К утру моя батарея ждала восставшее быдло... И вот уже рев приближавшейся толпы. Торжествующий вопль черни, поверившей в свою наглую силу. Они уже близко, у церкви Святого Роха... И тогда я скомандовал: "Картечью - пли!" И ступени церкви покрылись трупами...
Так я рассеял толпу, наступавшую по узкой улице. В Тулоне я разработал план, но не я отдавал приказ о штурме. Впервые я видел убитых по моему приказу. Трупы, много трупов... лежавших ничком в разных позах... Сколько их я еще увижу на полях сражений! Запишите: "Во мне всегда жил добрый человек, но добрые струны души я заставил замолчать. И они уже больше двух десятилетий не издают ни звука". Хотя...
Я подумал: он хочет вычеркнуть. Но он помолчал, потом сказал:
- Нет, пожалуй, оставьте. - И продолжил: - Вот так Баррас благодаря мне стал спасителем Директории. И главным в ней действующим лицом. Меня он назначил командующим парижским гарнизоном. На случай нового восстания... Как сразу переменилась моя жизнь! Как-то под вечер пришла за деньгами прачка. Обычно она стучала, а я не открывал. Она покрывала меня бранью, я молчал. И в этот раз я дал ей повторить до конца обычное представление. А когда ведьма, всласть осыпав меня самыми последними словами, уже спускалась вниз, я открыл дверь, окликнул ее и... протянул деньги... Она лишилась дара речи!
Император хохотал. Клянусь, он жил в том времени!
- Да, я был теперь влиятельнейший генерал и любимец Директории. Но оставался так же худ - чесотка по-прежнему изнуряла меня. А народ переживал все прелести революции - безудержное воровство новой власти и собственную нищету. На улицах было полно попрошаек. Рабочие окраины ненавидели правительство. Следовало опасаться нового взрыва. Мне приходилось каждый день воевать с подстрекателями, которые хотели использовать голод для новых волнений... И я расформировал опасную Национальную гвардию, изъял оружие у граждан, закрыл якобинскую секцию. Каждый день я патрулировал город в сопровождении офицеров моего штаба. Порой это было очень опасно. Помню, утром у булочной, куда не завезли хлеба, нас окружила яростная толпа... Уже пытались стянуть нас с коней... полетели камни... И какая-то отчаявшаяся толстенная торговка с пудовыми ручищами вопила: "Бесстыжие эполетчики! Вам бы только набить свое брюхо за наш счет и воровать... А мы подыхаем с голоду!" Но я успел крикнуть в толпу: "По-моему, мамаша ослепла. А ну-ка посмотрите, кто из нас толще - она или я?" Я был худ, как щепка. Толпа разразилась хохотом. И мы поехали дальше...
Последние слова ему пришлось повторить. Моя голова упала на руки.
- Ба! - воскликнул он. - Мамзель Лас-Каз утомилась. Хорошо, ступайте спать, жалкий человек. Завтра мы начнем с девяносто шестого года. Брак с Жозефиной.
О Жозефине. Я знал эту креолку еще на Мартинике... Жозефина Богарне была вдовой гильотинированного революцией генерала. Она старше Бонапарта думаю, во время их знакомства было ей 32-33 года. И выходя замуж за юного героя, она решила скинуть в брачном контракте аж четыре года. Жозефина не красавица, она опаснее красавиц, она обольстительна: лазоревые глаза, великолепные черные волосы, смуглое роскошное тело креолки. Добавьте волнующий грудной голос и ленивую грацию маленькой кошечки - последнее сравнение возникало у всех, кто ее видел. Жозефина редко смеялась, и ее считали загадочной (на самом деле у нее были плохие мелкие зубы).
Процитирую кусочек из разоблачительного памфлета, который я прочел в эмиграции и сохранил из-за весьма забавного описания моей старой знакомой: "Париж задыхается в вихре удовольствий. На другой день после казни Робеспьера все понятия революции о суровых добродетелях гражданина стали смешными и звучат издевательством. Все вмиг помешались на богатстве. Деньги делают нынче на всем. На курсе постоянно падающих ассигнаций, но еще больше на "наследстве крови" - продаже имений гильотинированных. Надо только иметь руку в бесстыдной Директории, состоящей из вчерашних республиканцев, мгновенно ставших сегодняшними ворами... А как преобразились Елисейские поля! Угрюмые куртки санкюлотов сменились разноцветными фраками "новых французов", щеголяющих с тростями с бесценными набалдашниками, золотом и каменьями... В открытых колясках восседают дамы с обнаженными плечами, похожие на античных богинь, а еще больше - на цариц полусвета. Некто госпожа Ж(озефина) Б(огарне)- одна из этих повелительниц новой Франции. Из застенков Консьержери, где дожидалась смерти (спасла ее только гибель Максимилиана), она сразу попала в салоны "новых французов". И уже из постелей разбогатевших спекулянтов перелегла в кровать к их вождю - мсье Б(аррасу)... Сей господин покупает ей кареты и дает деньги на роскошные приемы. Эти пиры происходят в ее новом доме, купленном опять же мсье Б. Мужчинам положено приходить туда без жен. Здесь устраиваются миллионные сделки, распределяются государственные средства. (Так нынче принято в республиканском Париже.) Но ловелас Б. не может быть долго верен одной даме... Они расстались. Однако неукротимая плоть госпожи Б. влекла ее к новым приключениям. Говорят, ее многочисленные избранники всегда молоды и красивы. Однако недавно в ее постели появился совсем иной герой. Он мал ростом и жалок телом. Надеюсь, вы догадались? Да, это тот самый прославленный генерал... Таковы нынче властители дум, занимающие воображение французского народа! Проснись, бедная Франция".
На Мартинике я был с креолкой в самых дружественных отношениях... И кое-что знаю и от нее самой (очень мало), и от дамы весьма к ней (и какое-то время ко мне) близкой. Это госпожа Т. (Видимо, речь идет о мадам Талье. Она действительно была близкой приятельницей Жозефины и любовницей Барраса. Но, решив сменить Барраса на богатейшего банкира Уврара, она и передала его подруге Жозефине.*)
Как сообщила мне госпожа Т., Баррас не до конца охладел к пылкой креолке и время от времени посещал ее. Они были меньше, чем пылкие любовники, но больше, чем просто друзья. И это он придумал познакомить ее с Бонапартом... Он верно оценил ситуацию, понял, что сей герой, который, кроме нищеты, солдат и гарнизонных шлюх, ничего не видел, будет сражен наповал. И через нее Баррас сможет управлять этой великолепной шпагой... Действительно, это сражение наш великий полководец проиграл сразу и вчистую.
Хроника событий, по словам госпожи Т., была такова. Сначала к Бонапарту был подослан сын Жозефины с трогательной просьбой: он попросил разрешение хранить шпагу своего отца - гильотинированного генерала Богарне. (По предписанию начальника парижского гарнизона генерала Бонапарта парижане были обязаны сдать всё имевшееся в их домах оружие.) Бонапарт, конечно же, с охотой отдал мальчику "славную шпагу убиенного отца". После чего поблагодарить генерала явилась сама креолка. И он немедля пал к ее ногам... В доме, купленном Баррасом, она назначила Бонапарту первое любовное свидание...
Впервые император заговорил со мной о Жозефине в Мальмезоне... Прогуливаясь по аллее, где ему мерещилась ее тень, он вдруг сказал: "Я не умел любить женщин... разве что Жозефину, и то лишь потому, что мне было двадцать семь лет. Я всегда любил только славу".
Но нет, тогда он был влюблен безумно. И засыпал ее письмами, страстно путая "вы" и "ты": "Что вы со мной делаете? Я пью из ваших губ обжигающий пламень. Я просыпаюсь и засыпаю с мыслями о тебе... Прими миллион моих поцелуев, но не смей отвечать на них, ибо твои сожгут меня дотла!"
Она показывала его безумные письма госпоже Т.
Рассказ госпожи Т.: "Я сказала Жозефине: "Какой дурной вкус у этого мальчика". (Завидовала, конечно же, завидовала!) "Но зато какое чувство!" ответила Жозефина".
Да. Этот мраморный человек был с нею сентиментален и добр.
"Он собирается стать отцом для моих сирот, - говорила она мадам Т. (У нее было двое прелестных детей - Эжен и Гортензия.) - Он на коленях умоляет меня стать его женой. Но я колеблюсь. Я его не люблю, у меня к нему только теплое чувство. Кроме того, сила его страсти, темперамент южанина доходят порой до безумия... они пугают... Моя юность, увы, прошла, и я не могу не думать, надолго ли мне удастся сохранять в нем эту бурную опасную нежность. И еще меня пугает в этом мальчике неукротимая жажда власти - он стремится подчинить себе всех и вся. Я боюсь, что он меня попросту раздавит".
Все это заметила тогда даже весьма простодушная Жозефина. И это давно заметил Баррас. Но Баррас ее уговорил.
В это время Жозефина распоряжалась генералом совершенно. Что делать, это общеизвестная истина - сильнее тот, кто не любит.
Итак, она нехотя согласилась выйти замуж за маленького генерала. Маленькая Жозефина с кошачьей грацией... Такие женщины-кошечки обычно предпочитают высоких мужчин... Накануне бракосочетания (оно было гражданским) он заявил ей: "Эти директора думают, что я нуждаюсь в их покровительстве... Поверь, очень скоро они будут нуждаться в моем". Она с ужасом передала это мадам Т. и, вероятно, Баррасу.
9 марта состоялась церемония - Бонапарт женился на Жозефине.
Поскольку остров Мартиника, где находилась церковная книга с датой ее рождения, был блокирован англичанами, нотариус проставил тот возраст, который указала сама невеста, - 28 лет (уменьшив ее возраст на 4 года). И Бонапарт помог ей - свой увеличил на год.
На следующее утро мы продолжили.
- В тот день я надел кольцо с надписью, значение которой понимал только я: "Женщина моей судьбы". Девятого марта я женился, а одиннадцатого уже был на пути в Итальянскую армию... Безумная мечта сбылась... Кстати, это всё грязные сплетни, будто благодаря Баррасу я получил назначение командующим в Итальянскую армию. Баррас действительно мне доверял. И отсюда, видимо, этот миф. Мое назначение предложил Карно - это во-первых... А во-вторых, туда никто не хотел ехать. Фронт на юге считался второстепенным, поэтому и солдат там не кормили, и обмундированием не снабжали... Так что запишите: в Итальянскую армию я поехал благодаря члену Директории Карно...
Думаю, неправда. О роли Барраса мне рассказывала всё та же госпожа Т. Она сказала: "Это был свадебный подарок Барраса Бонапарту".
- Так началась моя история, похожая на сказку. Я вернул в мир легенду о Ганнибале, Цезаре, Александре Македонском... Французская армия на итальянском фронте была ордой. На двух лейтенантов приходились одни штаны, и не было бумаги, чтоб писать приказы. Во всей армии было лишь двадцать четыре горные пушки... Солдат кормили не каждый день, к моему приезду у них было на месяц провианта и то - при половинном рационе. Шло наглое, беспардонное воровство поставщиков. В армии было четыре тысячи больных и как правило венерическими болезнями. Ограбленную, нищую армию, как воронье, сопровождали стаи самых грязных проституток...
Приехав, я занялся тем, чем всегда занимаюсь сначала: навел порядок. Проституток приказал ловить, мазать дегтем... Стало сразу невозможно и воровать. Ведь я все держу в памяти: стоимость перековки коней, отливки пушки, провианта. Разбудите меня посреди ночи, и я скажу, сколько стоит амуниция моих солдат - от сапог до кивера и эполет...
Мои приказы я объявил законами. Никакой медлительности - за промедление в исполнении приказа порой расстреливали! Но никогда не пороли. Я строжайше запретил рукоприкладство. Этим моя армия тогда отличалась от всех других. Офицеров, нарушивших этот приказ, я велел расстреливать, потому что поротый солдат лишен чести, а что может быть важнее этого для солдата? Лучше пуля, чем постыдная плеть... Я вернул в свою армию понятия о славе и чести.
Генерал Ожеро (да и не он один) встретил в штыки мое назначение. Этот удалой смельчак открыто негодовал: почему командующим назначен не он? И вообще в первые дни хорошим тоном было насмешливое неповиновение моим распоряжениям... И я вызвал Ожеро и сказал: "Генерал, вы выше меня ростом на целую голову. Но если вы и впредь посмеете не подчиняться моим приказам, я мигом лишу вас этого преимущества!" И посмотрел ему прямо в глаза. И уже вечером Киприани рассказал мне: Ожеро, напившись, рассказывал такому же фрондеру: "Я не боюсь самого черта, но этот шибздик навел на меня такого страху! Я не могу тебе объяснить, но он посмотрел на меня... и я был раздавлен".
Я сообщил Директории: "Я нашел армию не только без провианта и амуниции, но - что страшнее - без дисциплины. Однако будьте уверены: порядок и железная дисциплина будут восстановлены. Когда это донесение дойдет до вас, мы уже встретимся с неприятелем".
Перед началом похода я обратился к армии: "Солдаты! Вы раздеты и голодны, казна должна вам платить, но платить ей нечем! Ваше терпение делает вам честь, но не дает ни денег, ни славы... Я поведу вас в плодороднейшие равнины мира... Там вас ждут богатые области и процветающие города. Неужели вам не достанет храбрости завоевать все это?" Я начал о понятном. Но заключил о величественном: "Мы принесем свободу прекрасной Италии, раздробленной нынче на жалкие государства! Победителей ждут честь и слава! Вперед, граждане великой Франции!"
Разведка сообщила: австрийцы потрясены. Французская армия, еще вчера с трудом державшая оборону, вдруг перешла в наступление. Мы двинулись к границам Италии - к Генуе. Австрийцы немедля бросили туда свои войска... И одиннадцатого апреля, всего через месяц после того, как я покинул брачную постель, я разгромил их в битве при Монтенотте. А далее - пишите! четырнадцатого апреля я разбил их при Миллезимо, шестнадцатого - при Дего... Так я осуществлял то, о чем грезил в моей каморке. Так я начал приучать Францию к славе. Из моих донесений страна впервые услышала имена генералов, которым суждено будет блистать во время Наполеона - Ожеро, Массена, Жубера...
Великое было время! Я был тогда двужильный... молодой, как и моя армия. Я мог есть гвозди и вообще не спать... Уже потом, в России... когда я с трудом смогу мочиться и сидеть на коне... я пойму, какое же это сча
стье - быть молодым!.. Это не записывайте. Запишите только: я был тогда окружен такими же молодыми головорезами - моими генералами с весьма подозрительными биографиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37