Холодный ветер перевернул взорванную пустошь, и куски разбитого железа
заколебались под его дуновением.
И теперь путешественник поспешил, поскольку наступала ночь, и такая ночь
, которую три ведьмы могли выварить в своем котле. Он продолжал идти Ц нет
ерпеливо, но с бесконечной печалью. На линии горизонта появлялись странн
ые ракеты военных времен, они загадочно вздымались над землей и снова оп
ускались. Очень далеко несколько солдат зажгли свой собственный малень
кий костер.
Ночь стала еще холоднее; стук, стук, стук Ц звучало разбитое железо.
И наконец путешественник остановился в ночи и внимательно огляделся, ка
залось, он был доволен, что цель его путешествия находится в пределах вид
имости, хотя для глаз обычного наблюдателя место, которого он достиг, ник
оим образом не отличалось от остальной части пустоши.
Он не пошел дальше, но все оборачивался в разные стороны, осматривая эту х
удосочную и израненную землю участок за участком.
Он искал деревню, где родился.

Двухэтажный дом

Я снова приехал в Круазиль.
Я искал размытую водой дорогу, которую мы использовали в качестве дополн
ительного пути, дорогу, окруженную цепью маленьких убежищ и вырезанными
на дубовых стволах образами святых, которые пережили церковь в Круазиле.

Я мог найти это место с закрытыми глазами. Но мои глаза открылись, и я не су
мел его обнаружить. Я не видел сходства между пустынным шоссе, по котором
у носились грузовики, и оживленной маленькой улочкой, колеям на которой
уже минуло три года.
Пока я пристально осматривался по сторонам, отыскивая нашу линию, я заме
тил старого француза в гражданской одежде, который смотрел вниз с неболь
шой насыпи из белого камня, немного приподнимавшейся над уровнем дороги
. Когда я заметил его в первый раз, он шел, поминутно останавливаясь, как бу
дто не был уверен, где находится. Но теперь он стоял неподвижно, глядя с на
сыпи вниз.
«Voila ma maison,» сказал он.
Больше он ничего не сказал: это поразительное замечание, этот жест, котор
ый указывал на такое бедствие, были сделаны совсем просто. Здесь не было н
ичего от театральной позы, которую мы ошибочно связываем с поведением фр
анцузов, потому что они скрывают свои эмоции менее тайно, чем мы; в его гол
осе не прозвучало никаких трагических нот: только след глубокой привяза
нности проявился в одном из слов, которые он использовал. Он говорил, как ж
енщина могла бы сказать о своем единственном ребенке: «Взгляните на моег
о младенца».
«Voila ma maison», сказал он.
Я попытался выразить на его языке, что я чувствую; и после моей попытки он
заговорил о своем доме.
Это был очень старый дом. Нижняя часть, сказал он, относилась к феодальным
временам; хотя я не совсем понял, то ли все, что осталось под той насыпью, бы
ло настолько древним, то ли он имел в виду только подвалы дома. Это был пре
красный высокий дом, сказал он, целых два этажа. Человек, которому известн
ы здания в пятьдесят этажей, даже человек, который повидал в жизни дворцы,
не улыбнется усилиям этого старика, пытавшегося описать высоту своего д
ома и убедить меня, что дом возвышался на два этажа, когда мы стояли вместе
перед этой печальной белой насыпью. Он сказал мне, что его сын убит. И это в
торое несчастье, как ни странно, не взволновало меня так сильно, как белая
насыпь, которая была домом и возвышалась на два этажа, поскольку оно каже
тся совершенно обычным для каждого французского семейства, глава котор
ого случайно заговорит с чужаком в разрушенных французских городах или
на оживленных французских дорогах.
Он указал вдаль на огромную белую насыпь, на вершине которой кто-то поста
вил маленький деревянный крест. «Церковь», Ц сказал он. Об этом я уже зна
л.
На очень плохом французском я попытался успокоить его. Я сказал, что Фран
ция, разумеется, выстроит его дом снова. Возможно, этим займутся даже союз
ники; поскольку я не предполагал, что мы сделаем достаточно, если просто в
ыставим немцев из Франции и оставим этого бедного старика блуждать без к
рыши над головой. Я сказал ему, что в будущем Круазиль, конечно, восстанет
вновь.
Он не проявил ни малейшего интереса к моим словам. Его двухэтажный дом ру
хнул, его сын погиб, маленькая деревня Круазиль исчезла; у него осталась т
олько одна надежда на будущее. Когда я закончил говорить о будущем, он при
поднял палку с набалдашником, которую нес в руке, до уровня горла. Конечно
, это была старая палка его сына, и теперь старик держал ее за кусок веревк
и, продетый сквозь рукоять, которую он поднял до уровня шеи. В это время он
проницательно и внимательно наблюдал за мной, поскольку я был незнакомц
ем и мне следовало объяснить кое-что, чего я мог не знать Ц то, что полезно
было бы уяснить всем людям.
«Кайзер», произнес он. «Да», сказал я, «кайзер». Но я произнес слово «кайзе
р» иначе, нежели он, и он снова повторил: «Кайзер», внимательно наблюдая за
мной, чтобы убедиться, что я понял. И затем он сказал «pendu» и немного раскача
л палку, свисавшую с веревочной петли. «Oui», ответил я, «pendu».
Понял ли я? Он был еще не вполне уверен. Было важно, чтобы это окончательно
решилось между нами, пока мы стояли на этой дороге через то, что было Круаз
илем, где он прожил много солнечных лет, а я провел один сезон среди мусора
и крыс. «Pendu», сказал он. Да, я с ним согласился.
Все было хорошо. Старик почти улыбнулся.
Я предложил ему сигарету, и мы зажгли две от аппарата из кремня, стали и бе
нзина, который старик носил в кармане.
Он показал мне свою фотографию и паспорт, чтобы доказать, полагаю, что он н
е шпион. Нельзя было признать сходство, поскольку фото, должно быть, сдела
ли в несколько более счастливый день, до того, как он увидел свой двухэтаж
ный дом поверженным во прах. Но он не был шпионом, потому что в глазах его с
тояли слезы; а пруссаки, я думаю, не прольют ни единой слезинки о том, что мы
увидели в деревне Круазиль.
Я больше не говорил о восстановлении его дома, я больше не говорил о новом
Круазиле, сияющем где-то в будущем; поскольку не это он видел в будущем, не
в этом заключались надежды бедного старика. У него осталась только одна
темная надежда, и не было места для других.
Он надеялся увидеть, как кайзера повесят за все зло, которое он сотворил в
Круазиле. Этой надеждой он жил.
Мадам или сеньор из любой далекой страны, если вы прочитаете эти слова, не
вините старика за жестокую надежду, которую он лелеял. Это была единстве
нная надежда, которая у него осталась. Вы, мадам, с вашим садом, вашим домом,
вашей церковью, деревней, где все знают вас, вы можете надеяться, как всяка
я христианка, обширны просторы надежды в вашем будущем. Вы увидите смену
времен года над вашим садом, вы будете заняты своим домом, и делиться с ваш
ими соседями неисчислимыми маленькими радостями, и находить повсюду ут
ешение и красоту, и наконец обрести последний приют возле церкви, шпиль к
оторой вы видите из вашего дома. Вы, сеньор, с вашим сыном, возможно, подрас
тающим, возможно, уже носящим меч, который некогда носили вы сами, вы может
е обратиться к воспоминаниям или смотреть с надеждой на будущее с равной
непринужденностью.
Человек, которого я встретил в Круазиле, не имел подобной возможности. У н
его осталась лишь одна эта надежда.
Прошу вас, вашим голосом или волеизъявлением, властью или влиянием, кото
рым вы обладаете, не делайте ничего, чтобы отобрать у этого бедного старо
го француза единственную маленькую надежду, которая ему осталась. Чем бо
лее тривиальной его странная надежда покажется вам по сравнению с вашим
и собственными возвышенными надеждами, которые приходят так легко сред
и всех ваших полей и домов, тем более жестоко будет лишить старика надежд
ы.
Я многое узнал в Круазиле, и последним был тот странный урок, который мне п
реподал старик. Я развернулся, обменялся с ним рукопожатием и сказал «до
свидания», поскольку я желал снова увидеть нашу старую передовую линию,
к которой мы привыкли, теперь опустевшую и наконец затихшую. «Боши побеж
дены», сказал я.
«Vaincu, vaincu», повторил он. И когда я покинул его, в слезящихся глазах проглядыва
ло нечто, почти похожее на счастье.

Бермондси _versus_ Вюртембург

Деревья у дороги становились все тоньше и тоньше, а
потом исчезли вовсе, и внезапно мы увидели посреди леса призраков убитых
деревьев Альбер, весь серый и пустынный.
Спустившись в Альбер мимо агонизирующих деревьев, мы внезапно оказалис
ь среди зданий. Их нельзя было увидеть издали, как в других городах; мы нат
кнулись на них внезапно, как можно наткнуться на труп в траве.
Мы остановились и постояли рядом с домом, который был покрыт гипсом, чтоб
ы он больше походил на огромный камень, но жалкие попытки не увенчались у
спехом: исчезли перекрытия и исчезли комнаты, покрытие было изрезано шра
пнелью.
Неподалеку лежал кусок железа, перила, сорванные с железнодорожного мос
та; шрапнель прошла через искривленный металл, как нож сквозь масло. И око
ло перил лежала одна из больших стальных опор моста, принесенная туда ка
ким-то огненным сквозняком; конец ее был согнут и вывернут, как будто это
прямой тростниковый стебель, который кто-то слишком сильно прижал к зем
ле.
Была за границами Альбера сила, которая могла сотворить такое, железная
сила, у которой не осталось никакой жалости к железу, могущественное мех
аническое приспособление, которое могло брать машины и разрывать их на ч
асти в одно мгновение, как ребенок раздирает цветок на части лепесток за
лепестком.
Когда такая сила пришла извне, остались ли шансы у человека? Она явилась в
Альбер внезапно, и железнодорожные линии и мосты пали и разрушились, и зд
ания склонились вниз в безжалостном пламени; в том же состоянии я обнару
жил их Ц истерзанные печальные завалы, оставшиеся после катастрофы.
Куски бумаги шелестели вокруг, как будто раздавались чьи-то шаги, грязь с
крывала руины, куски ржавых снарядов были столь же неприглядны и грязны,
как все то, что они разрушили. Очищенные, отполированные и оцененные по по
лкроны за штуку, эти куски будут когда-нибудь выглядеть очень романтичн
о в лондонском магазине, но сегодня в Альбере они выглядят грязными и нео
прятными, подобно дешевому ножу, еще грязному и липкому от крови убитой ж
енщины, платье которой не по моде длинно.
Несвежий запах войны стал результатом опустошения.
Британский шлем, пробитый как старый шар для боулинга, но трагичный, а не а
бсурдный, лежал около бочонка и заварочного чайника.
На стене, которая возвышалась над кучей грязных и разбитых стропил, было
написано красной краской: «KOMPe I. M. B. K. 184». Красная краска стекала по стене с каж
дой буквы. Поистине мы стояли на сцене убийства.
Напротив тех красных букв, на другой стороне дороги был дом со следами пр
иятных украшений под окнами, с изображениями виноградных гроздьев и лоз
. Кто-то оставил деревянный ботинок на крючке у двери.
Возможно, радостный орнамент на стене привлек меня. Я вошел в дом и огляде
лся.
На полу лежал кусок снаряда, и маленький графин с отбитым горлышком, и кус
ки рюкзака из лошадиной кожи. Пол когда-то устилала симпатичная плитка, н
о сухая грязь глубоко ее похоронила: именно такая вековая грязь собирает
ся в африканских храмах. Мужской жилет лежал в грязи среди остатков женс
кого платья; жилет был черным: вероятно, его берегли для воскресных дней. В
от и все, что я смог увидеть на первом этаже, больше никаких обломков кораб
лекрушения не сохранилось до наших дней от эпохи мира.
Несчастная лестница все еще пыталась удержаться наверху. Она начиналас
ь в углу комнаты. Она, казалось, все еще полагала, что существует верхний э
таж, все еще чувствовала, что существует дом; и хранилась надежда в поворо
тах той разбитой лестницы, что люди все же вернутся и будут вечерами отпр
авляться в спальни по этим разрушенным ступеням; перила и ступени струил
ись вниз с вершины, женское платье развевалось из верхней комнаты над те
ми бесполезными ступенями, планки потолка раздвинулись, штукатурка исч
езла. Из всех человеческих надежд, которые никогда не исполнятся, из всех
желаний, которые всегда приходят слишком поздно, самой бесполезной была
надежда, выраженная той лестницей Ц надежда, что семейство когда-нибуд
ь вернется домой и снова пройдет по этим ступеням. И если в какой-нибудь д
алекой стране кто-нибудь, не видевший Альбера, еще питает надежду из сост
радания к этим бедным людям во Франции, что в том месте, где остается лестн
ица, существует и здание, способное укрыть людей, которые снова назовут э
то здание домом… Я скажу вам еще одно: носился внутри дома тот же самый вет
ер, который дул снаружи; ветер, который блуждал свободно по многомильным
равнинам, столь же беспрепятственно бродил и в этом доме; больше не было р
азличия между внутри и снаружи, между домом и внешним миром.
И на стене комнаты, в которой я стоял, кто-то гордо написал название своег
о полка, «156-ой Вюртембургский». Это было написано мелом; и другой человек п
ришел и написал два слова, он тоже оставил название своего полка. И надпис
и сохранились, когда те два человека ушли, и одинокий дом затих, за исключе
нием воя ветра и скрипа вещей, который раздается под действием ветра. Еди
нственное сообщение этого пустынного дома, Ц этот потрясающий отчет, э
та редкая строка истории, записанной мелом: «Потерян 156-ым Вюртембургским
, взят обратно Бермондсийскими Бабочками».
Два человека создали этот текст. И, как в случае с Гомером, никто не знает, к
ем они были. И, подобно словам Гомера, их слова были эпосом.

На старом поле битвы

Я прошел на старое поле битвы через садовые ворота,
бледно-зеленые ворота у дороги Бапом Ц Аррас. Веселая зелень привлекла
меня в глубины запустения, как мог бы изумруд привлечь к мусорному ящику.
1 2 3 4 5 6