-- Разведчики два раза ходили, а пленных нет.
Сенька выругался и смачно сквозь зубы сплюнул.
-- Як Забарова поранило -- нэма "языкив",-- заметил Петр.
Семен помрачнел. Настроение его быстро испортилось. Почему-то вспомнился маленький сапер Вася Пчелинцев, так тяжело переживавший гибель друга. Злой и колючий, Сенька шагал к своему блиндажу, к которому уже подходил Аким.
В довершение всего Сенька попал в старую воронку от снаряда, до краев наполненную водой.
-- Чертовы души! Лень закопать! -- ругался он, имея в виду ординарцев: к ним он давно относился с открытой неприязнью.
Пинчук догадывался, что причиной Сенькиной ворчливости была гибель Уварова: как ни странно, Ванин тяжелее всех переносил потерю товарища.
Не знали разведчики, что на это у Сеньки была особая причина...
В блиндаже -- он долго пустовал -- пахло грибами и мышиным пометом. От мокрой соломы несло гнилью. Из-под сырых, темных бревен наката тянулись бледные, хрупкие ростки каких-то растений. Аким сбивал их головой, отыскивал местечко посуше, чтобы прилечь отдохнуть. Пинчук развязал мешок, извлекая из него остатки продуктов. Сенька завалился на нары и ленивым взглядом следил за ним. Он лежал как раз в том месте, куда изредка падали с потолка холодные красноватые капли. Одна такая капля, будто прицелившись, попала прямо в правый глаз Ванину. Сенька шарахнулся в сторону.
-- Аким, что ты развалился? Подвинуться не можешь? -- закричал он на засыпающего товарища.
-- Тебя що, мабуть, бисы мучають? -- вступился за Акима Пинчук.
Аким недовольно пробормотал что-то себе под нос, прикрывая рукой очки и нехотя уступая место Сеньке.
Вскоре все трое спали уже крепким сном. Разбудил их Шахаев, вернувшийся от лейтенанта. По его взволнованному голосу разведчики догадывались, что предстояло что-то необычайное.
-- Подшить подворотнички, почистить обувь! -- громко и торопливо скомандовал он.-- К генералу пойдем!..
Пинчук крякнул от удивления.
-- Сам комдив вызывав?
-- Сам.
-- Оце дило!
-- А ты думал как? -- ответил Семен. После крепкого сна и от такой приятной новости он уже успел прийти в обычное свое веселое расположение духа. Ванин сделал вид, что его нисколько не удивило сообщение Шахаева.-Таких героев, как ты, Петр Тарасович, не то что генерал, сам Калинин скоро в Москву позовет.
Пинчук хитро ухмыльнулся и, чтобы подзадорить Семена, спросил с сомнением:
-- Так уж и позовет?
-- Позовет, позовет, я-то уж это наверняка знаю. У меня родственник один в секретарях у Калинина служит. Так что ты это учти...
-- Придется вчесть... Тильки ты не очень брешы.
-- В жизни не врал!.. Ежели насчет табачку и всего прочего не поскупишься, то Семен Прокофьевич, то есть я,-- уж так и быть -- устроит тебе свидание с Калининым!..
-- Ладно, Семен. Я вже був у Михаила Ивановича,-- серьезно сказал Пинчук.
Он вспомнил, как еще до войны Михаил Иванович пригласил к себе лучших председателей колхозов Украины и вел с ними задушевную беседу. В числе этих председателей был и Пинчук. Встреча со Всесоюзным старостой навсегда осталась в памяти образцового "головы колгоспу". О ней-то и рассказал сейчас Пинчук своим друзьям.
-- А награды какие-нибудь выдавал вам Михаил Иванович?
-- Цього не було.
-- Ну вот! -- словно обрадовавшись, заговорил Ванин.-- А теперь -- по моей протекции, конечно,-- Калинин вызовет тебя для вручения боевых наград. Понял?..
Пинчук добродушно смеялся. Он уже давно обнаружил, отчего это заговорил с ним так саратовец. На гимнастерке Ванина не хватало одной пуговицы. Пойти к генералу в таком виде он, конечно, не мог. Раздобыть же пуговку можно было, разумеется, только у запасливого Пинчука, к которому Сенька и не замедлил обратиться:
-- Одолжи, Петро Тарасович, одну пуговку. В Москву-то ведь вместе поедем. Одолжи!
Пинчук достал пуговицу. Однако Ванину пришлось при этом выслушать длиннейшее наставление о бережливости и аккуратности. А пуговку он так и не пришил -- поленился. Нашел другой выход, использовав старый и давно испытанный солдатский прием: закрепил ушко пуговицы спичкой.
Осмотрев каждого и не обнаружив Сенькиной уловки, Шахаев собрался было вести разведчиков к генералу. Но не успели они еще выйти из землянки, как в ней появились командир дивизии и начальник политотдела.
-- Здравствуйте, товарищи! -- приветствовал их генерал.
Солдаты подтянулись и нестройно ответили:
-- Здравия желаем, товарищ генерал!..
Неожиданное появление комдива в землянке смутило разведчиков. Но это смущение длилось недолго. Уже через минуту они бойко отвечали на все вопросы Сизова и Демина и оживленно рассказывали о своих похождениях в тылу врага.
Генерал любил беседовать с солдатами, он ведь и сам когда-то был рядовым...
Летом 1917 года 1-й полк Отдельной Балтийско-морской дивизии, совершив почти стокилометровый переход за одни сутки, ночью подошел к старинной крепости Измаил. Весь марш прошел под проливным дождем. Утром командир полка -- высокий стройный полковник -- осматривал позиции. Проезжая через овраг, по которому неслись потоки желтой холодной воды, он заметил солдата. Тот стоял посреди оврага, по грудь в воде, и что-то искал, шаря под водой руками.
-- Кто таков? -- обратился к нему полковник.
-- Рядовой Сизов, телефонист восьмой роты. Ищу повреждение провода, ваше высокородие!
Полковник внимательно посмотрел на худощавого высокого солдата, промокшего до нитки, и воскликнул:
-- Каков молодец! Награду получишь. Георгия!
-- Рад стараться!
Но не довелось Сизову получить награду. На другой день после встречи с командиром полка заметался он в горячке тифа. Его положили в теплушку, заполненную ранеными солдатами, и поезд медленно пополз на родину. Так бы, наверное, и умер рядовой Сизов в грязном вагоне, не наткнись на него земляк, по доброй воле оставивший фронт. Он-то и привез полуживого Сизова домой, в далекую самарскую деревеньку. Долго промаялась с ним мать, пока не поставила его на ноги. И снова собрался Иван на фронт.
-- Неужто опять? -- всплеснула старая руками.
-- Солдат я,-- коротко ответил он. И старуха его поняла.
-- Уходишь, родимый?
-- Да, мать.
Но теперь он пошел защищать свою, Советскую власть. Много лет подряд не расставался Сизов с оружием. Побывал почти на всех фронтах. Служил в первых полках только что рожденной Красной Армии, что нанесли сокрушительный удар немцам под Нарвой. Громил Юденича, самарскую учредиловку. Гражданскую войну закончил на Туркестанском фронте. На всю жизнь врезался в память день, когда с ним разговаривал Фрунзе. Плотный, подтянутый, с бобриком седеющих волос на большой круглой голове, с подстриженными густыми усами, он ходил перед строем бойцов, посматривая на них внимательными голубыми глазами. Потом сказал:
-- Желающих остаться в кадрах Красной Армии прошу выйти!
Первым шагнул из строя правофланговый, высокий сухощавый красноармеец. И когда к нему подошел Фрунзе, попросил, прямо глядя на Михаила Васильевича:
-- Товарищ Фрунзе! Пошлите на учебу. Хочу стать красным командиром.
-- Образование? -- спросил Михаил Васильевич.
-- Два класса приходской.
-- Маловато. Коммунист?
-- Коммунист.
Это был красноармеец Сизов.
Кончилась гражданская война, но напрасно мать ждала сына. Заглянул он к ней на недельку проездом только в двадцать втором году. Уже ротным командиром уезжал Сизов на Дальний Восток. Потом, несколько лет спустя, возвращаясь в Москву, снова навестил ее. Мать спросила охая:
-- Докель же все будешь маяться по свету-то, сынок? Разве ж так можно? Жениться бы тебе пора. Заждалась Полюшка, извелась бедная.
"Жениться? -- задумался Сизов.-- А ведь, пожалуй, мать права. Пора, конечно!"
-- Так, значит, она ждет, мама, а?..
-- Все глаза проглядела. Каждый день все спрашивает о тебе.
-- Знаешь что, мать, посылай-ка, старая, сватов к Полюшке!
-- Какие нынче сваты! Поди к ней, забирай к себе домой. И все тут, живите с богом!..
Так и поступил.
К началу Великой Отечественной войны он уже окончил общевойсковую Академию имени Фрунзе и был в звании полковника. Война сделала его генералом. Но, став командиром дивизии, Сизов не прекращал учебы и на фронте. Ночью, возвратившись в свой блиндаж с наблюдательного пункта или из полков, он зажигал лампу, и до самого утра можно было видеть седую его голову, склоненную над книгой; иногда он подолгу что-то вписывал в общую тетрадь, которая всегда лежала рядом со стопкой книг и журналов. Более же всего, казалось, любил генерал солдат и сам с гордостью называл себя солдатом, вкладывая в это слово большой смысл. И генерал сурово наказывал своих подчиненных за невнимание к бойцу. Командиры это хорошо знали и, придя к генералу на доклад, не забывали сообщать о солдатах -- об их обеспечении, настроении, выучке. Сизов любил встречаться с красноармейцами. Он говорил:
-- У солдат нам, начальникам, есть чему учиться.
И он учился у них, подолгу беседуя с бойцами.
Вот и сейчас генерал неторопливо расспрашивал Шахаева о том, что увидели разведчики в тылу у немцев и как они уничтожили мост.
Рассказывая обо всем этом генералу, Шахаев не забыл сообщить и о замеченной большой колонне немецких механизированных войск и о необыкновенной ширине гусениц немецкого танка, следы которого разведчики увидели в лесу.
-- Не забудьте написать об этом донесение в штаб армии,-- напомнил Сизов майору Васильеву, вызванному в солдатскую землянку вместе с лейтенантом Марченко.-- А на разведчиков дайте представление о награде. Уварова, посмертно,-- к ордену Ленина. А сейчас, товарищ Марченко,-приказал он лейтенанту,-- пусть разведчики пройдут в мой блиндаж. Там им приготовлен обед.
Распрощавшись с солдатами, генерал вышел.
Разведчики поспешили к генеральскому блиндажу.
Еще издали острый нюх Ванина уловил соблазнительный запах жирных щей и котлет, доносившийся от генеральской кухни. Он потянул воздух носом и, довольный, проговорил:
-- Мишка Лачуга для нас старается. Повар генеральский.
Подойдя поближе, Семен увидел возле кухни, установленной в кузове машины, хлопотавшую румянощекую девушку. Ее круглые руки с засученными выше локтей рукавами проворно орудовали вилкой и кухонным ножом. Голенища брезентовых сапожек плотно обтягивали икры ее полных и упругих ног.
Заметив разведчиков, девушка откинула назад с полного раскрасневшегося лица густые мягкие локоны и приветливо улыбнулась.
-- Проходите, товарищи, мы вас ждем,-- сказала она, нимало не смущаясь от нахально устремленных на нее светло-зеленых Сенькиных глаз.
"Везет же этому Лачуге",-- подумал про повара Семен. Он не отрывал от девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал разведчиков к столу.
Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась у стола, и ему даже показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд.
После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды, обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.
-- Знаете, хлопцы, что теперь будет? -- начал он.-- Как узнают, писем мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня родни -- вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть, прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так, Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем, мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают все о награде, и тогда...
Семен задумался: он не знал, что будет тогда.
Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.
-- Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! -- предложил Ванин и, не дожидаясь ответа,-- был он хороший запевала,-- затянул звонким, высоким голосом:
Бьется в тесной печурке огонь...
Остальные дружно подхватили:
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте пел и Шахаев. Чаще -- свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева, понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу: "Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым охотником!" -- "Да, он будет сильным и смелым!.." -- так же тихо отвечал ей старый Сахай. То вставала картина трагической гибели отца и матери -- их убили кулаки, когда пятнадцатилетний Шахаев учился в Улан-Удэ, при паровозостроительном заводе. Отец был председателем исполнительного комитета аймака, и его убили за то, что он помешал кулакам угнать через границу гурты овец и лошадей...
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой,
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Песня растревожила солдат.
Спать никто не хотел. Пинчук первым вышел из блиндажа, сказав, что идет к Борису Гуревичу. Вслед за ним вышли и Аким с Сенькой.
-- Посидим малость. Все равно теперь Пинчук раньше утра не вернется,-добродушно проговорил Ванин, обращаясь к Акиму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45