-- Ты прав -- вот и немец! -- Ванин подтолкнул пленного вперед. -Хорош "язычок"?
Вслед за Ваниным и Акимом стали подходить и другие разведчики. Прибежал Забаров, вскоре появился и Шахаев с Алешей.
-- Ранен? -- встревожился старшина, видя, что Шахаев держит бойца за руку.
-- Нет, кажется, руку повредил.
Мальцев с тихой благодарностью посмотрел на парторга.
-- Спасибо вам, товарищ старший сержант...
-- Ладно, молчи, -- остановил его Шахаев и полез в лодку.
-- Ну, фриц, ком! -- подогнал Ванин немца. -- Вот долговязый, чертяка! А дрожит, сучий бес. Давай, давай, что встал!..
Немец послушно и, как показалось разведчикам, даже охотно прыгнул в лодку. При свисте рвущихся мин и снарядов он вздрагивал сильнее, прятал голову и шептал: "Майн гот! Майн гот!.."
Лодка, шелестя в камышах, мягко ткнулась в песчаный берег. Разведчики быстро выскочили из нее и, пригнувшись, подталкивая немца, побежали в траншею. Прыгнув в нее, увидели человека.
-- Кто это? -- окликнул Забаров.
-- Не узнаете? Это я, Фетисов.
-- А, сержант! Так ты почему же не спишь?
-- Не спится что-то последние ночи, да и вас хотелось встретить.
-- За это спасибо, -- Забаров стиснул руку Фетисова в своей огромной ладони. -- Как тут, все тихо?
-- Пока да. Но, видно, недолго быть тишине...
Стрельба за рекой на некоторое время прекратилась. И разведчики различили далекое низкое урчание моторов и глухое постукивание гусеничных траков.
-- Танки, -- безошибочно определил Забаров.
-- Они, -- подтвердил Фетисов. -- Боевое охранение надо усилить, послать туда солдат поопытней, сталинградцев...
Разведчики распрощались с Фетисовым.
Сержант еще долго стоял в траншее, на прежнем месте, прислушиваясь к далекому гулу моторов. Потом свернул в ход сообщения, ведущий в боевое охранение.
На правом берегу Донца продолжалась перестрелка. Стараясь дать возможность группе захвата переправить пленного через реку, разведчики, возглавляемые комсоргом Камушкиным, огнем сдерживали немцев, решившихся наконец выйти из окопов. На бледном фоне неба было хорошо видно перебегающих неприятельских солдат. Их становилось все больше и больше. Камушкин сообразил, что его группа может попасть в окружение. Не желая рисковать бойцами, он приказал им отходить, а сам продолжал отстреливаться от наседавшего врага. Расстреляв все патроны, Камушкин пополз вниз, к реке. Очевидно, в темноте он сбился с пути, потому что у Донца не нашел ни лодки, ни бойцов. "Поплыву", -- решил Камушкин. Подняв над головой автомат, вошел в черную, как нефть, теплую воду. Едва он сделал несколько шагов, как по верхушкам тростников сыпанула автоматная очередь. Потом -- вторая, третья... Сначала -- высоко, а потом -- все ниже и ниже. И вот уже пули, как дождевые капли, запрыгали, забулькали вокруг разведчика. Опрокинувшись на спину и держа в вытянутой руке автомат, Камушкин поплыл. Тяжелые кирзовые сапоги и намокшее обмундирование тянули его вниз, ноги с трудом сгибались.
Немцы, видимо, еще не обнаружили его и прохаживались косыми очередями по всей реке -- так криво сыплет дождь при сильном порывистом ветре: то назад, то вперед, то в стороны. Камушкин знал, что в таких случаях надо нырять, прятаться под водой, но он боялся утонуть -- нырнешь, а вынырнуть уже не сможешь. Плыл Камушкин очень медленно. Каждый метр приходилось преодолевать великим усилием мышц и воли.
А немецкие пули шлепались рядом, забрызгивали лицо разведчика водяными каплями. На середине реки он вдруг почувствовал тупой удар в левое плечо. Рука, как подрубленная, имеете с автоматом упала на воду. В плече стало почему-то горячо, и даже приятно. "Почему это?" -- пытался сообразить разведчик, все еще не понимая, что его ранило. Напрягая последние силы, он все же продолжал плыть. Темное, беззвездное небо вдруг качнулось, начало снижаться. Камушкину стало очень страшно. "Что это?" -- подумал он еще раз и перестал шевелить ногами. И вдруг он с радостью ощутил вязкое дно. Собрав остаток сил, пошел к берегу, неся, как плеть, безжизненную левую руку. Он только теперь обнаружил, что с ним нет автомата, и сильно испугался. Хотел было вернуться, но разве найдешь его на дне реки? Да и сил не было на это. Камушкин вдруг почувствовал, что вместе с оружием он как бы потерял и возможность двигаться дальше. Сделал еще два шага и тяжело упал у самого берега.
Темная туча закрыла последний клочок неба. Только ракеты да светящиеся пули по-прежнему тыкались в ее черное брюхо.
На рассвете разведчики нашли своего комсорга. Он лежал без сознания, наполовину в воде. Пришел в себя к вечеру в медсанбате, и то лишь после того, как ему сделали вливание крови.
На следующий день Камушкина навестили его боевые друзья. Пришел с ними и Алеша Мальцев; после вчерашней ночи он так привязался к парторгу, что ходил за ним по пятам. Сначала Алеша был твердо уверен, что Шахаев доложит о его замешательстве в бою лейтенанту Марченко и тот отчислит его из роты. Но Шахаев не сделал этого. Он даже не показал виду, что и сам знает что-то об Алеше. Только бесцеремонный Ванин не преминул сделать замечание Мальцеву:
-- Ты где это, Алеша, ночью-то пропадал? Уж ты того, не струхнул ли малость? Что-то похоже на это...
-- А ты оставь свои глупые догадки! -- прикрикнул на него Шахаев, и Сенька замолчал.
В ту минуту Алеша готов был расцеловать Шахаева. Пинчук привез Камушкину подарок -- пачку "генеральских", добытую у Бориса Гуревича, и новое обмундирование, с великим трудом выпрошенное у Ивана Дрыня -заведующего вещевым складом.
-- Ну, як Гобсек цей Дрынь! -- жаловался Петр, подавая счастливому Камушкину гимнастерку и брюки.
В палатку заглянула сестра.
-- Товарищи, потише, -- попросила она.
Разведчики стали разговаривать почти шепотом.
-- Как рука? -- спросил Шахаев у Камушкина.
-- Болит, но шевелить могу. Скучно мне тут, ребята, -- с грустью признался комсорг и задумчиво посмотрел в раскрытую дверь. Там зеленели, шелестя резными лапчатыми листьями, мокрые дубы. На одном сучке покачивалась, мелькая хвостом, осторожная сорока. Вася улыбнулся.
Ты, сорока-белобока,
Научи меня летать
Hи далеко, ни высоко -
Только с милой погулять.
Эту песенку пел он мальчонкой, радуясь, бывало, что под окнами прокричит пернатая вещунья. "Быть гостям или письму", -- говаривал в таких случаях отец.
"Неплохо было бы получить письмецо", -- подумал Камушкин.
Он вдруг почувствовал, что у него кружится голова, и опустился на подушку.
Из сортировочной доносились стоны раненых. Чей-то умоляющий голос все время просил:
-- Сестрица, родненькая, потише... Ой, мочи моей нет...
-- Потерпи, родной, сейчас все кончится, потерпи,-- успокаивал уже знакомый разведчикам девичий голос.
-- Бинт-то присох... ой-ой-ой... не могу я...
-- Ты же не ребенок, а солдат. Потерпи, -- строго звучал голос сестры.
Боец умолк.
В лесу, где размещался медсанбат, стоял размеренно-неторопливый гомон. Здесь, кроме резервных частей, располагались также все хозяйственные подразделения дивизии, ружейные мастерские, склады боеприпасов, ветеринарные пункты. Слышалось тарахтение повозок, ржание лошадей, говор и незлобивая брань повозочных, кладовщиков, артиллерийских и ружейных мастеров, писарей -- всей этой хлопотливой тыловой братии, проводившей дни и ночи в беспокойных заботах. Труд этих, по преимуществу уже пожилых людей, как и труд тех миллионов, что находились в глубоком тылу, проводя бессонные ночи у станков и на полях, поглощался прожорливым и нетерпеливым едоком -- передним краем фронта.
Над темно-зеленым ковром леса в безбрежной синеве разгуливали патрулирующие "ястребки" да прокладывали белые небесные шляхи одинокие самолеты-разведчики.
Раненый в сортировочной молчал.
-- Терпит, -- Камушкин заворочался на койке. -- А ведь совсем мальчишка. Я видел, как его несли на носилках... Терпит парень. До войны небось от занозы ревел. А сейчас!.. И откуда у людей сила берется, терпение такое? Словно бы на огне каждого подержали!
-- На огне и есть, -- сказал Пинчук.
Камушкин вдруг снова поднялся на локтях, заговорил мечтательно:
-- Знаете, ребята, о чем я думаю?
-- Знаем, Вася. Ты думаешь удрать из медсанбата к нам поскорее. Одобряю! -- без малейшего сомнения заявил Ванин.
-- Конечно. Но не только об этом я думал. Мне бы вот подучиться хорошенько, -- люблю я рисовать, -- и написать такую картину, чтобы вот тот, -- Камушкин показал в сторону палатки, где еще недавно стонал раненый,-чтобы такие, как он, встали в ней во весь свой рост -- большие, сильные, красивые!..
Комсорг плотно сдвинул пушистые брови. Тонкие морщинки паутинками разбежались но его лицу. Так, закрыв глаза, он лежал несколько минут, о чем-то думая. Потом поднял веки и, возбуждаясь и удивляя разведчиков, стал рассказывать им о великих художниках, чьи кисти перенесли на полотна жизнь во всем ее прекрасном и трагическом. Камушкин радовался, как ребенок, видя, что его внимательно слушают. Особенно воодушевился Аким. Споря и перебивая друг друга, они стали говорить о замечательных русских и европейских живописцах. При этом Шахаев успел заметить, что Акиму больше нравились Левитан, Перов, Саврасов, из советских -- Сергей Герасимов; Камушкину -Репин, Верещагин, из современных -- художники студии имени Грекова, куда в тайнике души он и сам мечтал попасть после войны.
Аким снова поразил Сеньку своими познаниями.
"Когда это он всего нахватался?" -- подумал Сенька с легкой, несвойственной ему грустью, искренне завидуя товарищу.
Где-то за лесом туго встряхнул землю тяжелый снаряд. Листья деревьев испуганно зашептали, зашелестели, сорока вспорхнула и замелькала между стволами, оглашая урочище оголтелым криком. В палатке задрожало целлулоидное оконце. Под ногами разведчиков глухо прогудело.
Камушкин умолк, уронив голову на подушку, будто этот снаряд вернул его к суровой действительности.
Аким посмотрел на комсорга, на других разведчиков. "Все они учились в советской школе", -- подумал он, и от этой неожиданной мысли ему стало очень приятно.
Попрощавшись с Камушкиным, разведчики вышли из палатки. Сенька о чем-то тихо попросил Шахаева. Тот кивнул головой. Саратовец с независимым и деланно спокойным выражением лица замедлил шаг и завернул влево, на лесную тропу.
-- Привет ей от нас передавай!.. -- крикнул ему вдогонку Алеша Мальцев с явным намерением смутить отчаянного ухажера.
"Я вот тебе передам!" -- мысленно погрозил ему Сенька, недовольный тем, что друзья разгадали его намерение.
Круто повернувшись, Сенька прибавил шагу, направляясь к полевой почте.
Недалеко от палатки, в которой лежал Камушкин, под старым, обшарпанным дубом, обмахивались куцыми хвостами Кузьмичовы лошади. Их хозяин сидел на спиленном дереве и мирно беседовал с пожилым повозочным. Колечки сизого дымка струились из-под усов обоих собеседников и вились над их головами вместе с тучей мелкой назойливой мошкары.
-- Вот я и говорю,-- неторопливо, с крестьянской степенностью продолжал ездовой, очевидно, давно начатый разговор, -- может, умнее после войны будем хозяйствовать. Глины и песку у нас хоть отбавляй. Можно и кирпичный и черепичный в районе для всех колхозов поставить -- пожалуйста! Оно и надежней да и подешевше выйдет. И лес возле села сохранится. А то земля-то -- наша, и вcе в наших руках, а иной раз глупости допускали...
Солдат не договорил. Заметив разведчиков, он поднялся, спрятал в карман кисет и валкой походкой направился к своей повозке, медленно переставляя ноги.
-- Мабуть, земляка побачив? -- спросил подошедший Пинчук.
-- Нет. С Волги он, из-под Камышина. Завхозом в артели работал. Все планирует да прикидывает, как бы после войны дела поумнее наладить в колхозе. Беспокойный человек. Люблю таких...
Кузьмич отвязал лошадей, укрепил подпруги, ловко, не по-стариковски вскочил на повозку и выметнулся на дорогу.
-- Из якого полка вин? -- спросил Пинчук.
-- Из артиллерийского. Раненых в санбат привез. Говорит, в эти дни ни минуты не дают покоя -- все снаряды возят на передовую. Сказывают, целые горы навозили, прятать некуда...
-- В нашу б роту його, -- сказал Пинчук, искрение жалея, что не поговорил с повозочным: уж больно ценил он в людях хозяйственную-то струнку!
Подъехав к своей землянке, разведчики заметили, как в нее стрелой влетела ласточка.
-- Может, выберем себе другой блиндаж, а этот оставим ласточке? -предложил Мальцев.
-- Ты плохо знаешь ее, Алеша. Если ласточка решила поселиться в нашем жилище, значит, она не боится нас. Кто знает, может быть, как раз на этом месте когда-то стоял хлевушок, в котором родилась эта ласточка...-- и Аким смело вошел в блиндаж.
Ласточка действительно не испугалась разведчиков. Она сидела на маленьком сучке, где ею уже были налеплены кусочки грязи, смешанные с соломинками, -- фундамент будущего гнезда, и с любопытством наблюдала за солдатами, которые осторожно рассаживались по своим местам. На шейке смелой пичуги мигало красное пятнышко. Аспидная спинка и стрельчатый хвостик отсвечивали синевой, оттеняя белоснежное брюшко.
-- Умница! Вот так и надо делать всегда! -- расчувствовался Алеша. -Разведчики -- народ добрый. Не тронут.
В полдень вернулся Сенька. Сверкая светлыми глазами, он подкрался к Акиму сзади и схватил его за шею.
-- А ты все пишешь, Аким?
-- Собственно... что все это значит? -- освободился от Сенькиных объятий Аким. -- Я ж тебе... -- он хотел сказать "не Вера", но раздумал, боясь смутить своего беспокойного друга.
Повернувшись к столу, Аким вновь склонился над бумагой. Он записывал свои впечатления в дневник. Глядя на Акима, захотелось вести дневник и Сеньке. Он выпросил у запасливого Пинчука общую тетрадь, вынул из кармана автоматическую ручку и уселся рядом с Акимом. Будучи глубоко убежденным, что начало обязательно должно быть лирическим, написал:
"Сегодня состоялась тихая, приветливая погода".
Потом долго думал, что еще прибавить к этому, но так ничего и не придумал. Немного поколебавшись, положил свою ручку перед Акимом.
-- Возьми, Аким! Это оружие не для меня.
7
Возвращаясь с наблюдательного пункта, Марченко решил зайти на огневые позиции батареи старшего лейтенанта Гунько.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45