Гардон бесился, что, несмотря на травлю целой команды унтер-офицеров, Голубь все еще жив, это здесь-то, где смерть раздают направо и налево! Ненависть к легионеру, которую Гардон объяснял себе бдительностью, поглотила капитана целиком, он даже забыл о других своих горестях.Вот и сейчас Голубь попался ему на глаза. Идет и свистит! Гардон как рявкнет:— Рядовой! Где ваш ремень?Голубь стоит перед ним на раскаленном плацу форта.— Я сейчас отдыхаю, mon commandant, — отвечает с»н.— Где ваш ремень, я спрашиваю?— После бега с выкладкой я всегда оставляю его сушиться, чтобы воск не расплавился.— Доложите взводному, что вы вышли во двор без ремня. Rompez! [ Здесь: петля (фр.). ]Кобенскому доставляло кучу хлопот то, что этот легионер все еще вертится под ногами. Он прекрасно понимал капитана, и уж никак не его молитвами Голубь по-прежнему оставался в живых.Он с искаженным от злобы лицом выслушал доклад Аренкура, потом гримаса перешла в какую-то зверскую усмешку.— Ну теперь я с тобой расправлюсь! Гнусная свинья! На двадцать четыре часа en crapaudine!Фельдфебель Латуре пошел к капитану: даже два с половиной часа «петли» — запрещенный срок. А двадцать четыре в этом климате означают не что иное, как мученическую смерть. Он не берет на себя такой ответственности. Однако капитан устроил ему настоящий разнос:— Мы с вами не в тылу! Здесь особые обстоятельства и многое делается против правил. Но иначе нельзя.Латуре пошел за пленником. Тот уже ждал его в рабочей одежде… и… nom du nom… улыбался!— Аренкур! Вас приговорили на двадцать четыре часа к «петле». Должен сказать, что я здесь ни при чем… И если… Что вы улыбаетесь! Осел! За двадцать четыре часа вы десять раз успеете умереть!«Господи, расщедрись наконец хоть на один раз! Хоть на один», — молился про себя Голубь и был определенно счастлив.Его повели на гауптвахту. Рядом с караульным помещением у ворот какой-то унтер-офицер колотил пряжкой Шполянского, господина графа.— Ах ты, собака! Заснуть на посту! Дерьмо… Из-за тебя господин лейтенант меня накажет, мерзавец… спать на посту!Слабые физически люди после еды часто впадают в тропиках в состояние полуобморочного сна. С этой сонливостью невозможно бороться, любые ухищрения напрасны. С окровавленным лицом Шполянский упал на землю.— Свяжите Шполянского на два часа заодно с другим негодяем.En crapaudine — средневековое наказание. У лежащего на животе человека связывают запястья и лодыжки и стягивают их так, до тех пор пока ступни не соприкоснутся с кистями. В такой позе человека заталкивают в яму и сверху закрывают.Лежа на животе в яме, Голубь чувствовал, как кровь бросается ему в голову, а сердце бешено бьется.Рядом с ним, тоже связанный, лежал, несчастный Шполянский. На солнце было выше пятидесяти градусов, что в Сахаре не редкость. Яму накрыли брезентом. Через полчаса в ней будет страшная жара.Хм… Кровь отлила от головы, а сердце бьется вроде бы нормально. Да, двадцати четырех часов может и не хватить, чтобы умереть…— Аренкур… — простонал Шполянский, — я не вынесу… двух часов…— Да брось ты! Два часа так даже в карты играть можно. Не говоря уже о губной гармошке.— Но у меня… расширение аорты…— А зачем было тащиться в Сахару, если ты такой нежный? Старайся не двигаться, тогда кровообращение замедлится и веревка не будет так сильно резать.— А ты… зачем… шевелишься?— Хочу умереть…Под брезентом становилось все жарче, а выдыхаемый двумя солдатами углекислый газ делал пребывание в этом пекле совершенно убийственным. От брезента несло жаром, как от натопленной печки, но наружу тепла он не пропускал.— Аренкур… — выдохнул Шполянский, — послушай… Я должен рассказать тебе… что знаю… Сказать тебе… кто я… перед смертью…— Офицер гвардии и растратчик или маркграф и убийца. Все едино…— В Польше я был государственным человеком…— Министерским советником?— Нет… Палачом…— Прости, как ты сказал?Господин граф — палач? С его-то внешностью? Но почему? Почему бедный Троппауэр — вылитый палач — и поэт. А граф похож скорее на поэта, а палач… Да, неплохо у нас тут обстоят дела с таинственными незнакомцами.— Я был палачом… Это у нас наследственная профессия, передается от отца к сыну…— Не бери в голову…Шполянский глубоко вздохнул. Повернулся на другой бок, от чего ему стало немного легче.— Так слушай, Аренкур… хотя я ее и не достоин.,, я решил украсть у тебя рубашку…— И ты тоже?… Что, вся рота хочет ходить в моем белье? — Задохнувшись, он смолк. — Чертовски тяжело все-таки.— Один солдат вызвался добыть ее для меня… И добыл… но тут меня накрыл Пенкрофт. Он сказал, что, если я не отдам ему рубашку, он донесет… а ты знаешь… как здесь обходятся… с ворами… Я был в его руках…Фу, проклятье… Ну и жарища…— Он взял рубашку… А я, сумасшедший… открыл ему мою тайну… рассказал о моем изобретении… Ведь меня выгнали… за изобретение…— Нечего было изобретать… Государственный человек должен жить своим призванием…— Знаешь… Беда в том… что я относился к своему делу… как человек религиозный… Я… хотел казнить… без боли… я придумал одну вещь… Но они не согласились… А это… ужасно… когда человека вешают… поверь мне…— Ну.,, раз ты говоришь.,.— Я думал… если докажу им… они согласятся… и один раз попробовал… пока приговоренного еще не повели… на эшафот… но что-то не вышло… и меня выгнали… С тех пор я усовершенствовал изобретение… и живу лишь надеждой… отдать его на благо человеку… Преступник не должен страдать во время казни… Я затем и вступил в легион… чтобы тут… если встретится смертельно раненный или больной… испробовать…У Голубя вдруг мелькнуло подозрение.— Скажи! Ты все шептался с санитаром… Когда Малец лежал раненный…— Да… я с ним договорился… что если врач откажется… то он мне разрешит… попробовать…— Так это ты его убил?!!— Нет… Потому что… когда я собрался… Это такая длинная, изогнутая проволока… с зажимами. Зажимы съемные, и когда кладешь проволоку… на тело… каждый зажим… попадает на основную вену… Стержень специально так… изогнут… нажимаешь сверху на захват… и все зажимы закрываются… все вены… в секунду оказываются… перекрыты… сердце сразу останавливается… умирает мозг… дыхательные органы… все, больше не могу…— Ты мне про убийство расскажи, — задыхаясь, выговорил Голубь.— Санитар сказал… что Мальцу лучше… и есть надежда… и я не стал пробовать. Но этот мерзавец… стащил у меня… зажим… и… и… убил…— Пенкрофт?!— Он… — Шполянский взметнулся в воздух и с хрипом упал вниз. Потом с судорожным вздохом добавил:— Но у него есть еще одно имя…— Лапорте!— Д-да!… О-ох!
2
Так, значит, Лапорте — это Пенкрофт? Кто бы мог подумать… О, какой же он дурак!… Ведь когда он играл в Мурзуке «Si I'on savait», Малец выкрикнул «убийца» и бросился на Пенкрофта…Голубь еще видел, как Шполянского развязывают и окатывают водой…Он уже умер или пока нет?…Его опять закрывают… Он чувствует на губах пену… Сколько, интересно, прошло времени? Кругом темно… Кровь с шумом стучит в виски, и… он теряет сознание… «Кончено… Слава Богу, наконец-то кончено…» — последняя рефлекторная мысль, мелькнувшая у него в мозгу…Очнулся он на больничной койке. Над ним заботливо склонился врач. Вместе с капитаном. Рыжий санитар держит на вытянутой вверх руке лампу. Сзади фельдфебель Латуре. Что это? Он вынес все двадцать четыре часа?Ему льют в рот бренди. Сразу становится тепло, кровь приходит в движение. Черт бы побрал этот его несокрушимый организм!Полковой врач случает сердце.— Этот человек из железа. Сердцебиение уже ритмичное…— Фельдфебель… — говорит капитан, — когда больному станет лучше, проводите его в канцелярию… Желаю вам выздоровления, мой друг…Что?!. Что значит «мой друг»? И «выздоровления»? С каких это пор капитан так нежен с ним?… Что случилось? Или они все-таки сговорились со страховщиками, чтобы не дать ему умереть? Что опять за штучки?…Но у него пока нет сил говорить.А случилось вот что. В четыре часа дня Голубь потерял сознание. В половине пятого за ним пришел караульный отряд с капитаном во главе. С ними был полковой врач и санитар с носилками. Приди они получасом позже, Голубя уже не было бы в живых.Причина же в том, что Финли доложил больному Делэю о наказании, которому подвергли рядового, проявившего мужество во время марша.— Что?! — вскричал майор. — На двадцать четыре часа?! Унтер-офицер! Вызовите ко мне капитана!Гардон едва не бросился на Финли с саблей. Но майор заступился за лейтенанта.— Это я попросил Финли докладывать мне обо всех наказаниях, — сказал он. — Так что не в его власти было скрыть случившееся.— Ну что ж… По моему глубокому убеждению, это рядовой шпион. При назначении меня предупреждали, чтобы я присматривался здесь к подозрительным личностям, и поскольку я не могу доказать виновность рядового, а она несомненна, остается одно — уничтожить его! Что человеческая жизнь и служебные предписания по сравнению с высшими стратегическими интересами!…— Если все так, как вы говорите, — сказал майор, — надо было уже давно проверить вещи легионера. Финли, трубите построение и, пока люди будут на плацу, обыщите его вещмешок.— Я тоже пойду, — сказал капитан.…Развязав клеенчатый мешочек, они первым делом наткнулись на стихи Троппаузра. Потом нашли жетон майора секретной службы под номером восемьдесять восемь. Генштаб, управление «Д»…Гардон стал мертвенно-бледным…Сложив все вещи обратно, он принес маленький мешочек и его содержимое в канцелярию.— Так вы думаете… — пролепетал он.— Я думаю, — ответил Финли, — что в управлении «Д» генштаба в ранге майора служит лишь один офицер, Ив. Я думаю, что человек, которого вы приговорили к «петле», майор Ив.— Но… кто же… кто… приговорил его к «петле»?… Эй, фельдфебель!… Стража!… Врача и носилки!… — он быстро сунул Финли мешочек. — Прошу вас, закройте в сейф.Финли закрыл вещи в сейф и отдал ключи Гардону, который тут же отправился за Голубем.…Чувствуя необыкновенный прилив сил и именно поэтому опечаленный, Аренкур стоял перед капитаном.— Рядовой!… Тут некоторые скоты гнусно обращались с вами. Они будут наказаны. Латуре навечно пойдет в конвой, а двух унтер-офицеров я отправил в одиночку. — Немного тише Гардон добавил: — Меня предупреждали при назначении, что моя помощь может понадобиться некоторым доверенным лицам… Передо мной раскрыли карты, поскольку… у меня есть стратегическое чутье… Скажите мне, какие у вас пожелания, и я все исполню…Голубь ничего не понял из речи капитана, но, не колеблясь ни секунды, выпалил:— Моего друга Троппауэра послали на каторжные работы…Гардон опять побледнел. Дьявол, еще один из секретной службы. Не хватает ему вляпаться здесь в историю, вроде капитана из Айн-Сефры… Фу, как неприятно!— Почему вы не доверились мне раньше, май… рядовой? Этот человек наверняка уже мертв… Виной тому жестокость Латуре и в первую очередь Финли… — Капитан снял трубку. — Караул?… Пусть конвой передаст арестантам, что они не получат ни капли воды до тех пор, пока не пришлют посланного на каторжные работы легионера. По крайней мере сообщат о его судьбе… — Он положил трубку и направился к сейфу. — Мы тут хранили некоторые ваши вещи… Если угодно, вы можете взять их… Я не хотел, чтобы они попали в чужие руки.Гардон в изумлении отступил. Отделение сейфа, где лежал клеенчатый мешочек, было пусто. Глава двадцать третья 1
— К сожалению, вещи исчезли, — сказал капитан Голубю, — но если у вас есть какая-либо нужда… можете смело мне сказать…— Мне бы, господин капитан… в первую очередь с Троппауэром…— Ах да, этот второй солдат… — Зазвенел телефон, Гардон снял трубку. — Да? Прекрасно. Пусть конвой выделит патрульных, и они немедленно приведут его в форт. — Положив трубку, он с удивлением посмотрел на Голубя. — Небывалый случай. Солдат по фамилии Троппауэр жив. Если хотите, можете пойти встретить его…— Ура! — воскликнул Голубь, позабыв обо всем на свете, и бросился бежать…Троппауэр вернулся слегка похудевший, но улыбающийся и почти не обремененный одеждой. Они с Голубем долго обнимали друг друга.— Как тебе удалось остаться в живых? — спросил Голубь.— Очень просто. Меня не убили, — радостно сообщил поэт. — Видишь, как полезно иногда дать по морде жандарму. У меня до сих пор руки чешутся, когда вижу этого расфуфыренного Бенида Тонгута. Тот бандит с Корсики, которому я дал воды, составил мне протекцию. Он похлопотал перед одним полуголым господином, чтобы меня не убивали… Но… знаешь… Есть один щекотливый вопрос… Эти каторжники так странно себя вели…— Неужели не слушали тебя, когда ты читал стихи?— Нет, это дело я уладил довольно легко, но они… понимаешь… хотят бунтовать…— Что?!— Я толком ничего не знаю. К ним там ходил один пигмей. Они в лесу живут… К каторжникам должно прийти племя сокота. Надо только дождаться, когда Нигер спадет. Тут-то каторжники и восстанут. В форте многие солдаты об этом знают… Кобенский замешан в дело и этот Хильдебрант.— Ну а как же с водой?… Вода ведь у офицеров.— Должен кто-то приехать и привезти подрывника, Они взорвут трубы и получат доступ к воде.— Что же нам делать?… Если выдать каторжников, мы можем навлечь беду на многих легионеров. Но я все-таки французский кадет…— А я художник, а художники известны своей любовью к родине. Черт его знает, что тут можно сделать. Доносить на товарищей, конечно, нехорошо…— Я знаю, что мы сделаем. Мы посоветуемся с одним майором. Я тут разоблачил переодетого майора. Ему можно довериться.— Кто такой?— Главач! — торжествующе ответил Голубь.— Никогда бы не поверил… — удивился Троппауэр. — Сапожник Главач?… Лучше ничего не мог придумать.Они пошли к Главачу, который горевал в столовой за бутылкой вина… Голубь подсел к нему за столик.— Беда… — зашептал он Главачу в ухо. Тот побледнел.— Так я и знал, что этот Шполянский продаст… — сказал он, решив, что поляк доложил о краже рубашки по начальству.— Речь не о том. Вот Троппауэр, ему вы можете доверять, он поэт. На послезавтра планируется восстание. Что ты здесь вертишься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24