Я имею в виду, когда нашел офис в таком виде. А карабинеры принялись расспрашивать, что я увидел, когда вошел, который был час, откуда я им звонил и так далее. Суматоха, знаете… Они продержали меня около часа, и почти все время что-то фотографировали, измеряли, и все такое.
– Ясно, ясно… – Марангони как будто даже подмигнул помощнику.
– Лишь потом мне пришло в голову, что случившееся может быть как-то связано с эмигрантами.
На самом деле идея его осенила всего пару минут назад, и, без преувеличения, блестящая: Бобо убили эмигранты. Не поделившись ею с карабинерами, он только усложнил себе задачу. В любом случае следует помнить: каковы бы ни были реальные обстоятельства чьей-либо смерти, обязательно найдется и другая, вполне правдоподобная версия. Потому что желающих разделаться с кем угодно всегда хоть отбавляй.
Полицейские уже направлялись к двери, но Моррис так вознесся в собственных глазах, что задержал их:
– Извините, вы говорили, что хотите задать мне два вопроса. Я бы предпочел не откладывать второй до следующей встречи.
Они стояли в холле на шахматной плитке, среди лакированных портретов, висящих на пыльной штукатурке, с чугунным канделябром над головой. Да, многое предстоит усовершенствовать в доме Тревизанов, прежде чем здесь можно будет зажить в свое удовольствие.
– А… – спохватился Марангони. Помощник полез в блокнот. И тут они вспомнили. – Да, наш второй вопрос был таким: в котором часу вы покинули этот дом, принеся соболезнования по поводу кончины вашей тещи? И во сколько приехали на завод?
– Нет, сначала я поехал в общежитие, и только оттуда в офис. Да… понимаю, что вы имеете в виду. – Он, вздохнув, изобразил напряженное раздумье. – Ну, как я уже сказал карабинерам, точного времени не помню. Сперва я помчался сюда, как только узнал про синьору Тревизан – было где-то семь тридцать или восемь. На обратном пути посидел в кафе на площади, чтобы прийти в себя. Это мне напомнило смерть моей матери… – он замялся, сообразив, что фальшивит. – Потом поехал в общежитие, там поговорил с рабочим по имени Кваме. Вам продиктовать по буквам? Фамилии я не знаю, а может, это и есть его фамилия. В любом случае можете спросить у него, когда я приехал, потому что сам не помню.
– А вы никому не звонили из машины?
– Да нет как будто… Ах, да, звонил. Паоле, своей жене. Хотел обсудить приготовления к похоронам и все дела…
– Во сколько это было?
Моррис снова пожал плечами:
– Не знаю, право. Боюсь, вам придется спросить у нее. День был совершенно сумасшедший. Даже не верится, что все это стряслось на самом деле.
И хотя полицейские явно торопились по души Азедина и Фарука, Морриса продолжало нести:
– Знаете, мне сейчас кажется, что сегодняшнее утро было миллион лет назад, а потом сразу и синьора Тревизан, и Бобо, и еще фирму надо спасать, и похороны… А у вас было когда-нибудь такое ощущение, что все кругом абсолютно нереально и…
Толстяк Марангони так глянул на него сквозь сумрак, царивший в доме, что Моррис оборвал на полуслове.
– Мне, пожалуй, пора, – пробормотал он. – Надо разослать приглашения.

* * *

Глава семнадцатая

– Мо, – вполголоса позвала Паола с другого конца комнаты, где горели свечи.
Он поднял голову и напоследок бросил сочувственный взгляд на Антонеллу. В руке трупа, разделявшего их двоих, топорщился букетик. Цветочный аромат смешался с запахом полированной мебели и мастики для полов. Помпезные до невозможности часы пробили полночь. Наступили новые сутки.
Вспомнив, что надо перекреститься (уж не перестарался ли?), он отвернулся от покойницы и подошел к жене, стоявшей у дверей. – Та уже переоделась в ночную рубашку.
– Ты ни о чем не запамятовал? – небольшие глаза Паолы сверкнули, отражая огоньки свечей. Хватило в них места и Христу с окровавленным керамическим сердцем. Этот настенный кич первым пойдет на помойку, как только Моррис до него доберется… – Я тебя дожидаюсь битых полтора часа, – сказала она с укоризной. – Для чего, спрашивается, тебе приспичило оставаться здесь на ночь?
Лицо Паолы подозрительно разрумянилось. Моррис подумал, что она, похоже, уже успела удовлетворить сама себя – раза два, а то и три. Эта мысль и слегка огорчила, и возбудила его.
– Я не думал, что твоя сестра останется тоже.
– Ну и что с того, что она осталась? Не будешь же ты перед Антонеллой ломать комедию. Да что с тобой вообще творится?
– Я…
– Или ты собираешься до утра торчать у трупа? Так мама все равно этого уже не оценит. Она умерла.
Хотя Моррис не решился бы назвать себя набожным, он до глубины души ощущал, как возвышает человека почтение к священным традициям (если только не относить к ним эту дешевку, развешанную по стенам), и как оно идет Антонелле.
– Я не хочу оскорблять ничьих чувств.
Паола громко сказала, чтобы было слышно на том конце пахучего салона:
– Мы ненадолго. Спустимся позже.
Антонелла, казалось, не слышала. Моррис вновь подумал, что двойной удар судьбы невестка выносит с немалым достоинством, даже с благородством. Когда поднимались по лестнице – Паола впереди – она вдруг задрала подол рубашки, обнажив тугой зад, и прошептала, давясь смехом:
– Полижи.
Моррис отшатнулся.
Стресс, конечно, подавляет сексуальные влечения. Кроме растущего желания быть с Антонеллой, Морриса удерживала у тела старой синьоры еще и мысль, – что вряд ли он сейчас сумеет оправдать ожидания Паолы, которые сам же и распалил так оплошно, будучи тогда совсем другим человеком, с другими мыслями и переживаниями. Но старая двуспальная кровать в спасительно темной комнате в конце концов сделала то, чего не смогла выставленная ему под нос задница жены. Моррис размышлял о годах, которые Массимина провела на этой пуховой перине бок о бок с матерью, сначала ребенком, когда умер ее отец, затем подростком; он воображал постепенно наливающиеся грудки, отрастающий пушок между ног… тем временем женщина рядом с Мими, лежащая теперь внизу, так же постепенно, безнадежно увядала и старела. Думая об этом, Моррис каким-то образом овладевал ими обеими, поглощал и растворял в себе их естество, как когда-то Зевс, – кажется, это был именно он, – поглотил всю Вселенную. А может быть, наоборот, старый дом принимал его в себя в знак жертвенного единения. Эти мысли и привели его, вполне надежно, в состояние, которого добивалась ничего не подозревавшая Паола.
Лежа на спине, отдавшись в ее власть, он втягивал в себя пыльный дух старого покрывала и смотрел на фотографию на тумбочке у кровати. Там была вся семья: синьоре, наверное, чуть за сорок, старшие сестры – подростки, а Мими – пухленькая девчушка, должно быть, только-только пошедшая в школу. Как бы он хотел знать ее тогда! Невинное дитя, и вся жизнь впереди. То была не столько даже печаль по несбывшемуся, сколько жажда иного – что само по себе довольно приятно. Чувствуя приближение оргазма, Моррис вспомнил, что первой женщиной в его жизни стала именно Мими, сразу после убийства колченого Джакомо с подружкой. И сегодня словно бы ее он сжимал в объятиях, разделавшись с Бобо.
Не считая одной мелочи: они тогда никак не предохранялись, и погружение друг в друга было куда более полным и доверительным.
«Мими!..»
Через некоторое время Паола спросила в лунном мерцании:
– Мо, а где ты был сегодня утром, с половины девятого до десяти?
– Когда? – Он только сейчас вспомнил, что завтра надо встать пораньше и увидеться с Кваме. Событий становилось явно слишком много для него одного, срочно нужен секретарь.
– Ты звонил мне без четверти девять. С полицией связался около десяти. Известно, что Бобо был убит или похищен – или что там с ним сотворили – примерно в половине десятого.
– Господи, не думаешь же ты, что это сделал я!
Она не отзывалась.
– Ездил на Вилла-Каритас, – раздраженно ответил Моррис. – И если хочешь знать, у полиции уже есть подозреваемые. Они взяли на заметку двух эмигрантов-гомиков. Инспектор говорит, что это может объяснить исчезновение машины.
– Odio, – тихо сказала Паола. – По злобе…
И опять замолчала. Моррис ждал, что она захочет выяснить подробности. Но жена подозрительно стихла, и хотя это беспокоило Морриса, он решил, что не стоит затевать разговор самому. Что она может знать, в конце концов?
Он уже проваливался в сон, когда Паола, прижавшись к нему, шепнула:
– Довольно странно было, когда ты назвал меня Мими, не находишь?
– Что? – секунду он приходил в себя, стряхивая сонливость.
– А знаешь, мне даже понравилось. Почему-то заводит, когда мужик в постели воображает другую. В следующий раз и я тебя назову чужим именем. Представлю, что трахаюсь… ну, скажем, с Бобо. Как тебе?
А Моррис размышлял, что для человека с такими вывихнутыми мозгами, как у его жены, никакое наказание не будет слишком суровым. Если бы только он мог жениться на своей первой возлюбленной, он бы никогда не покинул ее, не предал, и ни за что бы не стал играть с ней в эти извращенные игры. Отвернувшись, он зарылся в перину, на которой когда-то спала Мими, и вновь попытался представить ее запах, ее голос. Может быть, его спасение в том, чтобы она все время была рядом. Чтоб советовала и направляла его на пути, таком невыносимо долгом…
Завтра надо сказать Паоле, что они переедут сюда жить. Здесь он полнее чувствует близость Мими.

Глава восемнадцатая

Наилучший способ что-нибудь спрятать – хоть, конечно, и не идеальный – это выложить вещь на самое видное место, пока родители, супруги или детективы шарят по темным углам. Жена не станет искать любовные записки среди бумаг, разбросанных по столу: она сочтет, что у мужа хватит ума и стыда припрятать улику на дне потайного ящика. Точно так же никто не будет разыскивать угнанную машину и труп среди автомобилей, притиснутых один к другому вдоль оживленной набережной, прямо напротив полицейского участка.
По крайней мере Моррис на это надеялся, потому и велел Кваме оставить машину именно там. Лишь схоронив тело, что само по себе будет неслыханной дерзостью, они перегонят «ауди» куда-нибудь в глушь, где ее, конечно, обнаружат нескоро.
Таким же образом, как однажды он укрыл похищенную девушку на людном пляже в Римини, Моррис надеялся теперь замести следы своего безусловно непреднамеренного преступления в двух классических средоточиях всей итальянской жизни: на автостоянке и на кладбище.
Спустившись на кухню в шесть часов утра, он сварил кофе для бедной Антонеллы и отнес в затемненную гостиную. Посмотрел на гроб, тяжко вздохнул и сказал невестке, что надо обязательно найти завещание на случай, если там окажутся какие-нибудь особые распоряжения насчет похорон. Антонелла ответила, что бумага в целости и сохранности, лежит в домашнем сейфе. Отлично. Моррис, однако, предложил первым делом позвонить в полицию и выяснить, нет ли каких новостей. Откинув с лица прядь спутанных волос, она вышла в прихожую и набрала номер. Моррис стоял рядом, надеясь, что его нетерпение будет принято за участие. Повесив трубку, Антонелла заплакала.
Моррис обнял ее за плечи.
– Его нашли? – спросил он, еле дыша.
– Анонимный звонок, – всхлипнула она.
– Что?
– Кто-то звонил в полицию и сказал, что он получил по заслугам.
Все еще обнимая ее, Моррис уставился в полумрак своего будущего жилища. Откуда этот звонок? Ну почему из каждой колоды обязательно вылезает джокер – кто-то еще более ненормальный, чем он сам?
Из машины он позвонил в справочную, потом соединился со Стэном – разумеется, забыв, что тот никогда не встает в такую рань. Автоответчик промямлил что-то на ломаном итальянском. Моррис уже начал наговаривать сообщение, как вдруг сонный голос буркнул:
– Эй, какого хрена… ни свет ни заря.
Моррис извинился: мол, всю ночь провел на ногах и просто не сообразил, сколько времени. Затем объяснил, что старая синьора Тревизан умерла и Антонелла просила передать, что уроки придется пока отложить. Неустойку он оплатит сам. Сколько с него?
Стэн долго думал, видимо, сверяясь с записной книжкой, хоть это было совсем на него не похоже. Сто сорок тысяч за четыре урока.
Возмутительно, подумал Моррис, кладя трубку. Тридцать пять тысяч в час! Невероятно! Сам он никогда не брал больше двадцати пяти, хотя учителем был, несомненно, куда лучшим.
– Правда, cara? – спросил он Мими.
Разговор с ней он начал еще до того, как распрощался со Стэном. Но Мими сегодня отмалчивалась. Моррис подумал, до чего же по-женски она себя ведет: говорит, только когда ей захочется, исчезает и появляется по собственной прихоти, заставляя его тосковать, а потом вдруг принимается нашептывать самые неожиданные вещи. Тем не менее Мими имела над ним полную власть.
– Ты ведь знаешь, я бы никогда не стал убивать Бобо, если б ты не велела. – Ты довольна?
Нет ответа.
– Я с тобой занимался любовью вчера ночью, – продолжал он. – Я смотрел на твою фотографию. И звал тебя по имени.
Но и это словно не произвело на нее впечатления. Ну да Бог с ней. Моррис отложил трубку и подумал, что если нельзя купить или украсть ее портрет из галереи Уффици, то, наверное, можно попросить какого-нибудь приличного художника сделать копию. Такая картина, несомненно, будет хорошо смотреться в доме Тревизанов – куда лучше, чем истекающий кровью Христос. Надо поговорить – с Форбсом.
– А что ты думаешь, – он снова поднял трубку, мчась к Вальпантене, – что ты думаешь о своей сестре? Я имею в виду, что мы с тобой, Мими, не занимались такими извращениями, правда? Мы просто любили друг друга. Почему бы ей не забеременеть и не угомониться? Так, как тебе всегда хотелось. Я хочу стать отцом, Мими.
Бесконечно далекий голос произнес: «Морри, она уже забеременела».
Моррис был так потрясен, что пришлось притормозить у обочины. Он бессмысленно посмотрел на телефон, затем подумал, что если полиция следит за ним после вчерашнего, (хоть это, конечно, маловероятно), его поведение могут счесть подозрительным, решив, что здесь он спрятал тело или сговаривается с сообщниками. Он снова выехал на шоссе, подрезав какой-то грузовик, и, взглянув в зеркало на разозленного водителя, понял, что это машина «Доруэйз», отправленная за вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40