Но, Риго, ты должен быть очень заботлив со своей женой. Иуда Талон скорее всего отречется от Мириам. По иудейским законам она не имеет права быть твоей женой.
— И невзирая на это ты думаешь, она согласится вступить в брак по христианскому обряду?
События разворачивались слишком стремительно, и Риго не успевал сообразить, что происходит.
— Вернись к дяде Исааку и позволь ему быть посредником между вами. Он привезет Мириам к тебе.
Риго смотрел на руки Бенджамина. Одной он крепко держался за край стола, другой — теребил густой беличий мех, которым был подбит его магистрский плащ.
— А как же ты, Бенджамин? — тихо спросил Риго, чувствуя тягостное состояние брата.
— Я останусь здесь. Кажется, скоро будет большое сражение между французской и имперской армиями. Если истории суждено вершиться в этом маленьком городке, здесь прольется кровь. Мне все равно, будет ли это кровь французов, испанцев или германцев. Я ведь доктор.
Риго обошел вокруг стола и положил руки на спинку стула, боясь прикоснуться к брату, понимая, что тот не заслужил всего этого.
— Итак, мы меняемся местами. Я отправляюсь в Новый Свет, а ты остаешься в Италии. Береги себя, Бенджамин, и когда-нибудь возвращайся в Эспаньолу.
На другой день Бенджамин смотрел, как с небольшим эскортом Риго покидает Пескару. Падал снег, посылая его черные волосы серебристыми блестками. Одетый в легкие кожаные доспехи и вооруженный мечом и пикой, он с ног до головы выглядел наемником. Прощание братьев было таким же прохладным, как и погода.
«По крайней мере, папа, ты наконец обретешь своего старшего сына. Я только молю Бога, чтобы с тобой он обошелся лучше, чем со мной».
— Ну вот, я потерял капитана и нашел лекаря. Выгодная ли это сделка, магистр? — спросил Пескара, в последний раз махнув Риго рукой.
— Я считаюсь хорошим врачом, — сказал рассеянно Бенджамин. Его мысли были далеко.
— Вспоминая, как вы вылечили Риго, я могу поверить в это, но вопрос в том, не жалеете ли вы, что спасли человека, претендующего теперь на любимую вами женщину?
Бенджамин обернулся и посмотрел в хитрые темные глаза Пескары.
— Почему вы решили, что я люблю Мириам? — Разве я выставляю свои чувства напоказ, давая повод смеяться надо мной?
Я не дразню вас , только изучаю и пытаюсь понять. Для каждого мужчины найдется женщина. Может быть, Мириам просто не подходит вам? — Он потрепал Бенджамина по плечу, и они пошли к вилле. — Пойдемте, скоро вы убедитесь, что судьба не так уж несправедлива к вам, доктор.
Глава 10
— Страшный холод. Честное слово. — Джанго Янос постукивал нога об ногу, чтобы согреться. В блестящей коже его башмаков отражались языки пламени очага Агаты. Он остановился на краю лагеря, привлеченный запахом ужина, который готовила фури дай. После целого дня в седле, он чертовски проголодался. От запаха жареных ежей у него потекли слюнки.
— Я еще час не стану вытаскивать мясо из золы, — сказала старая карга, словно читая его мысли. — Приведи сюда свою сестру. Мне надо поговорить с ней.
Джанго плюнул от злости. Никто, кроме воеводы, не имел права перечить фури дай.
— Я пришлю Рани, — сказал он, снова поспешно садясь на лошадь. Его подгонял несшийся вслед смех старой женщины.
Джанго направился к центру разбросанных наугад тут и там палаток и повозок. Все они были насколько возможно прикрыты от «чихания демонов», как цыгане называли зимний ветер. Повсюду ярко горели костры; женщины, укутанные в шерстяную одежду, тяжело двигали железные котлы, готовя ужин. Воздух был пропитан запахом дикого чеснока и розмарина.
Возле одного из костров Джанго спешился. Рани посмотрела на своего старшего брата, казавшегося великаном среди остальных людей. При его приближения кто-то грозно зарычал.
— Успокой это животное, пока я не прикончил его, — грубо крикнул он. Веро снова негромко зарычал из своего логова под их открытой повозкой.
— Это гораздо легче сказать, чем сделать, дорогой братец, — ответила она весело, бесстрашно глядя в его грубое злобное лицо. Она была на целый фут ниже его. — У тебя кислый вид. Ты лягушачьих яиц наелся, что ли? Или без меня ты и стащить ничего не можешь?
Джанго замахнулся на нее, и Веро зарычал снова.
— Молчи, глупое животное, — приказала она. • Джанго опустил руку и спокойно сказал:
— Агата хочет поговорить с тобой. Если проторчишь у нее долго, захвати мне несколько ежей, она их сейчас печет, — крикнул он ей вслед. — Меня уже тошнит от твоей чесночной похлебки.
— Тогда поймай жирного ежа, а я приготовлю, — ответила она, убегая. Огромный серый волк вылез из-под повозки и побежал за ней, как щенок.
— Что ты задумала? — спросила Рани старую женщину, входя в ее сырую палатку и разглядывая валявшиеся в беспорядке вещи.
Перед ней лежали сваленные в кучу вещицы, добытые за долгие годы странствий — статуэтки кошек из Египта и куски яркого ситца из Сирии, толстые засаленные турецкие подушки и блестящие золотые монеты из Европы. На скамеечке лежал чудесный резной нож, его обнаженное лезвие блестело в свете очага.
Агата толкла что-то в мраморной ступке, превращая в порошок черную с едким запахом траву.
— Я делаю амулет для тебя, — ответила старуха, не прекращая своего занятия. На каждом пальце ее узловатых от старости рук красовалось по нескольку колец. Но несмотря на возраст и кажущуюся немощь, двигалась она легко и быстро. Ловко отмерила четыре щепотки порошка из ступки и поместила его в тонкий кожаный мешочек, затем прицепила мешочек под яркий медальон на золотой, цепочке и протянула Рани.
— Носи его близко к сердцу — он будет оберегать тебя.
— Почему мне вдруг понадобился амулет? Мне вовсе не угрожает опасность, — сказала девушка спокойно. Агата усмехнулась.
— Я вижу твое будущее. Скоро ты будешь в смертельной опасности.
Рани засмеялась:
— Не говори загадками, Агата. Ты знаешь, мы предсказываем судьбу только гадьо. Это странно, что одна цыганка дурачит другую.
— Я не смеюсь над тобой. Я действительно могу видеть будущее… когда это мне нужно, — хитро сказала старая ведьма. — Ты не такая, как все, девочка. Я хочу, чтобы ты стала моей помощницей, хочу научить тебя всему, что знаю сама. — Ее черные глаза заблестели, когда она посмотрела в лучезарные глаза Рани. Ей понравилось, что девушка не отвела взгляда, как это сделал Джанго.
— Ты оказываешь мне честь, Агата. Но ведь у тебя есть собственные дочери. Наверное, они…
— Они не избранные. Правда, я не уверена и насчет тебя. Только время покажет, я же вижу очень смутно. Ты встретишь золотого человека из далеких-далеких стран, и он изменит твою жизнь. Не знаю, к добру это будет… или ко злу. И пока еще я могу помочь, надень это. — На миловидном лице Рани отразилось удивление.
— Золотой человек? Светловолосый гадьо? Что ему может быть нужно от меня? — Потом в ее глазах мелькнули веселые искорки. — Разве что я уведу его лошадь или обчищу карманы.
— Нет, не то, — ответила Агата. — Я вижу тебя рядом с ним… — Ее голос затих. Она нежно смотрела на невинную девушку. Затем добавила: — Вы будете любовниками.
Рани так страстно выкрикнула: «Нет!» — что Веро поднялся, чувствуя опасность.
— Этого не может быть. Цыганка никогда не выйдет замуж за гадьо, — возмутилась девушка, успокаивая зверя и поглаживая его по спине.
— Я не сказала, что он женится на тебе, — он будет обладать тобой. Теперь же мне нужно узнать, к добру это или к худу. — Агата выдернула длинный седой волос, росший из родинки у нее на щеке.
— Если в нем зло. Агата, можешь ли ты защитить меня от него? Я не буду принадлежать никакому гадьо, — сказала она, упрямо склонив голову.
— О, значит, ты так хочешь выйти замуж за Микаеля? — спросила фури дай, уже зная ответ.
Рани плюнула на землю и плотнее запахнулась в шерстяную накидку.
— Тьфу! Этот мальчишка! Джанго и Разван выбрали его для меня. Я презираю таких вечно скулящих щенков. Она , волнуясь, накрутила на палец спутанную черную прядь и добавила: — Он такой тощий, и у него гнилые зубы.
Агата осуждающе посмотрела на нее и строго сказала:
— Джанго и Разван — твои братья. Уладь дело со своей свадьбой. Тебе ведь скоро уже семнадцать — ты давно уже должна была родить первого ребенка.
Рани представила себе тощего черноволосого ребенка с гнилыми зубами и содрогнулась от отвращения.
— Никогда я не буду носить ребенка Микаеля.
— Может быть, будешь, а может быть, и нет.
Лес Мирабелло, вблизи городских стен Ливии, 14 февраля 1525 года
Осада французской армией Павии, маленького городка, расположенного на равнинах Ломбардии, началась в октябре 1524 года и продолжалась всю осень и зиму, сопровождаясь незначительными стычками. Неожиданный союзник Священной Римской империи герцог Бурбон после неудачной попытки взять Марсель привлек германских наемников-лютеран для борьбы с испанской католической монархией.
Не присягая на верность ни одной из сторон, Бенджамин слушал донесения о том, что враждебные армии сошлись у Павии, пока он был в безопасном Марселе, где все ожидали триумфа короля Франциска. Бенджамин же, познакомившись с Пескарой, уже не был так уверен в том, что имперская армия потерпит поражение.
Он прибыл с Пескарой в Павию как раз к началу кампании 1525 года. Собираясь ухаживать за ранеными солдатами обеих противоборствующих сторон, Бенджамин был крайне удивлен тем, что военных действий почти не велось. Зато набирала силу эпидемия французской чумы, и много солдат умерло от нее. Стоял жестокий холод, особенно пагубный для солдат, которым не хватало пищи и теплой одежды. Они гибли от истощения и болезней, у Бенджамина не было лекарств. Почти два месяца он делал все, что мог, быстро истратив свой запас. Он бродил по окрестным деревням, покупая травы у крестьянок и аптекарей. Корпии и девичья трава, окопник и ромашка стоили дорого, а кошелек Пескара был не так уж толст. От короля Карла денег не поступало, и добиться их вдали от Испании было невозможно, Бенджамин же не мог попросить помощи из Марселя.
Французы, уже несколько месяцев удерживавшие в своих руках округу, разорили села и перенесли стоянку подальше от умирающего от голода города к шумному рынку, куда тысячи ломбардских купцов привозили толстых каплунов и прекрасные вина богатым французским придворным. Шлюхи сотнями бродили вокруг. Сам Франциск окружил себя почти такой же роскошью, как и дома, включая общество знатных дам, прибывших из Парижа.
Но зима заканчивалась, и имперские войска набирали силу, в то время как французы проматывали свое богатство, неспособные выбить из Павии упрямца Де Лейва. Германские ландскнехты под покровом леса ожидали, что же предпримут французы.
Французская армия пустила в ход свою закаленную в боях артиллерию. Хотя Бенджамин слышал рассказы Парацельса об ужасах и кровопролитиях войны, увиденное им все-таки оказалось неожиданностью.
Из укрытия, в неописуемом ужасе, наблюдал он за происходящим, и на память ему приходили впечатляющие рассказы его отца о мавританских войнах и восстаниях индейцев в Эспаньоле. Но действительность оказалась несравнимо ужаснее. Испанских солдат разрывало на куски — руки и ноги, оторванные взрывами, летали в морозном воздухе. Кричали искромсанные люди, и корчились обезглавленные тела, а лошади кавалеристов топтали и калечили своих же солдат, оглушенных выстрелами французских пушек.
Испанцы хлынули из окопов, обойденные сзади и слева пехотой французов. Смелый молодой французский король двигался теперь на бегущих испанцев во главе своей отлично вымуштрованной кавалерии, врезаясь в самую гущу схватки. Скоро все будет кончено новой блестящей победой французов, более великой, чем в 1515 году при Мариньяно.
Солнце уже совсем взошло, отражаясь в блестящих серебристых доспехах короля.
И вдруг Бенджамина поразила наступившая тишина. Он был слишком занят ранеными и умирающими, чтобы обращать внимание на ход битвы.
— Почему стихли выстрелы? — спросил он у улана.
— Французы загораживают обстрел собственной артиллерии! Этот идиот со своими лучшими солдатами оказался между нами и своими пушками. И они не могут стрелять не задевая своих! — С этими словами молодой человек поспешил присоединиться к группе людей, разбегавшихся по полю.
Все погрузилось в хаос — это германские ландскнехты окружали позиции французов, повергая левое крыло пехоты в бегство. Уланы и легкая кавалерия Пескары удерживали французскую кавалерию, выбивая из седел всадников, окружавших Франциска. То, что казалось верной победой, обернулось разгромом.
— Безумие, это безумие, — шептал Бенджамин, глядя на храбрых, но беспомощных французов, которых рубили и крошили на куски. Он слышал хриплые крики ликования, несшиеся со всех концов поля. «Победа! Испания! Испания!»
Не было еще и десяти часов утра, когда битва окончилась пленом французского короля. Свыше десяти тысяч человек было убито, и неизмеримо больше — умирало от ран, заражения крови и лихорадки.
После битвы у Павии Бенджамин Торрес не спал более двух суток.
Пескара не лгал о том, какая добыча ожидает их во французском лагере. Имперские солдаты прогуливались в обнимку с винными кувшинами и пухлыми девками. Другие пожирали жареных цыплят целиком, разгрызая кости вместе с мясом и вытирая жирные окровавленные руки о куски шелка и бархата, отобранные у итальянских купцов, которые были виноваты только в том, что поставляли провизию проигравшей стороне. Оргии победителей вызывали у Бенджамина почти такое же отвращение, как и кровавая резня.
Бенджамин с Пескарей стояли возле старой полуразрушенной гостиницы, временно приспособленной под госпиталь. — Каждый солдат знает, что может не пережить следующий обстрел. Хорошо, что Риго далеко отсюда. И вам тоже надо уезжать, хоть, клянусь, мне будет не хватать вашего искусства, — мрачно произнес Пескара.
— Никогда за всю свою жизнь не чувствовал я себя более несчастным, чем теперь. Большинство раненых умирает, и я ничем не могу помочь им.
— Вы уже несколько дней работаете не покладая рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47