Спала как убитая до восьми утра, проснулась голодная и, видимо от большой радости, осмелела настолько, что решила не считать овсяные хлопья достойным завтраком.
Элис набрала номер Гюнхельдов: почему бы современной девушке не пригласить молодого человека позавтракать вместе? А трубку сняла Варвара Степановна, и, не дожидаясь, пока растерявшаяся Элис объяснит, зачем ей понадобился Курт, непререкаемым тоном распорядилась:
– Приходите-ка к нам, Элис. Прямо сейчас. Курт сказал, что у вас в холодильнике нет ничего, кроме мороженого, а с бакалейщиком вы еще не договаривались, это я и без Курта знаю. Так что мы ждем вас к завтраку.
Повесив трубку, Элис некоторое время размышляла. Преимущественно над национальными особенностями русских. Недолго размышляла: есть-то хочется. Собралась и пошла в гости.
А разговор за столом неизбежно свернул на Драхена. Элис показалось, будто Курт не слишком доволен тем, что речь зашла о загадках Змеиного холма: обычная история – хочет решить все сам и преподнести матери отгадку на блюдечке. Но у самой Элис не было подобных амбиций, так что, не забывая о завтраке, она без утайки рассказала обо всем, что случилось вчера. Настолько увлеклась, что едва не проболталась о начатом ими расследовании. Но взглянула на Курта и вовремя прикусила язык. Однако плащом похвасталась. Ну, а кто бы удержался?
Госпожа Гюнхельд, конечно же, отнеслась к рассказу с некоторой долей скепсиса. Ей и вправду проще всего было вновь списать случившееся на гипноз. Но к этому Элис была готова. Скромно улыбаясь, она продемонстрировала Варваре Степановне Волшебный подарок. Застегнула фибулу, крутнулась на пятке:
– Ну, как?
– Необыкновенно…
Впервые в жизни у Элис нашлось, чем подтвердить свои “фантазии”. Впервые в жизни кто-то из взрослых поверил ей. Ощущение было потрясающим: хотелось торжествующе смеяться и одновременно так и тянуло извиниться, как будто в том, что плащ-невидимка оказался плащом-невидимкой, была ее вина. Отчасти, впрочем, да, была. Элис только что своими руками пошатнула чужие представления о жизни. Но ведь… когда-то надо это делать. Почему все Волшебное обязательно нужно прятать? Если оно есть, люди должны о нем знать. Разве не так?
“Было бы так, умей люди понять волшебство правильно. Но они видят лишь то, о чем знают, не замечая действительности”.
Мысль пришла из вчерашнего дня, из маленького дворика с фонтаном.
“…мы повсюду, мы ждем, мы всегда готовы напасть…”
Фейри не прячутся, люди просто не видят их. Так же и с волшебством.
Элис стянула плащ. Пожала плечами:
– Вот.
– Можно? – госпожа Гюнхельд коснулась серой ткани. – Элис, вы позволите мне… попробовать?
– Да, конечно!
Ей и самой было интересно посмотреть, как это выглядит со стороны. Одно дело, когда у нее на глазах исчез Невилл – от него и не такого можно ожидать – и совсем другое, увидеть, как станет невидимкой обычный человек. Почтенная дама, учительница к тому же.
Варвара Степановна не сразу справилась с брошью-застежкой: стреловидный хвост дракона нужно было вставить между его длинными клыками строго определенным образом. Но с минуту повозившись перед зеркалом, госпожа Гюнхельд заставила змея прикусить хвост. И исчезла. Ахнули они с Элис на два голоса. Не прошло и секунды, а Варвара Степановна уже стягивала плащ, приговаривая, что такие потрясения в ее возрасте не проходят бесследно.
Насчет возраста она, конечно, преувеличивала, о чем Элис не замедлила сообщить. А вообще-то, получилось весело. И потом они еще долго сидели за столом, пили чай… Странный обычай, с какой стороны не посмотри, но что-то есть в этих русских чаепитиях. То ли они успокаивают, то ли атмосфера за столом устанавливается особенная.
Жаль только, что Курт не задержался. Впрочем, Элис и без него не заскучала. Никогда она так хорошо не проводила время в компании женщины на двадцать лет себя старше. Как-то незаметно и очень легко она начала называть госпожу Гюнхельд просто Барбарой, и через час уже чувствовала себя так, словно болтает за чашечкой кофе чуть ли не с родной матерью.
Хотя, нет, с мамой она так никогда не разговаривала. С отцом, пожалуй, да. В его в кабинете Элис могла сидеть целыми вечерами, говорить ни о чем, слушать, просто смотреть, как он работает. А мама многого не понимала, или понимала неправильно.
Барбара рассказывала о работе в школе, о войне, о Курте. Элис, в свою очередь, – о сокурсниках, музыке, студенческих волнениях, о марихуане и о том, что хиппи в чем-то, безусловно, правы, но ей никогда не понять до конца их борьбы с общественными устоями, потому что сама она вышла из семьи, эти устои олицетворяющей.
Она не была белой вороной, не была тихоней или заучкой. Просто в чем-то ее взгляд на жизнь отличался от взглядов друзей. Что ж, ведь так бывает? В конце концов, если у тебя есть деньги, и папа с мамой ни за что не поймут причин, по которым ты желаешь от денег отказаться, зачем расстраивать родителей? Лучше лишний раз съездить на уик-энд куда-нибудь в хорошее место.
– Верно, – улыбалась Барбара.
Уж она-то, конечно, понимала Элис. Ведь коммунисты утверждают, что быть богатым плохо, однако Барбара Гюнхельд была сравнительно богатой коммунисткой.
Словом, уходя, Элис чувствовала себя так, будто знакома с матерью Курта лет тысячу, не меньше.
А в два часа пополудни к ней приехал Курт и позвал на прогулку. Просто так.
– Нужно же вам общаться с кем-то кроме моей матушки и этого чудища с холма.

“Мангуст – Факиру
Секретно
Сегодня, 21.06, Дочь продемонстрировала некую вещь, самое подходящее название для которой – плащ-невидимка. Это действительно плащ, средневекового фасона, сшитый из неизвестного мне материала. Носится на плечах, возле горла закрепляется застежкой в форме дракона (фото прилагается). Застежка из неизвестного мне легкого сплава. Будучи надет и застегнут, делает носителя абсолютно невидимым для невооруженного глаза. Попытка получить фрагмент материала ни к чему не привела – материал не берут ни ножницы, ни нож, ни какие-либо другие режущие инструменты. Попытка поджечь или расплавить его так же оказалась безрезультатной. По словам Дочери этот плащ она получила в подарок от Объекта”.
Расшифровано 546353

Курт так и не решил, стоит ли рассказать Элис о том, что он успел с утра съездить в Вотерсдорф, тот самый город, где был “дом с привидениями”? Эрик Гарм – имя довольно известное, и выяснить, откуда родом избегнувший наказания нацистский преступник, труда не составило.
Сам по себе Вотерсдорф, наверное, был обычным городком, каких сотни, если не тысячи: железнодорожная станция, автовокзал, на весь город два трамвайных маршрута – в каждом по одному составу – две школы и завод. Но здесь родился Эрик Гарм, и в центре города на холме (что же за тяга такая к холмам у здешней нечисти?), в самом деле стоял заброшенный дом. Курт поднялся наверх: почти до самой вершины проложена была хорошая дорога, с велосипедными тропинками по краям, а чуть в стороне даже оборудован спуск для катания на роликовых коньках. Но за последним обитаемым домом по дороге проходила ясно различимая граница, и за ней ровный асфальт уродовали выбоины, и трещины рассекали его, как паутина или черные тонкие молнии. Давно не знающая косилки трава подступала вплотную к обочинам, не газон уже, и не лужайка, скорее, луг – Курту показалось, что он различает в траве луговые цветы.
Ну, и, конечно, сам дом. Трехэтажный, сложенный из серого камня; кое-где возле заколоченных оконных простенков и под карнизом второго этажа еще сохранились остатки штукатурки. Видимо, когда-то дом выглядел не так уж мрачно: живописный первый этаж, с его горгульями, химерами и колоннадой у парадного входа, а над ним – светлые стены, открытые солнцу и ветрам, и, кстати, взглядам горожан. Симпатичные такие стены над крышами домов ниже по холму, над темной зеленью в парке. Элис не преувеличивала: парк оказался еще тот. И Курт не смог заставить себя открыть чугунные ворота, чтобы по темной липовой аллее дойти до крыльца. То есть, наверное, если б возникла необходимость, и открыл бы, и вошел, и в дом влез, случись такая нужда. А так, предпочел довериться инстинктам, послушаться своего страха, как сказал бы Драхен, и ограничился тем, что рассмотрел дом в бинокль.
Двери и впрямь были заколочены, причем такими досками и такими гвоздями, что пришлось бы повозиться с ними, даже располагая необходимыми инструментами. Поневоле Курт задумался: хотели те, кто забивал дверь, защитить дом от проникновения извне, или – наоборот, стремились не выпустить что-то, скрывающееся внутри. Неужели столько труда положили на то, чтобы удержать от рискованных шалостей местных подростков? И не в том даже дело, что он настроен предвзято, уже зная из рассказов Элис, что делается внутри дома, от предвзятости Курт избавляться плюс-минус умел, дело в том, что любой человек, поглядев на эти двери, озадачится схожими сомнениями. Ну, или почти любой. Есть люди, которые вообще ничем не озадачиваются. Их, однако, и к домам с привидениями не влечет.
Курт намеревался поговорить с соседями, хозяевами домов ниже по склону. Не нужна была его наблюдательность, чтобы сообразить: особнячки эти, каждый в окружении своего собственного парка, с красивыми оградами и виднеющимися сквозь решетки фонтанами, знавали лучшие времена. И, наверное, лучших, во всяком случае, более зажиточных хозяев. Они были старыми, эти дома, они уцелели во время войны, а сейчас походили на обедневших аристократов, с чопорным достоинством пытающихся сохранить видимость былого величия. Фонтаны не работали, парки зарастали, давно не стриженые кусты теряли форму, но дома сияли новой штукатуркой и чистыми окнами. И аккуратнейшим образом выметены, а может, даже и вымыты были подъездные дорожки. И черной новой краской выкрашены были чугунные решетки, хотя вряд ли по вечерам горели фонари на поддерживающих ограду каменных столбах.
Стучаться в чужие двери не пришлось. И Курт, и его машина привлекали достаточно внимания, так что он не успел еще опустить бинокль, налюбовавшись заколоченной дверью брошенного особняка, а в воротах соседних домов уже появились две тетки в фартуках. На первый взгляд одинаковые, как близнецы. Только фартуки разные: у одной – в цветочек, а у другой – усыпан в беспорядке геометрическими фигурами.
Курт вежливо улыбнулся:
– Добрый день!
К русским по всей Германии относились приветливо и благожелательно, так что он, разъезжающий на советском автомобиле, дурного приема не опасался. Так и вышло. Разговор завязался словно бы сам собой: фрау неплохо говорили по-русски, Курт – по-немецки, и это, последнее, им чрезвычайно польстило. Правда, настроить хозяек на разговор о пустом доме оказалось непростой задачей, но Курт трудностей не боялся. И уже очень скоро он сидел в просторной гостиной, заставленной мебелью, простоватой в сравнении с красующейся на потолке лепниной и изысканной формой окон. Фрау Берван угощала его кофе, а фрау Анстанд – домашним печеньем. Изредка за приоткрытой дверью мелькало симпатичное личико фройляйн Берван, но эта юная особа, лет, пожалуй, шестнадцати – вряд ли старше, так и не рискнула войти в гостиную. С некоторым сочувствием к ее матери, Курт подумал, что через какой-нибудь год фройляйн Берван станет студенткой в большом городе. И тогда от застенчивости ее не останется даже воспоминаний.
Он внимательно слушал хозяек, кивал и задавал время от времени наводящие вопросы. О самом доме они могли рассказать немного. Когда был построен? Да кто же знает? Как будто всегда здесь был, может, даже раньше, чем построили сам город. Кто жил в доме? Когда-то, говорят, не то барон, не то рыцарь, какой-то аристократ. Потом, рассказывают, разные люди особняк покупали. Тогда о нем странные слухи и пошли, потому что никто из владельцев дома больше полугода там не прожил. Очень скоро он опять выставлялся на продажу, и, что всего удивительнее, прежние жильцы словно бы исчезали. Во всяком случае, никто не видел, чтобы они уезжали, увозили вещи… Нет, пропадали и все тут. А незадолго до войны, в особняке поселился командир местных штурмовиков, гауптштурмфюрер Вест. Он был хороший человек, детей любил очень, организовал в городе работу разных детских кружков, вот и младший Гарм все возле него крутился…
О том, что фрау Берван и фрау Анстанд сами, скорее всего, посещали какой-то из кружков для девочек, и в гауптштурмфюрера Веста были безнадежно по-девичьи влюблены, Курт догадался и сам. Ну, бабки, фашистки недобитые… Хотя какие они бабки? Не старше его матери.
А Вест однажды исчез. Точно так же, как исчезали до него все предыдущие жильцы. Только на этот раз нашлось, кому его хватиться. Власти организовали поиски, перетряхнули город, арестовали всех подозрительных – чуть не треть мужского населения – и ничего бы не нашли, не вернись гауптштурмфюрер однажды сам, своими ногами, с собственной головой под мышкой.
Говорят, что ранним ноябрьским утром, когда город до крыш укутан был туманом, он вышел из своего дома и направился вниз по склону, заглядывая по дороге в каждый дом…
Остановили его уже у трамвайных путей, залив пламенем из огнемета.
С тех пор, собственно, цены на когда-то престижные дома на холме сильно упали. И все равно, поселиться возле старого особняка решались только те, кому просто не приходилось выбирать.
– Он заходил в дома, – рассказывала фрау Анстанд, – голову оставлял в прихожей, словно бы она ему совсем была без надобности, а сам шел по комнатам с ножом.
– С лопатой, – поправила ее фрау Берван, – у него была лопата с обрезанной ручкой.
– Саперная? – зачем-то уточнил Курт, хотя подробности были ему совершенно не интересны.
– Короткая такая лопата, – фрау Берван развела руки примерно на метр, – острая.
– Тех, кто не спал, кто уже встал и попадался ему на пути, Вест убивал ударом в голову. Раскраивал череп, как тыкву… – фрау Анстанд хихикнула.
И Курт пришел в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57