Она ответила на его взгляд в неколебимой уверенности своего видения.
Полковник ВДВ в отставке, а ныне черный монах отец Василий закончил свой рассказ о мирском пути и замолчал. Она смотрела на него с пониманием, но без сочувствия.
Ее старый знакомый, греческий монах из Храма Гроба Господня, что в Священном граде Иерусалиме, встал перед ее внутренним взором. Его сияющие не преходящей радостью глаза были полны доброжелательства и сострадания.
Судьба, как крест. Судьба, как дар.
– Осторожно! Не суди, не сравнивай.
Путь каждого из них определен, и они имели мужество, каждый по-своему принять его.


***

Самолет бежал по взлетной полосе. Между деревьями вдали мелькнула полоска реки, купола и кресты монастыря и ей даже показалось, что она слышит колокольный звон.
Она улетала из этого города, но впервые в жизни никуда не возвращалась, а просто летела дальше.


Часть вторая

Вы знаете, что такое Традиция, живущая на базаре? А ашрам в центре огромного города, оправленный в форму интеллигентного общедоступного клуба?
Так вот, Мастер такой Традиции именно в таком ашраме, в самом богемном районе города, в котором, чтобы не говорили, а главной улицей служит река, и внешний ритм жизни большинства горожан завязан на расписание развода мостов, беседует при не малом стечении народа на ему, и как выясняется не только ему интересные темы.
Еще на улице, у дверей, она заметила того, кто всегда был рядом с Мастером. Доброжелательная располагающая улыбка, холодный взгляд. Узнал, не узнал? Этот человек при любом пересечении не оставлял ее равнодушной. Она знала, что в этой ситуации ему поручена роль хозяина и его новый внешний статус, несомненно, должен был отразиться на его привычной манере поведения. Пока она успела об этом подумать, он растворился в толпе посетителей клуба, так, как растворялся в любой толпе, где только ей не доводилось его видеть.
– А популярность-то субботних бесед растет.
– Когда в них участвует Мастер, то уж точно.
– Ну, не скажи, даже когда ведущие сами без приглашенных гостей беседуют тоже приходит не мало народу.
– А, собственно, за что боролись?
– Я только одного боюсь, как бы это все в просто очередной клуб не превратилось.
– Да уж, рискованный человек ваш Мастер. Ашрам на базаре – это что-то новенькое.
Легкое волнение в толпе, мощная волна в пространстве, обычная суета у дверей. Приехал.
Ведущими оказались двое из «леопардов». Какая неожиданная и блестящая практика!
– В духовных текстах, которые мне встречались, говорится об Актерах с большой буквы, вы говорите об Игроках. Игра, игрок. А вот, чтобы говорилось о режиссерах, никогда не доводилось встречать. Что за человек такой – режиссер?
– Ты справедливо подметил – в текстах это действительно не встречается.
Что такое режиссер? Режиссер в определенном смысле Демиург, он создает на основе текстов, из людей, из декораций замкнутый художественный мир со своим законом, хронотопом. Он создает целый мир, куда включено много людей, которых мы не видим на сцене: осветители, костюмеры, операторы, т. е. человек, который на основе текста создает абсолютно реальную вещь, реальные события.
– Но это социальная профессия. Это театр. А можно ли эту профессиональную позицию перенести на жизнь?
– Давайте попробуем. Попробуем перенести проекцию на жизнь на основе какого-нибудь текста, допустим называемого Традицией. Если человек претендует на роль режиссера, то он должен на основе этого текста создать некое действие, что естественно чревато манией величия и претензией на роль Демиурга.
У режиссера на театре всегда есть текст. Вот и получается, в самом широком понимании режиссер – это человек, который на основе текста создает реальность. И он может это сделать, потому что владеет профессией.


***

Необычность ситуации возводила игру на совсем новый и неожиданный уровень. Ситуация была столь очевидно многослойна, столь многопланова, что ей пришлось вспомнить все, чему учили с тем, чтобы извлечь из нее максимум. Открытый социум вносил свои нюансы и оттенки. В пространстве, сталкивались, сплетались, иногда полностью смешиваясь, а иногда, совершенно не соприкасаясь, разные уровни восприятия, внимания и видения ситуации. Здесь одновременно слушали Мастера, беседовали с профессором, общались с режиссером. Здесь удовлетворяли любопытство, вооружались информацией, увеличивали уровень понимания, медитировали и учились.
– Какая игра! Какие возможности!
– Не отвлекайся!
– Да, да. Соединяя, не смешивай…
Вот именно, разделяя, не разрывай.


***

– Недавно в Интернете был вопрос к Мастеру. Что делает Мастер? Учитель учит, водитель ведет, а что делает Мастер?
– Мастер? А вот это и делает – ситуацию. В общепринятом контексте, Мастер это тот, кто создает ситуацию, тот, кто не пытается управлять людьми, влиять на них, властвовать, обучать. Он делает это через ситуации, и сам, в идеале, является ситуацией.
– А что такое ситуация?
– Ситуация это прежде всего событие, если воспользоваться профессиональной режиссерской терминологией. Цепь событий и составляет сюжет. Задача – так построить эту цепь, чтобы было убедительно, заразительно, выразительно и вовлекало.
Присутствующих явно задело за живое, от их включенной заинтересованности возникло ощущение, что в зале стало на много больше людей. Вопросы посыпались, как из рога изобилия.
– А события, ситуации, откуда они берутся, если мы говорим о жизни? Что или кто решает, что именно такие ситуации нужны именно для этого человека, чтобы с ним что-то произошло?
Как это происходит?
Где автор?
Где сценарий?
– Традиция это и есть сценарий. Тот текст, которым я пользуюсь в качестве источника для постановок. Сценарист неизвестен, согласно этому же тексту. Человек только предполагает, а располагает к счастью не он. Мы говорим, что сценарист это Реальность.
С точки зрения нашей Традиции существует такое постоянное действие как Мистерия. И в этой Мистерии и роли распределяются, и события происходят. Мы можем только гипотетически предполагать, кто или что является Автором этой Мистерии, т. е. поверх жизни, житейских историй существует еще Мистериальная история.


***

Спектакль шел к концу.
– Где это видано, «Гамлет» с четырьмя актерами?
– О чем может быть эта пьеса?
– Что они могут сделать вчетвером?
В черном пространстве, общем для сцены и зала четыре актера, четыре героя, живущие в мире, который создал режиссер, используя как текст великую пьесу, загадочного англичанина, отвечали на один из главных вопросов, который только может задать себе человек: Почему же мы не в Витенберге? Почему мы не там, где хотим быть больше всего на свете? И почему мы не такие, какими хотим и можем быть? И, растревожив душу, свою и зрителей уходили они один, за одним из этого мира, оставляя каждому шанс обрести свой ответ.
Четверо юродивых истово молились, обратясь в зал, где благополучные и любопытствующие, сидели зрители.
– Достоевский? На четверых?
– Такая громадина, такой роман? О чем это они?
– Как ему в голову пришло?
Да, что они душу-то травят, нам, что в жизни забот не хватает?
Забот-то хватает. А души?
– Ваш театр – это же не развлечение. Вы заставляете зрителей страдать и мучиться. Это уже не искусство. Чего вы хотите от зрителей?
– Ничего. Я их бужу.
– Кто Вас просил!
Первый же звук взорвал тишину и покой огромного знаменитого на весь мир Собора, как крик о помощи, как вопль роженицы, как смертный стон. Зал встрепенулся, растерянный и удивленный, непонимающий, но души их уже услышали и отозвались, и раскрылись навстречу. И каждый знал, что музыка необыкновенная, не похожая ни на что, чтобы даже самому искушенному меломану доводилось слышать, музыка, которая рождалась в эти мгновения – это не только талант и душа музыкантов, но и душа каждого из них. И нежные переливы, и суровые аккорды, и хитросплетение звуков, чувств, мелодий и переживаний – это все, и одиночество, и чудо рождения, и чудо совместного бытия, по которому так страждет душа.
– Ваше творчество не может быть признанно, как самостоятельное искусство.
– Это эксплуатация зрителя.
– У вас такой талант, почему вы не хотите использовать его традиционно?
– Классно, ребята! Но это не наш формат.
– Вы что, хотите вдвоем мир переделать?
Маэстро был бесконечно знаменит и так свободен, как только может быть свободен абсолютно довольный своей жизнью и судьбой человек. Он был весел, доступен и откровенен.
– Это здорово. Это талантливо, смело и ни на что не похоже. Поверьте мне, вами будут восхищаться. – Глаза мудреца хитро блеснули. – Или над вами будут потешаться. Это уж как сложится.
Звон бубенцов рассыпался в пространстве и растворился.


***

– Вот вы говорите, чтобы увидеть ситуацию нужно стать в позицию режиссера, а как видит режиссер?
– Читает поведение.


***

Он принял решение умереть. И умирал. Он принял его сам, бесповоротно и окончательно, не приняв во внимание слезы родителей, мольбы жены и увещевания друзей. Болезнь, вполне подвластная современной медицине, казалось, на какое-то время даже отступила, растерянная, из-за отсутствия ожидаемого сопротивления. Но быстро освоилась с ситуацией и с каждым часом все смелее вступала в свои права. А он пытался жить, как не в чем не бывало, игнорируя не только ее, но и тут, вечную, которая сама не приближаясь, маячила чуть в стороне, спокойно дожидаясь, увы, уже не далекого часа.
– Нельзя же так бояться жизни, чтобы предпочесть смерть.
Она волновалась, разговаривая с ним, потому что не могла не признать, что бессмертная искорка надежды, что еще не поздно и есть хоть какой-то шанс, что он передумает, и все еще кончится хорошо, как в страшной сказке со счастливым концом, жила в ней. Они беседовали уже давно. Мастер привез его к ней в гости, по его просьбе, и она всматривалась и вслушивалась в этого спокойного, еще недавно столь благополучного и успешного молодого человека, чье непоколебимое и неординарное решение вызывало уважение, но не в коей мере не понимание и сочувствие.
– Я принял это решение, потому что не уверен в искусстве врачей, и в своей способности остаться осознанным на операционном столе. Я не хочу уйти во сне.
– Но как же ты, верующий, воспитанный в вере человек, берешь на себя смелость распоряжаться тем, что дано тебе, не сделав усилия постичь смысл и цель этого дара?
– Почему ты так уверенна? А может я просто брак небесной канцелярии?
Чуть приоткрывшиеся засовы и ворота на душе его грохнули, опять закрывая все двери и подходы. Его защита была блестяще организованна и глубоко продуманна. Тишина повисла в комнате. Тишина прощания, в которой пропасть разделявшая их стала вдруг так явственна и не преодолима, что больше уже не возможно было вымолвить ни слова.
– Ты просто побудь с ним. Для него, для себя.
– Но ведь мы обязаны помогать в случае смертельной опасности, даже если не просят.
– А мы и помогаем.
– Мы помогаем ему умереть?!
– Мы помогаем ему жить, пока он жив.
– Там в коридоре стоит сумка, все, что в ней для тебя. Потом…
По всей видимости, она не сумела прочесть его поведение тогда, да и сейчас не была уверенна, что поняла этот текст до конца.
У нее не нашлось ни одного мотива, который пояснил бы его выбор. А все, про которые она за это время узнала, так до конца и не смогли ей ничего открыть.
– Он уходит! Уходит!!! Мы не знаем, что делать!
Пауза и слабый, еле слышный, но не потерявший властности голос зашелестел в телефонной трубке.
– Я понял. Мне кажется, что я все понял. Не расстраивайся, я же обещал, что не уйду, пока не пойму.
– Зачем ты это сделал?
– Сама же говорила – дурак… был. Долгая пауза, слабый треск в телефонной трубке… Смертельный ужас, что она больше никогда не услышит этот голос подвиг ее на то, что всегда казалось заманчивым, но не возможным. Она увидела себя в небольшой комнате в далекой стране, где среди перепуганных друзей и учеников полулежал на постели тот, кого уже нельзя было назвать Барином. Измученное болезнью и болью тело было неузнаваемым, но глаза… Это не были глаза умирающего человека. Это был полный смысла и мудрости взгляд. Она была уверенна, что он чувствует ее присутствие, но не показывает вида, чтобы не испугать еще больше и так совершенно растерянных людей. Она тихо села у его постели. И молча смотрела на него. Его живая, сильная душа покидала измученное тело, и не было в ней страха.
– Ну, что стоите, давайте работать, – прошелестел он едва слышно.
Рука на одеяле вздрогнула. – До встречи, шепнула ей его душа. – До встречи.
Она сидела в машине на самом берегу блеклого, холодного, какого-то разом помертвевшего залива, там, где застал ее звонок. Не нужный телефон что-то пищал, но все это уже не имело значения.

– Эй, ты как? – Неожиданное появление в пространстве Гри вывело ее из полного оцепенения. – Ты так вопила, что пространство шаталось.
– Барин уходил.
– Мы же знали и были готовы.
– Вы, может быть, и были, а мне все равно страшно стало. Гри улыбнулся ей как маленькой и исчез.

– Ты слышишь, Барин ушел.
– Слышу. Не грусти. Он все успел.
А в это время на самой середине озера в лодке сидел уже не первый час молчаливый и сосредоточенный рыбак. И не смотря на то, что время от времени он вытаскивал из воды попавшую на крючок рыбу, внимательному наблюдателю, случись он здесь в этот ранний предрассветный час, могло показаться, что в лодке сидит и ловит рыбу тело, оставленное хозяином отдохнуть на свежем воздухе. Абсолютная тишина и абсолютный покой разливались над озером, как будто генерируемые этим телом, а может быть и самим Хозяином.
Рыба между тем ловилась. Крупная, мелкая. Он был рад каждой, и, наверное, поэтому озеро не обижало его, и он никогда не возвращался с пустыми руками. Ни тогда, когда от его рыбалки зависело, будет ли у домашних еда, ни тогда, когда улов был уже не едой, а роскошеством, изыском, экзотическим удовольствием на фоне благополучия и достатка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13