Телефонная линия с неохотой проглотила многострадальную статью и с третьей попытки закинула ее в редакцию журнала. Еще одна рыба, может быть – получше, чем предыдущие, но все равно – не то!
У Владислава сегодня было еще одно дело. И потому он, облачившись в осенние ботинки и зеленого цвета дождевик, покинул квартиру, оставив соседей сверху в разгаре очередного скандала. На площадке второго этажа он наткнулся на Веру Петровну – предпенсионного возраста тетку, соседку и по совместительству – активистку всего подъезда.
– Это ты, Слава?! – воскликнула она, когда Владислав только миновал третий этаж. – Ты, да?!
– Я, – ответил Владислав с легкой досадой. Он знал, о чем пойдет разговор – темы у активной тетки никогда не изменялись.
– А ведь воду опять отключили! Опять! Ведь третий раз за неделю, это же никаких сил нет!
Владу вспомнились вопли соседей сверху, и он спросил:
– Горячую?
Вера Петровна энергично кивнула и суматошно взметнула над головой руки, словно небо собиралось вот-вот упасть на землю, и она пыталась защитить от него голову.
– Горячую, горячую! А у нас даже колонок нет газовых! И слышишь, Слава, слышишь, попомни мое слово – они нам и холодную отключат, и будем без воды, как в средние века!
– Будем, – согласился Сергеев отстраненно. – Извините, Вера Петровна, я спешу.
Та смерила его взглядом, в котором смешались раздражение и досада, а потом посторонилась, пропуская его мимо.
– В ЖЭК надо идти! – крикнула она ему в спину. – На шее сидят, что хотят, то и творят!
– Да, Вера Петровна! – крикнул Влад, выходя. Вблизи их двор выглядел еще более убогим, чем сверху. Пропеллер карусели целил в небо единственным покореженным сиденьем. Два карапуза лет десяти на двоих уныло качались на утерявших сиденье качелях.
Влад пошел прочь. Ему надо было повидать Приходских – единственного сталкера на весь город. Найти его было легко – Степан почти всегда ошивался в Верхнем городе у потрепанного ларька на колесах, в котором продавали спиртное. Там он и обнаружился, в закрытом дворике неподалеку. Степан был один, и не особенно пьян.
– Степан, – сказал Влад, – привет, Степан!
Тот поднял голову, всклокоченную и вихрастую, полную ранней седины, и некоторое время изучал Влада, потом широко улыбнулся, показав немногочисленные зубы:
– А, Славик! Здоров! За пещерой пришел? Сергеев уже не первый раз расспрашивал Степана о пещере – старый пьяница был, пожалуй, единственным надежным источником сведений об этих известняково-опаловых шахтах. Возможно, Степану доставляло удовольствие рассказывать Владу о своих похождениях. Может быть, подсознательно он понимал, что Сергеев единственный, кому это действительно интересно.
– Да, – сказал Влад, – за пещерой. Есть что новенькое?
Степан поманил его пальцем, напустив на себя максимально загадочный вид – нервная система у него была порядком разболтана, и потому эмоции отличались крайностями. Владу всегда приходил на ум соседский избалованный ребенок, когда он видел, как сорокалетний уже мужик с наивным энтузиазмом посвящает окружающие людские отбросы в тонкости своих рискованных путешествий.
– Нету ничего новенького! – почти счастливо сказал Степан в ухо наклонившегося Влада, обдав его ядреным перегаром.
– То есть как – нету?
– А так! – произнес, улыбаясь, городской сталкер. – И знаешь что?
Влад изобразил на лице ожидание, В душе он уже понял, что сегодня от Степана ничего не добьется. Тот либо совсем помешался, либо он, Сергеев, почему-то потерял доверие старожила.
– Ничего не будет! – провозгласил Приходских не столько Владу, сколько серому небу над головой.
Вот этого Владислав не ожидал. Он растерянно заморгал, силясь осмыслить услышанное.
– Что значит – не будет? – спросил он быстро. Сталкер даже слегка отшатнулся, вперился взглядом в лицо собеседнику:
– Слав, слышь, ты только не обижайся. Это не из-за тебя... это другое. Да ты подумай, что я вдруг тебе бы рассказывать перестал, если все это в газету идет?
– Да я и не обижаюсь, – сказал Сергеев, слегка смутившись. Оказывается, этот алкаш понимает больше, чем он думал. – Ты скажи, что случилось?
– Нельзя больше ходить в пещеры, – произнес Степан безмятежно.
– Нельзя? Кто же такое запретит?
– Не кто, а что, – поправил Влада сталкер, – хотя, может, и кто.
Вот это было уже что-то новенькое.
– Ты понимаешь, – проникновенно вещал Приходских в то время, как мокрый дождик стекал Владу за шиворот, – я в эти пещеры раз двадцать ходил. А может, и тридцать! А черт его знает, сколько раз я там бывал! И возвращался живой! Пещеры – жуть. Там столько душ погибло, не сосчитать, а я всегда целый. А знаешь почему? – Он поднял к небу корявый красноватый палец с желтым обкусанным ногтем, пошатал им пьяно. – А потому, что чувствую я их. Опасности то есть! Вот здесь. – И, сжав правую руку в кулак, Степан стукнул им по левой стороне груди, как сердечник, стремящийся облегчить грызущую внутреннюю боль. – Здесь, понимаешь! И всегда меня это спасало. А теперь, второй день уже, ноет здесь, а как к пещерам соберусь, болеть начинает, страшно болеть. Нельзя туда, Влад, там теперь смерть.
– Степ, – тихо сказал Владислав, – а может, тебе к врачу? Вдруг это сердце!
Степан сник, уставился в лужу глазами зомби. Влад вдруг понял, что сталкер абсолютно трезв. «Белая горячка?» – подумалось вдруг.
– Не понимаешь ты, – произнес Степан еле слышно, – тут не сердце, тут другое. Да только новостей больше не жди. – Он поднял голову, тоскливо уставился на Сергеева, а потом вдруг сказал: – Пить, наверное, брошу...
Влад поежился. Дождь проник сквозь плащ, ледяные ручейки сползали вниз по спине. Панельный колодец вдруг стал давить, серое небо над головой показалось саваном.
– Ну, пока, Степан, – омертвевшими губами выговорил Влад и, не оборачиваясь, побрел прочь.
Странно, что разговор со спивающимся сталкером произвел на Владислава такое гнетущее впечатление.
На перекрестке Сергеева чуть не сбило машиной – черной, холеной, он не разобрал марку, но что-то шведское, а может, финское. Обрызганный с ног до головы, он добрел до дома в таком дурном настроении, что по-прежнему вшивающаяся на крылечке Вера Петровна поспешно замолкла, стоило лишь кинуть на нее мрачный взгляд. В руках она держала листок желтоватой дешевой бумаги.
– Для ЖЭКа? – спросил Сергеев, подходя. – Насчет горячей воды? Подписи собираете?
Соседка только кивнула, не решаясь что-либо сказать. Влад взял у нее из руки бумагу и старую шариковую ручку, расписался внизу листка рядом с тремя другими росписями. Судя по их малочисленности, процесс сбора подписей только начался.
В квартире Владислав поставил чайник и, когда тот бодро свистнул, закипая, вдруг остро позавидовал его жизнерадостности.
Это было очень глупо, но Влад ничего не мог с собой поделать. Секунду он тупо смотрел на пыхтящий чайник, а затем рассмеялся в голос.
В конце концов, бывали дни и похуже.

2

Брат Рамена-нулла смотрел в пустоту и уже начинал что-то в ней видеть. В роли пустоты в данный момент выступало окно и моросящий за ним нудный дождь. Обычный человек не смог бы долго созерцать этот пейзаж и проникся бы смертной скукой, но брат Рамена давно перестал быть простым смертным. Он был просвященным, озаренным светом истины, и совершенно безумным, как и все последователи городской секты Просвященного Ангелайи.
Рамена, бывший в незапамятные времена Димой Пономаренко, достиг уже третьей ступени познания Добра и мог поклясться, что на последней медитации ему стали видеться неясные силуэты, от которых веяло доброжелательностью и вселенской любовью. Это было очень хорошо, но не раз и не два его посещали неприятные мысли, относящиеся к следующей ступени, после которой начнется его, Рамены, познание Зла. Если слушать самого великого учителя Ангелайю – в тот момент силуэты будут по-прежнему являться, но уже принося с собой мрачнейшие и душеубийственные кошмары. Период этот назывался Череда Снов, и каждый послушник обязан был через него пройти, чтобы стать адептом.
Сегодня пустота не сопротивлялась и послушно явила в оконном проеме три белые размытые фигуры, от которых доносилось монотонное, мелодичное пение. Брат Рамена внимал, мягко раскачиваясь посередине совершенно пустой комнаты.
Две остальные комнаты являли собой то же удручающее зрелище. Раменовское жилище было похоже на квартиру старого наркомана. Голый дощатый пол, завивающиеся в трубочку доисторические обои, марширующие по этому бескрайнему простору жирные тараканы. На кухне имелась одна двухконфорочная плита, на которой сейчас грелось неаппетитное бурое варево. Оно то и дело выползало из-под выщербленной эмалированной крышки и шмякалось в огонь, вызывая желтоватую недовольную вспышку. Просвященный Ангелайя наказал питаться только по его, Ангелайи, рецепту. Ах, сколько времени потратил Рамена, чтобы собрать необходимые травы и вещества! Воистину долог путь познания. Рамена-нулла до сих пор со страхом вспоминал эпизод ограбления им чужой конопляной делянки. Тогда, в самый разгар сбора урожая, явились хозяева, и Рамене пришлось уматывать от них по густому лесу, где он три раза натыкался на деревья, в кровь разбил лоб и оцарапал руки. Но ценный дурман остался с ним и теперь побулькивал в синей эмалированной кастрюле.
В третьей комнате, где, собственно, и проходила медитация, имелись четыре стены, столько же свечей и брат Рамена на вонючем матраце.
Мебель, предметы обстановки, а также старая бабка Димы Пономаренко теперь отсутствовали, так как могли испортить весь путь познания. Вещи он, как и любой истинный последователь Ангелайи, отдал самому гуру. Отдал все – и деньги до последней копейки. Бабку же, как полностью бесперспективную, хотел пустить в расход, но старая это как-то почуяла и сбежала в глубинку, где у нее имелась полуразваленная избушка.
Рамена подозревал, что это она трижды посылала к нему дюжих врачей в белых халатах, которые настойчиво стучали в дверь, а потом пытались ее сломать. Не вышло: эти погрязшие в грехах нелюди не знали, что в секте каждый стоит друг за друга. Послушники спрятали Рамену у себя и позволили ему пересидеть налеты и выйти между делом на вторую ступень Добра.
Теперь уже больше двух месяцев никто не отвлекал послушника от самосозерцания, и он семимильными шагами двигался к истине.
Вот хотя бы эти силуэты в окне – явный прогресс! Уже третью неделю Рамена спал не более трех часов в сутки и постепенно впал в так называемое «пограничное» состояние, при котором сон ломает отведенные ему границы и обильно пятнает грязными лапами подсознания неколебимую вроде бы реальность. Если галлюцинации становились слишком слабыми, брат Рамена воспринимал это как понижение чувствительности и спешно добавлял Ангелайев отвар, после чего видения возвращались с новой силой. Что есть, то есть – безумно скучные и безрезультатные медитации первых ступеней ушли навсегда, и жизнь все больше становилась похожей на бесконечный сюрреалистический сон.
Не то чтобы Рамене это очень не нравилось (новое существование его играло красками и ясными целями), но вот мысль о предстоящей Череде Снов снова и снова выползала из заболоченного краешка сознания, и изгнать ее не могло даже активное промывание мозгов самим Просвященным Гуру.
Вздохнув, Рамена поднялся (он ощущал в теле небывалую легкость, потому что уже третий день питался одними отварами) и прошествовал на кухню, выключив по пути японский CD-проигрыватель, оглашающий комнату тантрическими мелодиями. Проигрыватель был единственным, что осталось от прежнего меломана и любящего внука Димы Пономаренко.
Кухонный кран раскатисто рыгнул и напрочь отказался наполнять теплой водой оцинкованный тазик для омовений. Рамена и ухом не повел – повернув ручку с синей полоской, он налил в сосуд ледяной влаги и поставил нагреваться на единственную свободную конфорку. Варево в очередной раз выползло из-под крышки и рухнуло в тазик со слабым всплеском. Так даже лучше. На свете было немного вещей, способных вывести из себя истинного адепта гуру Ангелайи. С невесомой улыбкой Рамена-нулла вернулся в комнату для медитации и тут же увидел вырисованную черными расплывающимися буквами на стене надпись – «ЧередаСнов». Повисев секунду, буквы расплылись и бесследно исчезли. Улыбка Рамены поблекла, но он поспешил продолжить медитацию. Истинные адепты Ангелайи никогда ни перед чем не останавливаются.
Рамена не знал этого, но, зайдя так далеко, остановиться он уже и не смог бы.

3

– Ты, дед, стой на месте!
Павел Константинович ошеломленно замер, вырвавшись из тягостных дум. Узкую арку между домами перегораживали двое. За ними открывалась панорама двора, полускрытая пеленой дождя. И здесь, в арке, что-то капало – гулко, размеренно.
Это был логичный конец такого мерзкого дня для Павла Константиновича Мартикова, старшего экономиста самой крупной в городе фирмы «Паритет», а ранее старшего же экономиста единственного городского завода, отдавшего концы в бурной схватке с частниками.
Еще в те незапамятные времена, когда Мартиков заканчивал ВУЗ, будущее виделось ему просторным и безоблачным, подобным штилю над Тихим океаном. Оно обещало немного работы и много-много финансов, льющихся в его, Мартикова, карман. Со временем он понял, что работа отличается удивительной нудностью и кропотливостью, а самое главное – громадной ответственностью при относительно низкой заработной плате.
С момента этого осознания наслаждение бытием у Павла Константиновича постепенно стало сходить на нет, а на безбрежной жизненной глади заиграли пенные барашки. В двадцать девять лет он женился – скорее по необходимости, чем по зову сердца, и уже спустя три года понял, что новоиспеченной семье его светит пожизненное прозябание в середняках, без особых надежд подняться выше. Это еще ниже уронило планку его жизненных ценностей, и на море появилась неровная зыбь, а небо над головой потихоньку затягивало фиолетового окраса тучами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58