– Я ухожу.
– Уже? – тот бросил взгляд вверх, поморщился и отражение города развеялось, – Хм-м. Вечер.
– И ты напрасно сидишь здесь, когда до заката осталось так мало времени. По крайней мере, Крылатый, не уходи далеко, – Гиал выразительно постучал себя пальцем по лбу, давая понять, куда именно не должен уходить хозяин замка, – твое стремление ни на миг не упускать эту деву из виду начинает внушать опасения.
– Я достаточно деликатен…
– Мне нет дела до того, насколько ты увлечен своей сиогэйли, и позволяешь ли ты ей хоть минутку побыть в одиночестве. Но есть опасность того, что, уйдя в грезы, ты пропустишь время заката. И сгоришь. А это, согласись, было бы большой неприятностью.
– Какой он, – поинтересовался Эйтлиайн, затягиваясь в последний раз, – закат? Ну, или рассвет?
– Я рассказывал тебе, – вздохнул Гиал, – даже делал картинку. Ты не поверил.
– Да. Помню.
– Это не рассказать, это нужно видеть. Каждый раз, когда день и ночь сменяют друг друга, нужно смотреть и быть счастливым оттого, что живешь. Прости.
– Пф-ф, – отозвался принц, – когда ждать тебя обратно?
– Думаю, нынче же ночью.
– Если ты ничего не напутаешь в потоках времени.
– Если я ничего не напутаю, – смиренно согласился Гиал, – мне далеко до тебя в том, что касается путешествий. Надеюсь вернуться с добрыми вестями.
– Ты возвращайся. Там посмотрим.

“Факир – Мангусту
Секретно
Информация безусловно любопытна. Воздержитесь от дальнейших попыток приобрести образец материала”.

Нельзя было сказать, что день прошел зря. Вечером, незадолго до того, как Ауфбе покрывалом накрыл колокольный звон, Элис с Куртом забрались на смотровую площадку в городском парке и оттуда, с высоты, смотрели, как улицы заполняются спешащими в храмы прихожанами. Странное было чувство. Полная оторванность от мира, одиночество, но одиночество, разделенное на двоих. Это сближало.
И, наверное, стоило отпустить какое-нибудь замечание, относительно единодушия всех горожан, сейчас больше похожих на муравьев, нежели на людей. Не потому даже, что сверху все виделось маленьким, а потому, что когда звенят колокола, здешние обитатели словно бы лишаются и личности и разума, повинуясь чему-то иному. Инстинкту, может быть?
В голову ничего не приходило, точнее, Элис не знала, как лучше сформулировать, чтобы не задеть Курта (все-таки он сам отсюда родом). А еще она вовсе не была уверена, что говорить действительно нужно.
Вот они и молчали, облокотясь на перила площадки… Курт иногда заглядывал в установленную здесь же на треноге большую подзорную трубу. Обозревал окрестности, искал на западе какие-нибудь признаки человеческого присутствия. И не находил. Лес там, на западе, поля, а за ними – лес без конца. Да, к тому же, Змеиный холм закрывает обзор, если и есть что-то за ним, то с вышки все равно не увидеть. С крыши замка нужно смотреть.
…Нет, день прошел не зря, но не отпускало смутное ощущение чего-то упущенного, не сделанного. Не хватало чего-то.
Да, Элис не поднималась сегодня к замку. Но она и не собиралась… не собиралась приходить туда каждый день. Это тоже было сродни инстинкту: если тебя ждут, заставь подождать еще. Элис знала, что ей абсолютно нечем заинтересовать Невилла, этого эльфийского принца, или кто он на самом деле. Но что-то, словно бы в глубине сердца, уверяло: о ней думают, ее хотят увидеть вновь. Зачем? На этот вопрос никто, кроме самого Невилла, ответить не мог. А его объяснений Элис не понимала.
Но странно, неужели за два дня она так привыкла встречаться с хозяином черного замка, что “сегодня” кажется неполным, словно бы не способным перелиться в “завтра”? Или это какое-то… колдовство? Какое-то воздействие – лучше так, – внушение, стремление, навязанное извне.
Зачем она нужна ему? Курт ведь тоже первым делом поставил именно этот вопрос: чего от них хотят? От него и от нее. Чего хотят его немецкие родственники, чего хочет Невилл?.. Ведь не деньги же ему нужны, в самом деле! Зачем фейри деньги? Волшебная страна сама по себе настоящая сокровищница, там деревья из золота и серебра, а дороги вымощены самоцветами.
В эти сказки Элис не верила. Ну, почти. То есть, еще два дня назад не верила вообще. Просто трудно быть богатой наследницей – всех приятелей сначала подозреваешь в корыстных намерениях.
Своих денег у нее было сравнительно немного: только то, что давали родители, так сказать, на карманные расходы. Из интереса Элис пробовала подрабатывать прошлым летом, но во-первых, не понравилось, во-вторых, суммы получались мизерные, да и те она без всякого сожаления отдала на задуманные студенческим комитетом антивоенные акции. Отец только плечами пожал. Сказал, что лично ему война пошла на пользу, но с точки зрения гуманизма, она, конечно, большое зло. Отец, он честный, по крайней мере в отношениях с дочерью. Маму же больше всего беспокоит, как бы Элис в университете не пристрастилась к наркотикам. Да какие уж тут наркотики, после всех тех таблеток, которыми пичкали два года подряд?
– Поедем завтра в Берлин? – предложил Курт.
– Что?! – Элис от неожиданности вздрогнула и недоуменно на него воззрилась. – В Берлин? А, ну да. С удовольствием! Здесь, – она обвела рукой парк и город под ногами, – забываешь о том, что на свете есть большие города.
– Здесь вообще забываешь о том, что на свете есть города, – без удивления согласился Курт, – я получил сегодня ответ на письмо.
– Так вы ездили в Бернау? Пока я пила чай с вашей мамой?
– Да. Мой друг назначил встречу в одном кафе, – вам понравится. Там сад, деревьям в нем полторы сотни лет. Не бог весть, какой возраст, но достаточный, чтобы вы нашли, о чем поговорить с тамошними дриадами.
Он улыбался, он опять не походил на мальчишку-студента, казался не старше, но умнее, словно имел право на такую вот, чуть поддразнивающую, дружелюбную улыбку.
– Я заработала себе устойчивую репутацию медиума, – сделала вывод Элис.
– Медиумы, если не ошибаюсь, общаются с нежитью. А вы – мой личный связной с маленьким народом.
– Ну да, какой же шпион без связистки? А ваш друг не будет против, если вы приедете не один?
– Он и сам придет не один, – ответил Курт, – обещал привести какого-то своего дружка… – он поймал ее изумленный взгляд: – Что-то не так?
– Дружка? – уточнила Элис.
– А вы здорово испорчены капиталистической моралью, – заметил Курт, – или я недостаточно хорошо знаю разговорный английский. Приятеля. Или между значениями этих слов такая большая разница?
– Существенная.
– Видимо, зависит от контекста, – Курт пожал плечами, – если я приду с девушкой, следовательно, и Георг… Ага. Буду знать. Элис, а как вы смотрите на то, чтобы сходить куда-нибудь не по делу? Не в порядке расследования, а просто так. В кино, например. Не здесь, конечно, а хотя бы в том же Берлине.
– В смысле? – она слегка растерялась. – Вы, что же, приглашаете меня на свидание?
– Можно назвать и так.
– Курт, – серьезно произнесла Элис, глядя ему прямо в глаза, в серые, теплые глаза, – у меня есть парень. И у нас все серьезно. Я собираюсь выйти за него замуж.
– Да, пожалуйста! Но почему это мешает нам сходить в кино? Опять какие-то языковые тонкости?
– Я не ваша девушка.
– Вы – мой приятель, – он усмехнулся, – с приятелем можно сходить в кино, или здесь тоже какой-то подвох? У меня, Элис, не так, чтобы много было знакомых в Германии. Только Георг, а он очень занятой человек, так что вы – единственная доступная компания. Наиболее, надо признать, предпочтительная. Ну, так как?
– Я подумаю.
– Как все сложно, – вздохнул Курт, – я заеду за вами завтра в десять. Да, и Элис, не рассказывайте моей матушке, зачем мы едем в Берлин.
– Я понимаю.
– Знаю, что понимаете, но госпожа Гюнхельд – еще тот дознатчик.
Элис рассеяно кивнула.
“Мой приятель?”
Что ж, это полностью соответствовало идее равенства полов. Многие подруги Элис были феминистками, и сама она сочувственно относилась к угнетенным и бесправным женщинам, ведущим отчаянную борьбу за себя и свое достоинство. Другое дело, что Элис никто и никогда не угнетал по-настоящему, и она лет в двенадцать перестала чувствовать себя “приятелем” в отношении мальчиков. Старые друзья – ровесники – постепенно отдалялись. А новые, года на два старше… ну, мама говорила о них: “твои поклонники”. Отец же насмешливо фыркал: “свитские”.
Нет, нельзя забывать о том, что Курт – русский, и вообще, комсомолец. Практически, коммунист. А это совсем, совсем иная, не до конца понятная культура.
Они молчали. Говорить больше ни о чем не хотелось, а небо так завораживающе и мягко меняло оттенки синевы, перебирая, пока не погасло солнце, свои вечерние одежды. Особый наряд для невидимого из-за холма заката. Особый – для сумерек, сквозь которые город внизу виделся, как сквозь слой тончайшего серого шелка.
…прекрасные серые сумерки…
Невилл! Он наблюдает за ней. Прямо сейчас. Он смотрит на нее…
На мгновение Элис почти поверила в это.
– А как его зовут, вашего жениха? – негромко поинтересовался Курт.
– Зачем вам? – мгновенно отреагировала Элис, мигом выбросив из головы вздорные мысли.
– Так, – Курт пожал плечами, – хочу узнать о вас как можно больше и подбираюсь исподволь. Сначала, чтобы усыпить бдительность, интересуюсь незначительным.
– Розенберг, – ответила Элис, – Майкл Кристоф Розенберг. А зачем вам знать обо мне как можно больше?
– Работа такая, – вздохнул Курт.

…Он подал ей руку, когда они начали спускаться с площадки по винтовой лестнице, и Элис было приятно почувствовать тепло его ладони. Странно, когда поднимались, и Курт поддерживал ее под локоть, она не замечала в его прикосновениях ничего особенного. Элементарная вежливость, не больше. Или несколько слов, сказанных без всякого подвоха, что-то изменили в ровных, приятельских отношениях?
Она не удивилась тому, что ощущение было приятным. Что может быть неприятного в молодом человеке такой наружности? И нельзя сказать, чтобы Элис, когда выпадала минутка, не задумывалась о том, что Курт за три дня знакомства проявил к ней неприлично мало внимания того рода, на которое может рассчитывать красивая и богатая девушка. Но во-первых, с учетом всех обстоятельств, невнимание это было вполне объяснимым. А во-вторых, особого отношения со стороны Курта Элис не то, чтобы не хотелось… как уже было сказано выше: ей нравились молодые люди его типа, и ей нравился лично Курт Гюнхельд, очень самостоятельный и решительный для своего возраста, но о Невилле, хозяине Черного замка Элис задумывалась куда чаще. Не в том дело, что и он тоже понравился ей – нет уж, увольте, колдуны и эльфы не подходящий предмет для симпатии современной девушки, – а в том, что Невилл просто-таки заставлял о себе думать. Сплошная загадка от пяток до макушки. Одна прическа чего стоит!
И все-таки, когда Курт выпустил ее ладонь, Элис почувствовала легкое сожаление. Что-то могло произойти, что-то… чего поневоле ожидаешь, когда красивый и заботливый, такой интересный парень рядом с тобой в романтической полутьме старинной башни. Русские, конечно, далеко не так свободны в отношениях между полами, как современная американская молодежь, но он мог хотя бы слегка пожать ее пальцы. Невинный знак внимания.
У порога дома Элис Курт пожелал ей спокойной ночи и напомнил, чтобы она обязательно заперла дверь.

Давно и далеко…
Война оказалась делом захватывающим. Хотя боевые действия, которые вел отец, не подпадали под определение именно войны. Диверсии – латинское слово, еще не вошедшее в обиход среди смертных этой Земли – было более точным. Князь не мог использовать всех возможностей фейри, да что там говорить, он не располагал и сотой долей этих возможностей, а обращаться за поддержкой к Владыке считал для себя невозможным. Это было для него сродни сделке с дьяволом. Даже против католиков, которых князь считал хуже мусульман, не прибегал он к помощи своего отца. Обходился своими силами.
Ему нужна была кровь, очень много крови, но князь никогда не отказывал себе в драгоценном напитке. Доноров хватало с избытком, начиная с преступников и заканчивая теми, кто был виноват лишь в том, что оказался в неподходящее время в неподходящем месте.
Князь. К тому времени он потерял свою землю, но то, что было больше чем титул, то, что было сутью властелина – этого не смог отнять никто. Люди, боявшиеся своего правителя, трепетавшие перед ним, когда он был в силе, сами стали его силой, когда никого, кроме них, у него не осталось. Люди уже не боялись князя, но теперь они любили его, самозабвенно и преданно. Князь стал воеводой, но плохо пришлось тем, кто лишил его власти.
Воевали сразу со всеми: с католиками и мусульманами, с якобы сохранявшими нейтралитет, а на деле наводнившими княжество своими лазутчиками жителями союза городов за горами. Это была война волка против своры собак, но затравленный, обложенный флажками, хищник был тем более страшен в своей безысходной ярости. И не уступали князю ни в отваге, ни в жестокости его войска. Несколько тысяч бойцов, бояр и дружинников, подобно своему господину готовые убивать и умирать без жалости и страха.
Они не знали еще, что всем им предстоит вернуться из темных земель Баэса, чтобы вечно наводить ужас на жителей Тварного мира.
Война – это болезни, чума и мор, это неожиданные налеты на города-предатели, грабежи и пожары, и уловки, заманивающие регулярные войска в засады, на верную и жестокую смерть. Война – отравленные колодцы, слезы и крики женщин, грохот орудий, и постоянное, непрерывное, непрекращающееся бегство. Они убегали. Всегда. И всякий раз выходило так, что бегство их несло гибель тем, кто осмеливался преследовать.
А еще война – это бои. Стычки и сражения. Война – кровь на клинках, и непередаваемая, страшная радость убийства.
Но первый же бой стал для Мико последним.
Он помнил, как во главе небольшого отряда врезался в рассыпающийся строй, помнил, как кто-то – выпученные глаза, плеснувшее в них изумление – захлебнулся криком и кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57