– Катсук, не надо ее бить. Тсканай только пыталась мне помочь, – сказал Дэвид.
– Вот видишь, Тсканай, – заявил Катсук, – ты пыталась воспользоваться им против меня, а он просит, чтобы я тебе ничего не сделал. Да разве это не невинность?
– Да нет же! – заорала она. – Он уже потерял ее, будь ты проклят!
– Она не понимает, Катсук, – сказал Дэвид.
Удивительно мягким голосом Катсук ответил:
– Я знаю, Хокват. Одевайся. Кэлли все выстирала и высушила.
– Да нет у него невинности, говорю тебе! Нету! – шептала Тсканай.
– Он такой же Невинный, – перебил ее Катсук.
Дэвид взял одежду, которую Катсук бросил на раскладушку. Ну почему Тсканай не замолчит? Ведь это же были глупые слова. Он чувствовал, что его связь с Катсуком стала даже крепче. Тсканай не следовало помогать ему. Она попыталась вернуться к Катсуку, но не смогла встретить ту его часть, что жила в мире духов.
Девушка стояла, вся дрожа, сжав кулаки, ее лицо застыло. Все ее тело говорило о постигшей ее неудаче. Она была связана с чем-то, утраченным в этой хижине, и теперь ей нужно было нести знак этого всю оставшуюся жизнь, и она знала об этом.
– Вот теперь, Хокват, мы по-настоящему вместе. Возможно, мы даже братья. Только вот кто из нас Каин, а кто Авель?
Катсук повернулся и вышел, оставив дверь открытой.
Уже на поляне он остановился, задумавшись:
«Невинность не дается, чтобы ею пользовались.»
Он поглядел на свою правую руку, руку, которой он еще раньше ударил Тсканай.
«Не надо было бить ее. Это было ошибкой. Это во мне все еще оставалась частичка Чарлза Хобухета. Вот кто ее ударил! Это было так по-хокватски, ударить ее. А она тоже хотела поступить по-хокватски, но только лишь укрепила невинность избранной мною жертвы. Я – Катсук – могу смеяться над сделанным ею и лишь оценивать важность этого поступка для меня.»
А в хижине Тсканай все повторяла:
– Будь он проклят! Будь он проклят! Будь он проклят!
Она уже плакала.
Дэвид положил руку на ее ногу.
– Не надо плакать!
Она же закрыла лицо руками, рыдая еще громче.
Дэвид умолял:
– Пожалуйста, Тсканай, не плачь!
Она отшатнулась, убрала руки от лица.
– Меня зовут Мэри.
Продолжая плакать, она нашла свое платье и натянула на себя, не заботясь о том, чтобы поправить его и застегнуться. Она направилась к двери и, не обернувшись, сказала:
– Ты же слышал его. Одевайся!

22

Да, Дэвид один из моих учеников. Я потрясен всем случившимся. Он очень хороший ученик, один из лучших в классе. Знаете, у нас здесь британская система. Дэвид весьма тщательно подходит к каждому предмету. Его ответы и письменные работы часто говорят об этом. Но иногда он говорит и странные вещи. Как-то он заметил, что Роберт Кеннеди слишком уж старается быть героем. Когда я спросил, что он имеет в виду, Дэвид смог сказать лишь: «Поглядите, он еще не сделал ни единой ошибки». Вы не считаете, что для мальчишки это все же странные разговоры?
Харлоу Б.Уоттс, преподаватель в Пэсифик Дэй Скул, Кармел, Калифорния

После полудня небо затянуло плотными тучами. С юго-запада подул холодный, пронзительный ветер. Дэвид стоял на берегу озера, под самыми хижинами, и ему стало зябко. В кармане он перебирал шесть камушков. Шесть дней!
Большая часть пребывающих в лагере индейцев, человек двадцать, а то и больше, собрались в Большом Доме и развели там огонь, над которым поджаривались два лосиных окорока.
Дэвид чувствовал, что каждый здесь знает, что они делали вместе с Тсканай. Каждый раз, когда он думал об этом, щеки его покрывались краской.
У самой опушки леса сидели два мальчика и наблюдали за ним. Тсканай уже не была его охранником. Дэвид не видел ее с тех пор, как она вышла из маленькой хижины. Теперь за ним следили эти два подростка. Дэвид пробовал заговорить с ними, но они уклонялись и даже отвернулись спиной, когда он попытался заговорить еще раз. Он слышал, как они тихо переговаривались друг с другом.
Мальчика охватило чувство полнейшей растерянности. И снова он подумал о Тсканай. Она ничего не изменила. Хуже того, его связь с Катсуком стала еще крепче.
«Возможно, сейчас мы братья.»
Катсук так и сказал.
Своим прощением, отказом сердиться, Катсук накинул новое бремя на своего пленника. Связующие их цепи стали толще.
Дэвид попытался представить Катсука и Тсканай, занимающихся любовью. А ведь такое было! Тсканай сама признавалась в этом. Но Дэвид не мог представить, чтобы такое было. Ведь тогда они были совсем другими людьми – Мэри и Чарли.
Темнело. Закат наколдовал целое озеро крови на краю темной зелени леса. Ветер еще сильнее зашелестел в тростниках, отгоняя тучи. Вышел месяц, и Дэвид внезапно увидал его глазами Катсука: откушенный диск, небольшой кусочек, оставленный Бобром. И в озере был месяц-Луна. Мальчик следил за ним, пока тот не проплыл в тростниковые заросли и не исчез. Остался только тростник.
Один из подростков за спиной у Дэвида закашлялся. Почему бы им не поговорить с ним? Дэвид никак не мог этого понять. Или это Катсук так распорядился?
Мальчик услыхал далекий гул пролетающего самолета. Зеленые огни на крыльях машины плыли на север. Вместе с огнями передвигался и шум моторов, спокойный, отстраненный звук с небес. Поначалу, огни и шум разбудили надежды мальчика, потом они исчезли. Дэвид стал жевать свою нижнюю губу. Сейчас он чувствовал, как сам падает в пустоту, небо раскрылось, чтобы поглотить его. А этот самолет, тепло, свет, люди – все исчезло в каком-то ином измерении.
В Большом Доме Катсук держал речь, голос его то подымался, то становился еле слышимым. Завеса из лосиной шкуры была поднята. Свет костра в доме падал на прогалину. Дэвид повернулся спиной к озеру и пошел на свет. В темноте он прошел мимо двух караулящих его парнишек, но те не дали никакого знака, что заметили его уход. Дэвид остановился на самой границе света и тьмы, прислушался.
На мускулистом теле Катсука была только набедренная повязка, на ногах – мокасины, голова опоясана полоской красной кедровой коры, в волосах торчало вороново перо. Индеец стоял спиной к входу. Пламя отсвечивало каждое его движение, кожа становилась то янтарной, то кроваво-красной.
– Разве я нашел Невинного как женщина, в своем лоне? – напирал Катсук. – Посмотрите! Я – Катсук. Я есть сосредоточие. Я живу повсюду. Я мог бы надеть знаки вождя. Чего вы боитесь? Хокватов? Это не они покорили нас. Нас покорили их ружья, ножи, топоры, иглы, колеса. Но поглядите! Я одет в набедренную повязку из шерсти и мокасины, сделанные женщинами нашего племени.
Он медленно повернулся, всматриваясь в каждое лицо.
– По вашим лицам я могу видеть, что вы мне верите. Ваша вера делает меня сильнее, но этого еще недостаточно. Мы были племенем Хох. А что мы теперь? Может кто-нибудь из вас назвать себя христианином и посмеяться надо мной?
Его голос окреп.
– Мы жили на этих побережьях более пятнадцати тысяч лет. Потом пришли хокваты. И теперь на этой земле почти не осталось наших домов. Мы прячемся в лесах, в этих несчастных хижинах. Наши реки, в которых мы ловили лососей, умирают. И я должен говорить об этом на английском языке, потому что никто из вас на родном языке не говорит.
Он отвернулся от огня, поглядел в темноту, затем повернулся обратно.
– А ведь у нас чудесный язык. По сравнению с ним, английский прост и беден. В нашем языке все вещи реальны! Говоря на родном языке, я перехожу от одного состояния к другому и чувствую каждое из них. Говоря на английском, я мало чего чувствую.
Он замолчал, уставившись в огонь.
Сидящая справа от него женщина подвинулась поближе к костру, и Дэвиду сразу почудилось, будто это Тсканай, столько грации и молодости было в ее движении. Но потом она повернулась, огонь ярче осветил ее, и мальчик увидал, что это старая Кэлли. Вместо лица была мрачная, отталкивающая маска. Вид ее потряс мальчика.
– Поглядите на все те приготовления, которые вы сделали для меня. Вы нанесли на тела раскраску и принесли погремушки Ловца Душ. Зачем вы сделали так, если не ради того, чтобы оказать мне честь?
Он положил руку на рукояти висящего на поясе ножа.
– Я – Друквара, несущий войну по всему миру. У меня есть всего два танца. И один из них – Пчелы.
Кто-то, сидящий в круге у костра, закашлялся.
– Иш, ответь ему. Ему должен ответить мужчина, – сказала Кэлли.
Иш встал напротив Катсука, их разделял костер. Долговязое тело старика в отсветах пламени казалось еще выше, в глазах отражались языки огня.
– Ты говоришь о прошлом, но ведь сейчас не давние времена, – неуверенно сказал он, в его голосе чувствовался страх.
– Ты хочешь сказать, что мы больше не барабаним в сухие деревья при восходе луны, – ответил Катсук. Он указал на место, где перед тем сидел Иш. – Но ты принес свирель и эту деревянную погремушку, украшенную орлиными перьями. Зачем?
– Кое-какие древние способы действуют, – ответил ему Иш. – Но те племена, те люди были дикарями.
– Дикарями? – Катсук покачал головой. – У них была своя верность. Их мир имел определенность. Они его так понимали.
– И все же, они были дикарями.
– Это хокватское слово! Наши деревья, наши звери, наши родичи имели свою верность и свою действительность.
– Действительность? – Иш тоже покачал головой.
– Вы прибыли сюда по Хох Роад. Черт подери, на автомобилях! Вы поставили свои машины рядом с хокватскими, а потом пришли сюда. Вы видели по дороге знаки новой действительности: ОСТОРОЖНО! МАШИНЫ! ВНИМАНИЕ! ДИКИЕ ЖИВОТНЫЕ! Чьи это машины? Чьи животные? Мы садимся за руль их машин, чтобы помогать уничтожить нашу землю! Эта пилорама внизу на реке, где они дают вам работу… иногда! Вот какая теперь действительность!
– Так вот чему ты выучился в университете?
– Ты даже представить не можешь, насколько ты прав, дядя. Я – последний избранный из материнского клана. Когда-то мы были сильными и могли противостоять любой беде. Мы помогали нашим соплеменникам. Сейчас же…
– А сейчас ты навлек беду на всех нас, – сказал Иш.
– Разве я? А может это мы сами навлекли на себя хокватские неприятности? – Катсук указал на запад. – Следы килей наших каноэ, на которых мы выходили охотиться на китов, за тысячи лет изменили очертания берегов. А теперь мы должны посылать прошения в конгресс хокватов, чтобы нам ответили, можно ли нам пользоваться маленьким клочком этой земли? Нашей земли!
– Если ты говоришь о старом поселении на побережье, – сказал Иш, – то мы можем туда вернуться. Бледнолицые уже начинают понимать наши проблемы. У них есть…
– Жалость! – крикнул Катсук. – Из жалости они кидают вам кость – несчастный клочок того, что когда-то было вашим. А вы не нуждаетесь в их подачках. Они нас оскорбляют своей, так называемой, гуманностью!
– Кого беспокоит то, что белые делают для нас…
– Меня! – Катсук прикоснулся к груди. – Они пришли на нашу землю – нашу землю! Они срезали все цветы, чтобы сделать себе букеты. Они срубили деревья, которые могли бы расти и расти. Ради спортивного интереса они вылавливают нашу рыбу, которая могла бы кормить наши семьи. При всем том, что бы ни делали хокваты, мы не должны забывать одно: В своем благодушии они все равно остаются злыми. Они так довольны, что делают все как следует. Будь они прокляты, эти демоны!
– Но кое-кто из них родился здесь, – запротестовал Иш. – Они любят эту землю.
– Ах-ах! – вздохнул Катсук иронически. – Они любят эту землю и тогда, когда убивают ее, а вместе с нею и нас.
Дэвида охватило чувство вины. Он подумал: «Я – хокват!»
Это его соплеменники похитили эту землю. Он знал, что Катсук говорит правду.
«Мы украли эту землю.»
Так вот почему два подростка, которым было приказано присматривать за ним, не хотели разговаривать. Вот почему люди, заполнившие дом, проявляли солидарность с Катсуком, хотя в их голосах были осторожность и страх.
Дэвид чувствовал себя заложником за все грехи своего народа. Он был ответственным даже за то, что его предки творили с индейскими женщинами. Он чувствовал себя совершенно разбитым, брошенным на развалинах прошлой жизни, которая была когда-то приятной и вечной. Он поглядел в дверь Большого дома: красноватые тени на опорных столбах, отсветы костра на поперечинах… все эти люди – с медово-красной кожей, с блестящими черными волосами, седоволосые, с волосами гладко лежащими и всклокоченными. Вдруг он увидал Тсканай, неподалеку от Иша, в третьем ряду: круглое лицо, фиолетовая блузка, красно-оливковый оттенок кожи в свете костра. Дэвид судорожно сглотнул слюну, вспомнив шелест ее одежды в темной хижине, танец теней…
– Вы не остановите меня, – сказал Катсук. – Никто меня не остановит.
Кэлли поднялась на ноги. Ее движения были медленными, вкрадчивыми. Она поглядела Катсуку прямо в лицо.
– Мы не собираемся останавливать тебя. Это правда. Но если ты убьешь этого мальчишку, для всех нас это будет совсем плохо. Мне бы не хотелось, чтобы мой родственник сделал это.
Она повернулась и ушла в тень.
– Прошлое есть прошлое, его не вернешь, – сказал Иш и сел.
Катсук напрягся, поглядел по сторонам, но не для того, чтобы взглянуть в лица, но чтобы показать свое.
– Все прошлое заключено в моих словах, – сказал он. – Если эти слова умрут, вы позабудете о тех стонах и слезах, что были в ваших семьях. Вы позабудете о всем том плохом, что хокваты сделали нам. Но я не позабуду! Вот и все, что я хотел вам сказать.
Он повернулся и вышел из хижины.
Не успел Дэвид пошевелиться, Катсук был уже рядом. Он схватил мальчика за плечо.
– Пошли, Хокват. Мы уходим немедленно.

23

Я уверен, что старая Кэлли видала своего племянника. А зачем же еще ей приходить к нам со всеми этими предупреждениями? Вместе со своей бандой она была на Диких Землях. Именно там я и сконцентрировал своих людей. Я очень внимательно выслушал ее. У этой старухи голова на плечах имеется! Она говорит, чтобы мы называли его Катсуком – черт с ним, назовем его Катсуком. Если кто назовет его в неподходящий момент Чарли – тот может испортить нам все представление.
Шериф Майк Паллатт

Сразу же после того, как Дэвид с Катсуком ушли с прогалины, где стояли хижины индейцев, погода испортилась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28