– Эй, так это ж замечательно!Она взяла со стола сигарету и закурила.– Пустяки. Теперь… давай-ка посмотрим, что у тебя с рукой.– Да подвернул, наверное, когда падал, – сказал он, разгибая перед собой руку.Она все равно настояла на том, чтобы посмотреть руку, и ощупывала ее длинными тонкими пальцами, проверяя, все ли кости целы.– Выживешь, – объявила она.Теперь он и в самом деле чувствовал себя отвратительно. Как он только посмел надуть ее с деньгами! Не такого же он низкого пошиба.– Э… послушай, – заговорил он извиняющимся тоном. – У меня вообще-то не было в пиджаке шестисот долларов. Я просто как бы… э… пошутил.Она сурово смотрела на него.– Деньги тебе нужны?Он кивнул.Она глубоко затянулась сигаретой.– Тогда пусть это будет взаймы. Когда получишь свой первый гонорар, отдашь с процентами.– Ты потрясающая женщина.– Спасибо, – ответила она сухо. – Но только не говори мне, какая я замечательная, потому что именно сейчас я чувствую себя мерзкой и злой, а вовсе не потрясающей.Она как будто тут же пожалела, что открылась ему, хотя и сказала всего несколько слов.– Наливай себе сам, – резко бросила она. – А я пойду переоденусь и потом подброшу тебя домой.– Не беспокойся. Я могу вызвать такси.– Я обещала подвезти тебя домой и обещание выполню. Мне к тому же хочется посидеть за рулем.Она ушла, и он огляделся. Обставлена комната уютно и современно. Захватывающий вид на Голливуд. На журнальном столике – фотография Нийла Грея в серебряной рамке. На фотографии – надпись: «Моей любимой М. – которая заново научила меня жить».Монтана примчалась обратно уже в выцветших облегающих «Дивайсах», которые были заправлены в изношенные ковбойские сапоги, и простой белой тенниске.– Пошли, звезда, – сказала она, захлопывая сейф. – Доставим-ка тебя домой. Не хочу, чтобы ты явился завтра к Сейди с мешками под глазами, Я ведь всем наговорила, что после Марлона в «Трамвае» ты самый красивый актер.Чего не отнимешь у Монтаны, так это умения сказать то, что надо.
Валиум успокоил ее. Знала, что глотает слишком много таблеток, ну и что? Не каждый же день случается так, что тебя почти арестовывают, что ты закатываешь самый роскошный в городе банкет и в ту же ночь выгоняешь мужа.Элейн решительно тряхнула головой. Поделом мерзавцу. Захотел ходить по самому краю, так будь готов сверзиться.Ладно тебе, Элейн. Ты б никогда его не вышвырнула, если б думала, что у него есть шанс заполучить роль.Заткни свою пасть, толсторожая Этта! Ничему ты так и не научилась.Я же знаю, кем ты стала – мерзкой сучкой из Беверли-Хиллз.Верно, спал он с Корен. Ну а ты разве не спала с Роном?Это разные вещи!Кто бы говорил!Ее прошлое и ее настоящее. Ах, если бы прошлое взяло да испарилось! Почему унылая Этта Гродински ей все время должна напоминать о себе?Россу ты была сегодня нужна.Росс даже слова такого не знает.Она подумала, что сейчас разревется. Но затем представила, что вдобавок ко всем прочим радостям глаза ее покраснеют и распухнут, и лить слезы передумала.Элейн Конти. Жена, расставшаяся с мужем. Что она станет делать? С кем общаться? На что будет жить?Эмансипация женщин ее никогда не интересовала. Дело женщины – быть красивой и выполнять роль хозяйки. Дело мужчины – обеспечивать.Полная белиберда.Имею право на собственное мнение.Она бесцельно прошлась по пустому дому, проверила еще раз сигнализацию, подумала: хорошо бы, если б был у нее кот или собака, хоть кто-нибудь.Не нравится ей быть одной. Это она большую ошибку сделала, что выперла Росса. Он, может, и сукин сын, но ее ведь сукин сын.
Грустно было Монтане, когда она везла Бадди обратно с холма. Грустно за себя, а еще больше за Нийла. От него она ждала большего. Чего он вдруг решил поставить под удар их совместную жизнь ради романчика с такой, как Джина? Какая пустая трата!..А ведь какое-то время все у них было так хорошо…Как он мог быть таким набитым дураком! Пять дивных лет козе под хвост. И ради чего? Ради какой-то королевы экрана с пышным бюстом?На минуту она разозлилась. Как мог он так поступить! Как мог обмануть ее доверие! Но потом поняла, что злостью себе не поможет. Дело сделано. Никаких выяснений не нужно. Теперь ей только решить – оставаться в Лос-Анджелесе, пока не будет закончена картина, или же убраться из города, чтобы всем было спокойно.«Эй… погоди-ка, а почему это я должна уезжать? – в ярости рассуждала она. – Почему я должна отказываться от фильма, в который вложила душу, и отдавать его на растерзание Нийлу, Оливеру и Джорджу, чтобы они обосрали все до полной неузнаваемости?»Она прикидывала, как ей поступить. Первым делом – съехать отсюда, пусть дом остается Нийлу, ей не нужно от него ни единого цента. Она заберет одежду, пластинки, и книги, и свою машину – она сама за нее платила. На счету в банке у нее достаточно денег, чтобы продержаться, пока не решит, что будет делать дальше. Чутье ей подсказывало, что Нийл без драки ее не отпустит.Найдет любые оправдания. Бедняга Нийл… она его чуть ли не жалела.Мысли ее прервал голос Бадди:– Ты не туда едешь.– Да? – переспросила она рассеянно. – Кажется, голова у меня забита не тем.Он рассмеялся.– Рад, что меня замечают.Она метнула на него взгляд тигрицы, и он подумал, как потрясающе она красива – дикой и чувственной красотой. К тому же расстроена, а он так занят мыслями о себе самом, что и не понял, что и у нее свои трудности.Она сбавила скорость, выбирая, где бы повернуть.– Если хочешь покататься, то и я с тобой, – вызвался он.Она была довольна, что ей составят компанию. Не сказав больше ни слова, нажала на педаль, и маленькая машина рванула и запетляла по изгибам и поворотам бульвара.– Вот сейчас я хотела бы, чтобы у меня был «феррари», – сказала она тихо.Он кивнул, занятый мыслью о том, что же все-таки происходит. Нийла Грея на приеме не было. Джины Джермейн на приеме не было. Серебристый «Мазерати», припаркованный у дома белокурой кинозвезды. Не надо быть Коджаком Герой одного из самых популярных в семидесятых годах американских теледетективов.

, чтобы представить себе, в чем дело.Он подался вперед и вогнал в магнитофон кассету. Стиви Уандер. «Та девчонка». Всю дорогу до океана приятная музыка, а они оба погружены в молчание – за компанию.Монтана думала, каково это – опять быть свободной. Ей будет не хватать Нийла, но как удивительно приятна сама мысль о свободе!Бадди думал об Ангель и о том, что получит роль в фильме, о том, что его примет легендарная Сейди Ласаль. Потом он вспомнил этого типа, Вулфи Швайкера, и лицо его потемнело. Воспоминания, от которых ему никогда не избавиться.Она долго вела машину по Тихоокеанскому шоссе и наконец заехала на обрыв, нависавший над черным ревущим океаном.– Хочешь пройтись? – спросила она.– Почему бы и нет?Они вылезли из машины и вниз по склону пошли к пляжу.Был прилив, они остановились, она сняла сапоги, а он – ботинки и носки.– Я жил раньше на берегу, когда первый раз приехал в Лос-Анджелес, – сказал он. – Сейчас самое лучшее время. Кругом ни души.Он сделал глубокий вдох.– Знаешь, чего мне не хватает? Запаха океана.Она улыбалась в темноте.– С виду ты как племенной жеребец, но на самом деле совсем не такой, правда? Ты заботливый и милый, и на экране это видно.Замечательное сочетание. Смотри, не утрать его.В жизни никто и никогда не называл его заботливым и милым. И вот… а почему бы и нет?– Э… – пробормотал он, не зная, что сказать.Она тихо засмеялась.– Пойдем, Бадди.
Золотистый «Корниш» ехал сначала по направлению к Сенчюри-Сити, где у Карен была квартира, но потом круто развернулся и двинулся к дому Сейди Ласаль в Бель-Эйр, а в конце концов остановился у отеля «Беверли-Хиллз»– обители кинозвезд.Росс без труда получил номер, хотя свободных мест, как обычно, не было.– Я приятель госпожи Слаткин, владелицы, – сообщил он ночному портье, дабы не было трудностей с устройством.– Нет проблем, мистер Конти. Для вас номер всегда найдется, – заверил ретивый клерк.Прекрасно. Элейн хотела его выставить, вот он и не вернется:.Она себя проявила сегодня вечером. Показала, какая бесчувственная, бессердечная она сука. Ей-то лучше всех известно, что значат для него «Люди улицы». Она обязана была его поддержать.Никогда раньше не чувствовал себя Бадди с женщиной так легко и спокойно. Подсознательно женщины были для него врагами. Ты либо сражаешься с ними, либо пытаешься их перехитрить, либо покоряешь их. Но с Монтаной было иначе. Он и впрямь мог просто с ней поговорить, и он говорил, позабыв о ее трудностях, и впервые в жизни изливал свою душу. И ему это давалось почти с легкостью, пока бродили они по берегу в темноте, под шум прибоя. А стоило ему только начать, остановиться было трудно. Казалось, что жизнь его, хоть и непутевая, и вправду ее заинтересовала.Он принялся рассказывать о своем детстве, а как только начал говорить о Сан-Диего, его прорвало. Хотя всего он ей не рассказывал. Он опустил два самых важных события – убийство Тони и ту ночь, когда мать вошла к нему в комнату.Он рассказал ей о том, как мальчишкой, без гроша в кармане, приехал в Лос-Анджелес. О днях, проведенных на берегу, и об актерских курсах Джой Байрон. Потом о ночах в Голливуде, о трюках, которые он проделывал, о наркотиках, разочарованиях и о надеждах, которые никогда не сбывались. Он дошел до Гавайев и остановился. Почему-то не хотелось упоминать Ангель. Пусть будет его тайной.– И вот я вернулся, – завершил он. – И услышал о твоем фильме, и… э… вот так вот.Ей понравилось, как он назвал это ее фильмом. Он чуть ли не единственный, кто так сказал. Она знала, что Нийл будет нагонять на него страх, что Джордж Ланкастер будет топтать его ногами, а ей так хочется, чтобы он добился успеха, используя тот шанс, который, наверное, будет и единственным.Когда они вернулись к машине, уже начинало светать и на горизонте замаячили одинокие фигуры любителей бега трусцой.Теперь, выслушав рассказ о его жизни, она чувствовала себя получше. Слушать других – значит, не надо думать о собственных проблемах.Какое-то время они сидели молча в машине, наблюдая, как встает солнце, а потом она спросила:– Как рука?– Ты знаешь, я и забыл про нее. – Он попробовал ее согнуть. – Ничего не болит. Вот это да!– Знаешь, чего я хочу? – хрипло сказала она. – Я хочу предаться с тобой любви… потому что ты нравишься мне и я, по-моему, тебе нравлюсь… и это как раз то, что мне сейчас нужно.Ничего серьезного – только… близость.Испытующе уставилась на него – дикими глазами тигрицы.О сексе с ней он по-настоящему и не думал.С тех пор, как они уехали из ее дома, мысль об этом сидела где-то в отдаленных закоулках его мозга.
У Оливера был врач, дорогой и неболтливый. Едва взглянув на несчастную парочку, он тут же его и вызвал. Была мысль, что команда из ближайшей больницы приедет быстрее, но сразу и прошла. Газеты развопятся. В этом отношении мозги у них с Джиной работали в одном направлении. В некоторых случаях, хотя и очень редких, прессу даже на пушечный выстрел нельзя подпускать.– Я ужасно себя чувствую, – стонала она. – Мне плохо, Оливер. Ты бы лучше помог мне.Больной она ему не показалась. Исполинские сиськи и задница. Пышные женщины его никогда не волновали. Он любил, чтобы они знали меру, были складными и очень-очень чистыми.Он отвел глаза от Джининых молочных желез и внимательно посмотрел на Нийла. Вот у кого больной вид. Цвет лица зеленоватый, дыхание затруднено.Оливер не был докой в вопросах первой помощи. Он понятия не имел, что надо делать. И, разумеется, не хотел до них дотрагиваться – одна мысль об этом вызывала отвращение. Поэтому в ожидании врача он занялся делом, самым для него естественным, – взял пепельницу, что была ближе всех, и принялся ее вычищать.
Они лежали на постели с водяным матрасом в мотеле на берегу океана, голые и расслабившиеся. Секс, которым они хотели заняться сразу же, получился скорым, и теперь был черед Монтаны говорить. Она открывала перед ним эпизоды своей жизни. Мысли, взгляды, замыслы. Нийла не упомянула ни разу.Потом они снова занимались любовью, на этот раз медленно и размеренно, как если б то была игра двух умелых атлетов.У нее были длинные руки и ноги, она была чувственной и к тому же агрессивной, что очень возбудило Бадди – раньше ему не выпадала такая партнерша, и это ему понравилось.У нее было изумительное тело, стройное и по-кошачьи гибкое, с широкими плечами, высокой грудью, узкими бедрами и длинными ногами. Оттенком и на ощупь кожа у нее была как темное оливковое масло, в любви она была изумительна. Искусно определяла те точки, которые – если нажать на них – по-настоящему его возбуждали, массажировала ему шею, грудь и потом – ниже, ниже, медленно, медленно – и восставшая его плоть оказывалась у нее в руках, губы обхватывали ее, и язык приступал к ласкам.Он погрузил руки в ее длинные и черные как смоль волосы и, пока она раздразнивала его, крепко держал ее голову. Хотел кончить прямо ей в рот, но хотелось и ее на вкус попробовать. Он переменил позу и зарыл голову у нее между ног.Наслаждение они испытали безмерное, двое искушенных и заботливых игроков, играющих в свое удовольствие.Для Монтаны это был акт вожделенного освобождения. Пять лет только с Нийлом. Она почти забыла острое возбуждение, возникающее от нового тела.Беззвучно они доиграли сцену.Блаженствуя, достигли кульминации.Бадди считал, что он единственный в своем роде, потому что никогда не издавал ни звука. Но в Монтане он обрел родственную душу. Всего лишь протяжный вздох, когда, вздрагивая всем телом, она подошла к концу. И почувствовав, как ее сотрясает дрожь, он тоже кончил.Было около четырех утра. Они заснули обнявшись. Через несколько часов их разбудили крики играющей на пляже детворы.Солнце залило комнату, и Бадди не сразу вспомнил, где он.Потом все вернулось на место, и он машинально схватился за часы.Восемь сорок девять, а у Сейди Ласаль он должен быть в одиннадцать. Надо пошевеливаться. Он слегка дотронулся до плеча Монтаны.Она что-то бормотнула и потянулась, как леопард.– Почти девять, – поспешно сказал он. – А мне надо успеть переодеться и потом идти к Сейди Ласаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74