Ввиду исключительной длины оригинального названия, а также за характерную радиальную форму площади большинство горожан звали ее Ареной или Колизеем. Именно там располагался центр городской власти в лице здания администрации, суда, милиции и неработающего кинотеатра «Призма».
– Какая вода! – энергично мотнул головой Виталик, что заменяло ему, видимо, сейчас энергичное жестикулирование. – Ты что, второй день никакой нет. Сортир, извини, нечем сливать! А у нас, блин, еще новостройки сплошняком, ни одной колонки в округе!
– А у нижнегородских? – спросил Влад.
– А у них полно, – отозвался хмурый субъект из очереди напротив, – и колонок, и даже колодцев! Да и вода вроде есть. Тут-то все с Верхнего города.
Очередь глухим гулом выразила согласие. Кто-то визгливо пытался заставить кого-то встать в очередь и не протискиваться. Сквозь проемы в тучах проглядывало солнце, а завтрашний прогноз обещал двадцатишестиградусную жару. Сергеев с досадой отметил, что взял слишком мало пустой тары.
– Во как! – крикнул Смагин и качнул ведрами, в результате чего немалая часть воды из них плеснула на землю. Физиономия их обладателя при этом выразила почти комическую огорченность. – Разлил, черт, ну, не бежать же теперь за новыми. Так что, Владик, приближается великая сушь! – Он качнул головой в сторону бешено работающей колонки и произнес по слогам: – ЗА-СУ-ХА!
– Ничего, чай – не помрем, – отозвался из очереди все тот же хмурый субъект, после чего повернулся к Владу и сказал: – А ты, друг, если не хочешь остаться без воды – ступай становись в очередь. Чую, к вечеру здесь народу только прибавится. Почитай ведь, весь Школьный микрорайон без воды остался, и часть Центра. Говорят, даже в Змеевском ее отключили, на Подорожной и Шоссейной.
– Да, поторопись! – сказал Смагин. – А я, может, еще раз сюда добегу. К вечеру. Бывай, Влад! – И, энергично кивнув в сторону Сергеева, что, должно быть, заменяло не менее энергичное рукопожатие, Виталий направился вдоль по Стачникова, бросая озабоченные взгляды на нещадно болтающиеся ведра.
Сергеев проследовал в конец очереди и там остановился, очутившись позади худого до невозможности пацана лет семнадцати и необъятных размеров тетки средних лет, которая к тому же была вооружена таких же размеров канистрой и выглядела готовой к любой, пусть даже очень затяжной, битве за живительную влагу.
– Вот наше время, – угрюмо сказал пацан, как только Влад встал в очередь, – люди теряют людской вид. Их поддерживают только бытовые удобства – вода, еда. Лиши их этого, и они становятся зверями.
– Ммм... – сказал Владислав, не зная, что ответить на подобный пассаж, потом пригляделся повнимательней к оратору и узнал его. Ну, конечно, тот самый сосед из квартиры семнадцать. Хрупкий юнец с глазами маньяка.
– Вот дискотека, – продолжил между тем тот, – яркий тому пример. Нет, там всегда было скотство и зверство, но то, что в последний раз случилось, – вовсе не лезет ни в какие рамки. Вы, понимаете, да? Люди хищны по своей натуре.
– Ну... – сказал Влад, уже досадуя, что напоролся на этого малолетнего шизофреника.
– Вы не понимаете, – сказал парень обвиняюще, – ничего не понимаете! Живете минутными интересами! Низкими, приземленными интересами!
Владислав отодвинулся в сторону, чуть ближе к тетке, бросившей на него взгляд, в котором раздражение смешалось с сочувствием. Но несовершеннолетний оратор больше не сказал ни слова и даже отвернулся от Влада, решив, видимо, что тот недостоин выслушивать его судьбоносные откровения.
Отстояв два мучительных до невозможности часа, Сергеев наполнил ведра из нещадно брызгающей по сторонам колонки и направился домой, оставляя за спиной ничуть не уменьшившуюся, а скорее выросшую в размерах очередь. В городе пахло бензином, влагой и приятным вечерним теплом.
Вопрос с водой был решен – пока решен, и Влад очень надеялся, что засуха не затянется слишком надолго.

14

Брат Рамена тихо ждал свою жертву в сгущающемся мраке. Одетый в неприметную одежду, бывший преданный слуга Ангелайи обретался в полукруглой арке, построенной между двумя многоэтажными домами. Здесь было тепло, разгулявшийся к темноте ветер почти не задувал в это укромное место. Еще здесь было довольно темно, и к ночи обещала установиться полная непроглядная тьма.
Жаль, что жертва пришла еще до заката.
Ворон опять говорил с братом Раменой. Говорил в жестких, властных, приказных тонах. Он еще больше оформился, и теперь сектант без труда выделял черные глянцевые перья на фоне сгустившейся темноты. И глаза. Сегодня днем Рамена специально присматривался ко всем неряшливым птицам, пытаясь обнаружить, у которой из них глаза будут также отливать красным, но таковой не нашел – птичьи глаза были бессмысленны и напоминали круглые агатовые пуговицы.
Но у Ворона, ЕГО Ворона, в глазницах полыхал жидкий красный огонь, а значит – потусторонняя птица была непохожей на других. В отличие от тех роющихся в отбросах комков перьев, она была разумной. Может быть, это был коллективный разум всех ворон на земле? Рамена-нулла зябко передернул плечами, стоя в полутьме арки. Редкие прохожие бросали на стоящего острые взгляды, в которых подозрительность мешалась со смутным опасением.
Рамена все рассчитал правильно – человек, на которого показал Ворон, должен пройти здесь, чтобы вернуться домой. Вот уже два часа, как он ушел за водой, к единственной в округе водоколонке. Сектант видел, как возвращаются оттуда жильцы, сгорбившиеся под тяжестью сосудов, вмещающих в себя влагу жизни. Выглядели они уставшими, но странно счастливыми, словно отвоеванная вода стала вдруг занимать для них одно из первых мест в человеческом хит-параде ценностей. Вчера Ворон сказал:
– Смотри, Рамена, кто тебя окружает! Люди, твои соседи, твои земляки – они погрязли в мелочных делах и насущных проблемках. Им уже не постичь потустороннего, им уже не увидеть истины. Мрака истины, Рамена. Они слабы духом и зависят от слишком многого количества вещей. Они изнежены. А когда их начинают лишать этих вещей, этих удобств – они не возвышаются, а, напротив, окончательно деградируют. Бойся их судьбы и смотри, каким бы ты стал, если бы я не взял тебя под свое крыло!
Экс-сектант помнил, что при этих словах его словно насквозь пронизало острое и горячее чувство благодарности, смешанное с ощущением покоя и защищенности.
Он действительно был под крылом, и там, под черными глянцевыми перьями, было тепло и уютно, как под толстым пуховым одеялом. Сладкое чувство причастности – такое Дмитрий испытывал только в раннем детстве, когда еще не начавшая спиваться мать разрешала ему спать вместе с собой. Материнское тепло, оно неожиданно вернулось к Рамене уже в зрелом возрасте – и что еще может пожелать в такой ситуации человек?
А вот теперь он видел, что Ворон был прав. Этот восторг на лицах горожан, с боем нацедивших жалкие двадцать литров воды! С боем уже сейчас, а что будет дальше?
Мимо Рамены неспешно прошествовал давешний журналист, руки его оттягивали эмалированные ведра, наполненные почти до краев. Этот даже не покосился, занятый какими-то своими мыслями, глубокая складка пробороздила его лоб – судя по всему, думы были невеселыми. Ворон сказал, что, в конце концов, придется убить и его, но не сейчас, а чуть попозже, когда он начнет становиться по-настоящему опасным.
Чем этот понурый субъект мог оказаться опасным, брат Рамена не понимал. Как, впрочем, и сегодняшняя жертва – хилый малолетний книжник, живущий в одном доме с марателем бумаги. Этот вообще казался неспособным раздавить даже муху. Стихоплет хренов...
Было еще несколько людей, которых необходимо устранить. Никогда не мечтавший о ремесле киллера Рамена-нулла спокойно и с прохладцей воспринял указания Ворона. Теперь временами ему вообще казалось, что пестрая смесь эмоций, что бывают у каждого человека, вдруг обретает строй и порядок, словно стягивается в один ровный жгут, в одно мощное всеохватывающее чувство – чувство преданности Ворону. А все то, что осталось за пределами этого могучего ощущения, больше не имело никакой цены.
Поэтому, когда долговязый, нескладный силуэт появился в проеме арки, Рамена ни на секунду не задумался о том, что собирается совершить. Надо признать, что Просвященный Ангелайя со всеми его психотропными примбамбасами и думать не мог о такой степени послушания.
Раменова астеничная жертва волокла две массивные двадцатилитровые канистры, и волокла явно из последних сил. Парень что-то цедил себе под нос, и на всю арку было слышно его затрудненное дыхание. Когда водонос поравнялся со слугой Ворона, тот тихонько шепнул:
– Постой...
Канистры выпали из рук приговоренного и звучно грянулись оземь. Силуэт жертвы ясно был виден на фоне светлого проема арки. Парень попятился – неужели что-то заподозрил?
– Вам чего? – спросил он, но голос его не дрожал, скорее в нем слышалось раздражение и досада.
Рамена сделал несколько шагов к своей замершей дичи, на ходу извлекая из внутреннего кармана куртки нож. Хороший, длинный нож-финка из прочной стали. Он выскользнул из ткани с неприятным металлическим шорохом. Пацан заметил – может быть, блик от угасавшего солнышка пал на лезвие? Он отшатнулся, закрываясь руками, и даже сделал несколько шагов назад – почти попытка убежать, но слуга Ворона был уже рядом и занес нож резким механическим движением. Бить будет в живот – а потом перерезать горло для надежности. Нож пошел вниз, со свистящим шепотом разрезая воздух на две равные невидимые половины.
Похожий свист раздался где-то позади жертвы, а потом арку затопило целое море слепящего голубого света. Он ударил в глаза, и это было так неожиданно, что Рамена судорожно дернул рукой с зажатым ножом и ткнул острием в бетонную стену арки как раз у левой руки парня.
А тот не медлил – вот он – стоит, а секунду спустя уже бежит прочь, бросив свои драгоценные канистры. Бежит, припадая на обе ноги, но резво – так резво, что за ним не угнаться.
Со стороны улицы в арку заехала машина. Слишком быстро, так, что водителю пришлось резко затормозить, чтобы не сбить две человеческие фигуры. А жертва бежит к машине, огибает ее и скрывается за поворотом, явно направляясь в сторону Школьной улицы, на которой все еще полно народу. Рамена застонал от досады и несколько раз яростно ткнул финкой в бетон, оставляя на стене глубокие царапины.
Дверь машины, девятки с тонированными стеклами, резко открылась, выпустив на волю звуки гремящей танцевальной музыки, и массивный быковатый силуэт не замедлил проорать:
– Ну ты че, блин! Стоять долго будешь?!
Брат Рамена поспешно спрятал финку в карман и, повернувшись, зашагал прочь, во двор. Кроме арки, к дому вело еще несколько путей, и, без всяких сомнений, беглец уже воспользовался одним из них, ускользнув от собственной смерти. Позади громко взревел двигатель, взвизгнули шины, а чуть позже последовал грохот, когда авто врезалось в незамеченные у стены канистры. Но Рамена-нулла даже не вздрогнул. Мозг его напряженно работал, но ничего нового измыслить уже не мог. Тщательно продуманный план сорвался из-за тупорылого кретина, сдуру решившего заехать во двор как раз в самый ответственный момент.
Проверка двух оставшихся проходов во двор только подтвердила Раменовы мысли – ни следа его жертвы.
– Но я же не профессионал, – произнес Рамена-нулла вполне трезвомыслящим голосом, – он должен это понимать!
Вот только в душе его не было трезвомыслия, а бился лишь там лишь тупой страх да кислое чувство вины. И почему-то ему все сильнее казалось:
Ворон не поймет!

15

Это было нереально! Больше того, это было совершенно неестественно в условиях нынешнего времени, которое не прощает ошибок. Ты зарвался? Ты сделал что-то непоправимое? Что ж, на том свете обдумаешь.
Ну, или в банкротстве, что ныне для Мартикова было синонимом того света. Бывший старший экономист остановился на пологих каменных ступеньках – летнее, наливающееся жаром солнце било ему в глаза и играло тысячами зайчиков на выщербленном камне. Сбоку массивный древний вяз весело шелестел пыльными, поблекшими до салатового цвета листьями.
Позади Павла Константиновича отвесным утесом высился выполненный в древнеримском стиле фронтон здания городского суда. Мощные круглые колонны придавали зданию внушительный вид. Фрески под самой крышей были выполнены в стиле соцреализма и идеально вписывались в картину. Над крышей ослепительным темно-синим шатром раскинулось безоблачное летнее небо. Изредка его перечеркивала белесая стрела реактивного самолета, да черными росчерками сновали ласточки – совсем низко над землей. Знать – быть дождю.
А Мартиков все стоял и смотрел на проходящих внизу людей, на проезжающие автомобили, на эту насыщенную и бестолковую вольную жизнь, к которой он и не надеялся вернуться. Но факт есть факт – стоящий на верхних ступеньках человек в легкой летней одежде был совершенно свободен.
Он до сих пор в это не верил.
Срок и Долг – уродливые мартышки – слезли с его шеи, а вернее, их насильно стащили вниз и били о твердую землю до полного их издыхания. Правосудие дало сбой. Ревизорам было не за что зацепиться. Да и не было их, ревизоров. Все до единого они покинули эту скорбную юдоль. И иначе как волшебством этого объяснить было нельзя.
Тогда на реке, он сидел, терзаясь тяжкими думами, и кто-то положил ему руку на плечо – мягко, но когда он попытался обернуться, его без усилий вернули обратно. Странно, но Мартикову почему-то показалось, что на руке больше пальцев, чем должно быть у человека. Шесть, а может, даже и семь, и чужая конечность напоминала теплого многолапого паука, устроившегося на плече у сидящего в думах человека. Его тогда передернуло, и он снова попытался обернуться.
– Не стоит... – сказал голос у него над ухом, низкий и без особых интонаций, вот только у Мартикова от звука этого голоса по коже поползли мурашки.
Не показалось ли ему, пусть всего лишь на один миг, что стоящий позади ему знаком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58