками: во-первых, чистый, а во-вторых, достаточно демократичных взглядов.
Когда они вернулись в этот мир, вечерело. Они попрощались так же легко, как и встретились.


***

Небольшое изящно оформленное объявление на дверях одного из храмов в центре старого города остановило ее резче, чем красный свет на перекрестке. Концерт состоялся позавчера. Сердце неконтролируемо бултыхнулось, в ушах зашумело. Давненько она так не нарывалась. Не услышать, что был концерт, не оказаться в правильном месте в правильное время. Смятение нахлынуло волной. «Самонадеянная дура! Тебе только о незримом колледже рассуждать». Оглянулась вокруг в надежде, что, что-нибудь не так, но улочка была пуста, вечерело. Она решительно потянула дверь.
Собор был небольшой, казался невероятно высоким, позолота барочных украшений туманилась в пламени свечей. Людей внутри было неожиданно много. Неподалеку от алтаря кто-то возился со съемочной аппаратурой.
«Что происходит? Спокойно, села, начнем все сначала».
Аккуратно, как учили, встроилась в пространство. Потоки энергии переливались, становились то сильнее, то слабее, сливались в один, разлетались по всему храму, стелились по мозаичному полу и вздымались в высь. Да концерт, несомненно, был, тогда что же происходит? Она рванулась к дверям.

– Эй, что за рацуха?
– Что не так, я что-то не слышу?
– Я же сказал: спокойно.

Она медленно вышла на улицу, отошла в сторону, закурила и стала ждать. Надо было стоять и ждать. В собор входили люди, среди них она уже без удивления увидела кое-кого из учеников. Некоторые останавливались на улице покурить.
– Я просто чудом узнала.
– Он раньше никогда не пел один.
– Сказочница говорит, что это будет единственный раз.
Когда сверкающая белая машина со Сказочницей за рулем остановилась у входа, ей оставалось только смеяться над своим недавним испугом и смятением – вот и приезжай в город детства, тут же в него и впадешь.
Мастер вышел из машины и быстро прошагал внутрь, отвечая на приветствия легкими кивками и полуулыбками. Вся сосредоточенная на нем, она только краем внимания отметила, что помогал выходить из машины и спокойно проследовал за Мастером кто-то совершенно незнакомый. Сказочница осталась у входа.
Оглянулась вокруг, пытаясь почувствовать ситуацию целиком. Ну, что ж пора объявляться.


***

– Никак не пойму, то ли у нас в ситуации слишком много женского и поэтому он решил подарить нам эту мужскую ситуацию, а может, с мужчинами как всегда плохо? А привет, – поздоровалась Сказочница, нисколько не удивившись. – Ты вовремя. Сейчас, будет что-то такое, чего еще никогда не было. Он будет петь один. Наверное, надо уже идти. Ребята, познакомьтесь – это моя новая подруга. Мы в каком городе познакомились? Я так много езжу, что часто путаюсь.
Они вошли в храм, она села на указанное Сказочницей место рядом с ней, через несколько минут все началось.
В раззолоченном Храме маленького провинциально-столичного городка, распятый две тысячи лет назад на холме такой далекой, такой невозможной в этом благополучном месте страны, внимал с высоты пению седого мужчины в одеждах не то монашеских, не то воинских. Песня эта была молитвой, не мольбой о помощи, не плачем, не стоном. Был в той молитве шорох листьев в Гефсиманском саду, рев толпы на Иерусалимской площади, грохот битвы, боль утраты и Вера Отцу. Одинокий мужской голос метался по Храму и души тех, чьи лики, закованные в золотые и серебряные оклады, мерцали в свете лампад и игре теней, отзывались ему. И кроме них некому было видеть, как умирают на кресте и возносятся к свету в этом новом мире, который так гордится своей свободой и человеколюбием.
Может быть, именно такими словами отметят этот день в книге, где отмечают события, а не факты.
Он пел, он молился, он кричал от боли и плакал от счастья. Мир растворился в его пении.

«А куда делся потолок?» Вместо хоть и ветхой, но крыши над головой было небо, полное звезд. Мир растворился. Она прижалась к Великому Мастеру, забыв все правила и почтение. Женщина к мужчине? Ребенок к отцу? Просто сгусток ужаса к единственному, последнему спасению. Он был последней реальностью, оставшейся в этом мире. Они парили в звездном пространстве. Она пыталась проснуться, но это и была единственная явь. Он был живой теплый, большой, но гудел так же как эта устрашающая пустота вокруг. Там, где должны были быть глаза, сияли два невыносимо ярких луча света, ее несло по этим лучам, она приготовилась умереть, оказаться безумной или проснуться .
– Что это?
– Абсолют.
Она поняла, что проснется безумной.
– Она меня любит, видишь, как обнимает. – Великий хохотал, все вокруг смеялись.
Она не могла пошевелиться. Взгляд Мастера из другого угла комнаты оживил ее. Он хохотал вместе со всеми. Все продолжалось.
Люди аплодировали стоя. Он продолжал сидеть, не имея ни сил, ни желания соблюдать правила. Потом медленно встал, молча земно поклонился алтарю и вышел.
Она привычно рванулась следом, но наткнулась на чей-то холодно-безразличный взгляд, опомнилась и нырнула в толпу.


***

Квартира Сказочницы, где все собрались после концерта, была похожа на нее. Изящная, легкая, многоуровневая, уют был принесен в жертву простору и художественным деталям. Но камин… Камин искупал все. Легендарный отряд учениц Сказочницы проворно и без лишних слов накрывал на стол. Народ слонялся из угла в угол, напряженно поглядывая в сторону лестницы – на втором этаже отдыхал Мастер.
Ее ни с кем не познакомили, и это было очень удобно. Даже появившийся в какой-то момент Поэт посчитал не нужным хоть как-то обозначить знакомство. Ей было чем заняться. Узнавать тех, о ком не раз слышала, но кого никогда не доводилось видеть, сравнивать сложившиеся представления и действительность, что может быть интереснее. И картин Мастера из тех, что она никогда не видела в подлиннике, в доме Сказочницы было немало.
Пауза затягивалась, все постепенно собрались у камина. Она вышла на балкон покурить, там уже кто-то был. В свете зажигалки мелькнуло незнакомое лицо и все тот же равнодушно холодный взгляд. Он небрежно выбросил сигарету и вышел, как растворился. Только теперь она соединила этот взгляд и сопровождавшего Мастера перед концертом человека. Он вызывал напряжение. Ей никак не удавалось его рассмотреть. Пока она размышляла, в пространстве за спиной что-то изменилось.
– Кормить-то будут?
Еда, тосты – все это она оставила им. Это не ее ситуация.
– Три дня назад я впервые услышал ваше пение. Я сейчас не буду говорить о талантливом исполнении и необычной привлекательности самой музыки. Вам сказали уже столько…, я бы хотел поговорить о смыслах, если позволите.
Ужин закончился. Она уселась на полу у балконной двери. Мастер неспешно помешивал дрова в камине.
– Попробуй.
– Вы столько успели сделать в самых разных областях, вы известны, вы ученый, вы создали невозможное: вы оживили и воплотили в людях то, что относительно недавно было всего лишь идеей доступной и понятной немногим. И вдруг эта странная ни на что не похожая музыка. Почему?
– Несколько лет назад я увидел сон. Я увидел себя, идущим к людям и услышал, как я говорю им в ответ на все их вопросы, что я могу вам сказать, разве что спеть. Может, это был ответ на мой внутренний вопрос. Я так это и воспринял. В нашей музыке больше знания, чем во всех моих книгах, беседах и словах. Я всегда говорил, что не возможно рассказать, как оно есть на самом деле, потому что никакого на самом деле не существует, но можно засвидетельствовать то, что знаешь, чувствуешь. Музыка – самая свободная форма, она не замутняет сознание словами, как книги, и не навязывает образы, как живопись, она свидетельствует переживание всего, что мы поем. А мы можем спеть все. Именно поэтому с самого начала было понятно, что петь можно только вдвоем, полнота свидетельствования мира возможна только через соединение мужского и женского.
Жаль, нет моей партнерши. Женщина, актриса, это она может рассказать лучше меня. Но, она – птица певчая, чтобы петь, ей надо летать. Поэтому она редко надолго задерживается на одном месте.
Слушайте нашу музыку, и вам откроется мир! – чем не первомайский призыв, расхохотался Мастер.
– Но ведь сегодня вы пели один. Вы нарушили принцип?
– А что есть такая вещь как принцип?
В пространстве металось недоумение, нервный смешок и нарастало напряжение. Только звездное небо оставалось невозмутимо спокойным, а Мастер невозмутимо веселым.
– Вы принесли весть? Мы просто не слышим? – Прозвучал робкий полувопрос из дальнего угла комнаты.

Ангел уже готовый шагнуть в пляшущее, смертельно-животворящее море огня, в последнее мгновение все-таки пожалел нас и обернулся. И каждый, кто видел это, навсегда запомнил взгляд, проникший именно в его душу.

В это же время на острове, посреди одного из самых благосклонных к человечеству морей, на открытой веранде небольшой виллы, на холме земли столь древней, что историки уже давно молчаливо прекратили выяснять, когда же началась здесь жизнь человеческая, одетый в изумрудный, в тон моря балахон, перед мольбертом стоял художник. Одежда предавала ему вид несколько романтический, седые кудри легко трепал сухой горячий ветер с гор, пахнущий всем, чем только может пахнуть ветер в месте, где растут мандарины, бананы, гранаты, цветут бугенвилии и пасутся козы.
Картина на мольберте была только что закончена.


Часть вторая

Какая красивая женщина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13