https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_kuhni/Grohe/
13 марта 1972 года).
Более того, основными точками Апокалиптического Календаря были моменты нигилистического умопомешательства, которое не вписывалось ни в какие рамки. Если различные хронологические связи между убийством и нанесением увечий, обозначенные Жильцом красно-черными линиями, были тайными туннелями, проходящими через обитель памяти, где история являлась лишь своего рода поэтажным планом, то некоторые безумные события, как глубокие, так и тривиальные, полностью избегали геометрии Календаря – например, возведение Лондонского моста в Аризоне (Год Четвертый: 10 октября 1971 года), газовая атака в токийской подземке (Год Двадцать Седьмой: 20 марта 1995 года), открытие массового захоронения убитых орлов в Вайоминге (Год Четвертый: 3 августа 1971 года), крушение американского космического корабля со всем экипажем из-за повреждения крошечного резинового колечка (Год Восемнадцатый: 28 января 1986 года), открытие и обнародование того, что видеоигры вызывают приступы эпилепсии (Год Двадцать Пятый: 14 января 1993 года), обезглавливание печально знаменитого постановщика снафф-картин в манхэттенском автомобильном туннеле (Год Четырнадцатый: 3 октября 1981 года), смертельная травля английской принцессы фотографами-папарацци, приведшая к автокатастрофе в Париже (Год Тридцатый: 31 августа 1997 года), и массовое бракосочетание четырех тысяч человек, выполненное свихнувшимся корейским пастором, который сам подобрал пары (16 июля 1982 года, Год Пятнадцатый), совершенно случайно совпавшее с тем самым днем, когда родилась Кристин.
Но в конце концов, продолжал объяснять Кристин Жилец, он пришел к убеждению, что истинный центр Эры Апокалипсиса и истинный центр истинного тысячелетия, начавшегося 7 мая 1968 года, а также истинный центр Апокалиптического Календаря, со всеми его пересекающимися линиями и подвешенными анархическими событиями, истинная сердцевина водоворота, где все осмысленное рушилось в черноту, лежал между двумя бездонно ужасными событиями, столь превзошедшими пределы простого абсурда, что цивилизованный человек едва мог заставить себя думать о них. Одно, случившееся 5 мая 1985 года, было паломничеством американского президента на немецкое кладбище с единственной целью возложить венок в честь самых зверских, самых злобных садистов за всю историю двадцатого века. Вторым, случившимся всего на двенадцать дней раньше, было абсолютно ничем не обусловленное решение крупнейшей американской компании по производству газированных напитков немедленно прекратить выпуск самого удачного продукта в истории современной коммерции, чтобы вместо него выпускать негодную имитацию продукции конкурента, которого превосходила по всем параметрам.
Когда Жилец закончил свой рассказ, день уже уступил место сумеркам, а сумерки перешли в ночь. Свет не проникал сквозь наклеенный на окна бледно-голубой Календарь, и только белые шарики уличных фонарей слабо мерцали на дороге за домом, изгибающейся на восток, прежде чем свернуть вниз с холма.
Чокнутый – с большой буквы, сказала себе Кристин. Неустанно кружа в темноте по часовой стрелке, Жилец яростно мерил шагами комнату. Это было похоже на ту ночь, когда Кристин проснулась и увидела, что он рыщет в ногах ее постели. Жилец бездумно расшвыривал с дороги водочные бутылки. Кристин видела, как в темноте блестят его голубые глаза.
– Ну что? – нервно проговорила она в ответ на его молчание.
Он шагнул к ней. Стащил ее со скамеечки, где Кристин почти без движения сидела несколько часов, и провел руками вдоль ее тела, словно в поиске какой-то особенной точки у нее на бедре, на предплечье или под грудью.
– Что вы делаете? – спросила она.
– Не так давно, – сказал он, – я пришел к одному… поразительному убеждению.
– Отлично. Поразите и меня.
Жилец опустился на колени и провел руками по одной ее ноге, словно искал кнопку, которая открыла бы потайную дверцу.
– Я пришел к убеждению, – сказал он, – что если современный апокалипсис действительно является взрывом времени в смысловом вакууме, то время движется, а с ним движутся и хронологические линии Апокалиптического Календаря. Все узлы и ветви хаоса на Календаре постоянно, неуловимо перестраиваются по отношению друг к другу… Ты понимаешь?..
– Допустим, понимаю.
– И это означает, что Календарь всегда… чудит. Понимаешь? Он закреплен на стенах и оттого слишком статичен, чтобы, понимаешь, вместить сдвиги перспективы. Как древние звездочеты, наблюдавшие за небом всегда с одного и того же места, считали, что звезды движутся, лишь потому, что не могли учесть движения Земли, на которой стояли.
По-прежнему стоя на коленях, он дотронулся до того места, где соединялись ее бедра, и в темноте Кристин видела, как он смотрит на нее снизу вверх.
– Оно не здесь, – сказал Жилец.
– Что не здесь?
– То место. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Это все смахивает на физику, а я с физикой никогда не дружила.
– Это не физика, – сказал он. – Физика тут ни при чем. Двадцатый век потерял слишком много времени, ставя во главу угла физиков. Это скорее затрагивает… Чтобы календарь современного апокалипсиса был точен, его нигилистический центр – подвешенный между двадцать третьим апреля и пятым мая тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, в Году Семнадцатом – нужно сдвинуть по отношению к хронологии хаоса.
– Да?
Он нашел точку около ее селезенки, и его глаза блеснули в темноте.
– Здесь, — просипел Жилец тем же шепотом, которым говорил с первого дня, когда они встретились. Хотя и было темно, Кристин показалось, что она видит его улыбку; это случилось впервые с того первого дня, и ее пробрала дрожь.
– Вот здесь.
Прямо над ее селезенкой он черным маркером отметил точку: двадцать девятое апреля 1985 года – 29.4.85 — в Год Семнадцатый Тайного Тысячелетия, а потом встал на ноги и отступил, продолжая смотреть на Кристин. Его глаза по-прежнему сияли таким безумием, что ей стало еще страшнее, чем когда-либо раньше. Жилец схватил ее за запястья.
– Нет, – сказала Кристин.
Он прижал ее к стене, а потом повалил на пол.
– Нет.
– Между нами нет слова «нет», – просипел Жилец, – и ты это знаешь. Никаких «нет», никаких «может быть». Только «да». И ты это знаешь.
Он уложил ее на пол и овладел ею неподалеку от убийства индийской главы государства ее телохранителем (Год Семнадцатый: 31 октября 1984 года) и убийства популярного в шестидесятых соул-певца собственным отцом (Год Шестнадцатый: 1 апреля 1984 года). Жилец закрыл ей лицо своей черно-белой бородой, и его печаль сменилась восторгом. Теперь он овладел ею так, что не просто опустошил себя от воспоминаний, а бросился в самый водоворот хаоса. И в едином оргазме она видела сотню снов, пока не почувствовала, что не выдержит больше ни одного откровения.
Ее тело стало частью Календаря, блуждающим центром апокалипсиса. В течение последующих дней и недель Жилец устанавливал ее повсюду, наблюдая, как послушно скользят по отношению к ней даты и перестраиваются хронологические графики. Он заставлял ее часами кружить по комнате из угла в угол в сочащемся через заклеенное окно свете или в тени за пределами света. Он сажал ее на стремянку, укладывал лицом вниз на пол, пригвождал ее к стене, ставил в прихожей или на лестнице. Он выводил ее, голую, из дома к подножию холма – так, чтобы видеть ее соотношение с тем или иным годом через глазок, который проделал в Календаре на месте одной фривольной, не представляющей ценности даты. Ошеломленные водители чуть не съезжали с дороги. Он ставил ее на соседний холм, вдали от чужих глаз и за пределами даже своего собственного поля зрения, и, наконец, отвез ее в Парк Черных Часов, одев в старое длинное синее пальто, и поставил на могилу своей капсулы времени, где дал ей секундомер и проинструктировал, чтобы точно в назначенный момент, когда пройдет достаточно времени, чтобы он успел добраться до дому, до комнаты, до Календаря, она сбросила пальто и стояла голая среди могильных камней, пока он начертит смещенные курсы и составит диаграмму вращающихся механизмов.
К тому времени Кристин уже так привыкла к наготе, что носила ее как театральный костюм. В том, как они занимались сексом, что-то изменилось – с его стороны уже не было безразличия, а появилась одержимость, как и во всей остальной его жизни. По его настоянию Кристин стала спать с ним в его постели, даже когда они не занимались сексом, и по утрам она просыпалась в его объятиях, он крепко прижимал ее к себе. «Разумеется, ты свободна в любой момент разорвать соглашение и уйти», – вспомнились ей слова из газетного объявления, но сама природа соглашения теперь изменилась, Кристин знала это, даже если он не признавал этого открыто.
И потому в ту ночь, когда они выехали в пустыню, она сразу догадалась, что у него на уме. К этому времени ночь и день ничего для него не значили, он спал лишь урывками и когда попало. В ту ночь они три часа ехали по пустыне на северо-восток от Лос-Анджелеса, в небе бушевал звездный пожар. Кристин всю дорогу было не по себе, она устала, но тревога и холод не давали ей уснуть, а Жилец все посматривал на нее, как будто пытался решить, что же все-таки с ней сделать, словно сомневался (как и она), какое желание, или откровение, или безумие правит данным моментом. Они ехали по направлению к Сан-Бернардино, потом миновали ущелье Кейджон-пасс, пролетая в темноте по пустынному шоссе, пока в кассетнике играли «индастриал» и Лист. Где-то в унылом запустении между Барстоу и Лас-Вегасом Жилец наконец съехал на обочину. Он заглушил двигатель, но оставил зажигание и включил погромче музыку, которая стала звучать особенно похабно, и он хотел, чтобы ее было слышно, когда он вылезет из машины. Выйдя из машины, он обошел ее, чтобы открыть дверь Кристин.
– Выходи.
– Что мы будем делать? – спросила она.
– Выходи давай.
– Нет.
– Никаких «нет», – прорычал Жилец, – только «да».
– Нет, – сказала Кристин.
Она сидела на заднем сиденье и смотрела на него, понимая, что он собирается сделать, точно зная, что он задумал.
– Я прекрасно знаю, что ты задумал, – сказала она. – Ты хочешь выволочь меня в пустыню и прислонить к кактусу, а сам отправишься обратно в Лос-Анджелес посмотреть на свой долбаный Календарь. А потом, как тебе почему-то кажется – поскольку крыша у тебя окончательно поехала, – тебе почему-то кажется, что ты вернешься сюда через семь-восемь часов и снова меня заберешь. Зато ты совсем не понимаешь, – потому что окончательно свихнулся, — ты совсем не понимаешь, – что через семь-восемь часов я тут сдохну. Я сдохну, потому что замерзну до смерти, или приедет банда каких-нибудь байкеров и меня изнасилуют и убьют, или какой-нибудь дикий зверь меня сожрет, или… Или, может быть, я не сдохну; может быть, я всего лишь переживу несколько очень неприятных часов. Нет. Я больше не работаю. Пенсию мне можешь не начислять. «Ты свободна разорвать соглашение и уйти в любой момент» – в объявлении так и написано. Вот он, этот момент.
– Никаких «нет». – Его сипение перешло в жалкий вой. – Только «да».
Жилец заковылял в пустыню, прокладывая извилистый путь среди колючек по часовой стрелке. Кристин поняла, что его снова одолевает головная боль. Он сильнее и сильнее сжимал руками виски, его голубые глаза едва не вылезали из орбит. Сминая колючий кустарник, он сжимал руками голову, словно еле удерживал ее, чтобы она не развалилась.
– Хронология хаоса! – хрипло выкрикивал Жилец в ночную пустыню. – Анархия эпохи!
– О господи, – пробормотала Кристин и нагнулась, чтобы прикрыть и запереть свою дверь, хотя ей было не очень ясно, до кого тут сильнее не доходит, до него или до нее самой.
Пересев за руль, она закрыла дверь со стороны водителя, заперла и ее тоже и надавила на газ. Так как Кристин никогда раньше не водила машину, ей пришлось потратить время на то, чтобы понять, как работает коробка передач; пока она этим занималась, Жилец наконец сообразил, что происходит, и стал ломиться в правую дверь. Насколько у нее получилось, Кристин разобралась в том, как работает нейтраль, задний и передний ход. Ей удалось найти нужную передачу, она надавила на газ, и машина дернулась вперед; так она протащилась пару миль, пока Кристин не пришло в голову, что если так пойдет и дальше, то она притащится в Лас-Вегас совершенно голая. Ей неоткуда было знать, что это единственный город в Америке, за исключением Нового Орлеана, которому ее появление в таком виде пришлось бы только по душе, и она развернулась и поехала назад. Подъехав к Жильцу, который кружил на месте посреди темного шоссе, разговаривая сам с собой, словно уход Кристин лишь на время отвлек его от собственной одержимости, она затормозила и остановилась. Они посмотрели друг на друга через ветровое стекло, и Жилец наконец подошел. Ей потребовалась минута, чтобы понять, как опустить правое стекло.
– Поехали? – спросила Кристин.
– Подвинься, ты не умеешь вести машину.
– Я веду, ты едешь, – ответила она.
– Ты не умеешь, – спокойно настаивал он. – Подвинься. Я не оставлю тебя в пустыне. Мы поедем обратно в Лос-Анджелес.
Она увидела, что ему видно, как она смотрит на него.
– Уж что-что, – заметил Жилец, – а обманывать я тебя, кажется, еще не обманывал.
– Еще нет, – признала Кристин и подвинулась на соседнее сиденье.
Он сел в машину, и они поехали домой.
Теперь, когда начиналась головная боль, он лежал в темноте своей спальни и давал Кристин часами гладить себя по голове.
Однажды ночью, когда он пришел к ней, она схватила его обеими руками за волосы, и даже в темноте спальни он увидел, как она смотрит ему прямо в его голубые глаза.
– Что ты делаешь? – в тревоге просипел Жилец.
– Хочу, чтобы ты смотрел на меня, – ответила она, – Хочу, чтоб ты смотрел мне в глаза, когда ты меня имеешь, хочу, чтоб ты видел меня в это время.
Он закричал и попытался вырваться. Он попытался на четвереньках уползти в дальний конец кровати, но Кристин продолжала держаться за его волосы. Когда Жилец попытался встать, то потянул за собой и ее, так крепко вцепилась она в его волосы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Более того, основными точками Апокалиптического Календаря были моменты нигилистического умопомешательства, которое не вписывалось ни в какие рамки. Если различные хронологические связи между убийством и нанесением увечий, обозначенные Жильцом красно-черными линиями, были тайными туннелями, проходящими через обитель памяти, где история являлась лишь своего рода поэтажным планом, то некоторые безумные события, как глубокие, так и тривиальные, полностью избегали геометрии Календаря – например, возведение Лондонского моста в Аризоне (Год Четвертый: 10 октября 1971 года), газовая атака в токийской подземке (Год Двадцать Седьмой: 20 марта 1995 года), открытие массового захоронения убитых орлов в Вайоминге (Год Четвертый: 3 августа 1971 года), крушение американского космического корабля со всем экипажем из-за повреждения крошечного резинового колечка (Год Восемнадцатый: 28 января 1986 года), открытие и обнародование того, что видеоигры вызывают приступы эпилепсии (Год Двадцать Пятый: 14 января 1993 года), обезглавливание печально знаменитого постановщика снафф-картин в манхэттенском автомобильном туннеле (Год Четырнадцатый: 3 октября 1981 года), смертельная травля английской принцессы фотографами-папарацци, приведшая к автокатастрофе в Париже (Год Тридцатый: 31 августа 1997 года), и массовое бракосочетание четырех тысяч человек, выполненное свихнувшимся корейским пастором, который сам подобрал пары (16 июля 1982 года, Год Пятнадцатый), совершенно случайно совпавшее с тем самым днем, когда родилась Кристин.
Но в конце концов, продолжал объяснять Кристин Жилец, он пришел к убеждению, что истинный центр Эры Апокалипсиса и истинный центр истинного тысячелетия, начавшегося 7 мая 1968 года, а также истинный центр Апокалиптического Календаря, со всеми его пересекающимися линиями и подвешенными анархическими событиями, истинная сердцевина водоворота, где все осмысленное рушилось в черноту, лежал между двумя бездонно ужасными событиями, столь превзошедшими пределы простого абсурда, что цивилизованный человек едва мог заставить себя думать о них. Одно, случившееся 5 мая 1985 года, было паломничеством американского президента на немецкое кладбище с единственной целью возложить венок в честь самых зверских, самых злобных садистов за всю историю двадцатого века. Вторым, случившимся всего на двенадцать дней раньше, было абсолютно ничем не обусловленное решение крупнейшей американской компании по производству газированных напитков немедленно прекратить выпуск самого удачного продукта в истории современной коммерции, чтобы вместо него выпускать негодную имитацию продукции конкурента, которого превосходила по всем параметрам.
Когда Жилец закончил свой рассказ, день уже уступил место сумеркам, а сумерки перешли в ночь. Свет не проникал сквозь наклеенный на окна бледно-голубой Календарь, и только белые шарики уличных фонарей слабо мерцали на дороге за домом, изгибающейся на восток, прежде чем свернуть вниз с холма.
Чокнутый – с большой буквы, сказала себе Кристин. Неустанно кружа в темноте по часовой стрелке, Жилец яростно мерил шагами комнату. Это было похоже на ту ночь, когда Кристин проснулась и увидела, что он рыщет в ногах ее постели. Жилец бездумно расшвыривал с дороги водочные бутылки. Кристин видела, как в темноте блестят его голубые глаза.
– Ну что? – нервно проговорила она в ответ на его молчание.
Он шагнул к ней. Стащил ее со скамеечки, где Кристин почти без движения сидела несколько часов, и провел руками вдоль ее тела, словно в поиске какой-то особенной точки у нее на бедре, на предплечье или под грудью.
– Что вы делаете? – спросила она.
– Не так давно, – сказал он, – я пришел к одному… поразительному убеждению.
– Отлично. Поразите и меня.
Жилец опустился на колени и провел руками по одной ее ноге, словно искал кнопку, которая открыла бы потайную дверцу.
– Я пришел к убеждению, – сказал он, – что если современный апокалипсис действительно является взрывом времени в смысловом вакууме, то время движется, а с ним движутся и хронологические линии Апокалиптического Календаря. Все узлы и ветви хаоса на Календаре постоянно, неуловимо перестраиваются по отношению друг к другу… Ты понимаешь?..
– Допустим, понимаю.
– И это означает, что Календарь всегда… чудит. Понимаешь? Он закреплен на стенах и оттого слишком статичен, чтобы, понимаешь, вместить сдвиги перспективы. Как древние звездочеты, наблюдавшие за небом всегда с одного и того же места, считали, что звезды движутся, лишь потому, что не могли учесть движения Земли, на которой стояли.
По-прежнему стоя на коленях, он дотронулся до того места, где соединялись ее бедра, и в темноте Кристин видела, как он смотрит на нее снизу вверх.
– Оно не здесь, – сказал Жилец.
– Что не здесь?
– То место. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Это все смахивает на физику, а я с физикой никогда не дружила.
– Это не физика, – сказал он. – Физика тут ни при чем. Двадцатый век потерял слишком много времени, ставя во главу угла физиков. Это скорее затрагивает… Чтобы календарь современного апокалипсиса был точен, его нигилистический центр – подвешенный между двадцать третьим апреля и пятым мая тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, в Году Семнадцатом – нужно сдвинуть по отношению к хронологии хаоса.
– Да?
Он нашел точку около ее селезенки, и его глаза блеснули в темноте.
– Здесь, — просипел Жилец тем же шепотом, которым говорил с первого дня, когда они встретились. Хотя и было темно, Кристин показалось, что она видит его улыбку; это случилось впервые с того первого дня, и ее пробрала дрожь.
– Вот здесь.
Прямо над ее селезенкой он черным маркером отметил точку: двадцать девятое апреля 1985 года – 29.4.85 — в Год Семнадцатый Тайного Тысячелетия, а потом встал на ноги и отступил, продолжая смотреть на Кристин. Его глаза по-прежнему сияли таким безумием, что ей стало еще страшнее, чем когда-либо раньше. Жилец схватил ее за запястья.
– Нет, – сказала Кристин.
Он прижал ее к стене, а потом повалил на пол.
– Нет.
– Между нами нет слова «нет», – просипел Жилец, – и ты это знаешь. Никаких «нет», никаких «может быть». Только «да». И ты это знаешь.
Он уложил ее на пол и овладел ею неподалеку от убийства индийской главы государства ее телохранителем (Год Семнадцатый: 31 октября 1984 года) и убийства популярного в шестидесятых соул-певца собственным отцом (Год Шестнадцатый: 1 апреля 1984 года). Жилец закрыл ей лицо своей черно-белой бородой, и его печаль сменилась восторгом. Теперь он овладел ею так, что не просто опустошил себя от воспоминаний, а бросился в самый водоворот хаоса. И в едином оргазме она видела сотню снов, пока не почувствовала, что не выдержит больше ни одного откровения.
Ее тело стало частью Календаря, блуждающим центром апокалипсиса. В течение последующих дней и недель Жилец устанавливал ее повсюду, наблюдая, как послушно скользят по отношению к ней даты и перестраиваются хронологические графики. Он заставлял ее часами кружить по комнате из угла в угол в сочащемся через заклеенное окно свете или в тени за пределами света. Он сажал ее на стремянку, укладывал лицом вниз на пол, пригвождал ее к стене, ставил в прихожей или на лестнице. Он выводил ее, голую, из дома к подножию холма – так, чтобы видеть ее соотношение с тем или иным годом через глазок, который проделал в Календаре на месте одной фривольной, не представляющей ценности даты. Ошеломленные водители чуть не съезжали с дороги. Он ставил ее на соседний холм, вдали от чужих глаз и за пределами даже своего собственного поля зрения, и, наконец, отвез ее в Парк Черных Часов, одев в старое длинное синее пальто, и поставил на могилу своей капсулы времени, где дал ей секундомер и проинструктировал, чтобы точно в назначенный момент, когда пройдет достаточно времени, чтобы он успел добраться до дому, до комнаты, до Календаря, она сбросила пальто и стояла голая среди могильных камней, пока он начертит смещенные курсы и составит диаграмму вращающихся механизмов.
К тому времени Кристин уже так привыкла к наготе, что носила ее как театральный костюм. В том, как они занимались сексом, что-то изменилось – с его стороны уже не было безразличия, а появилась одержимость, как и во всей остальной его жизни. По его настоянию Кристин стала спать с ним в его постели, даже когда они не занимались сексом, и по утрам она просыпалась в его объятиях, он крепко прижимал ее к себе. «Разумеется, ты свободна в любой момент разорвать соглашение и уйти», – вспомнились ей слова из газетного объявления, но сама природа соглашения теперь изменилась, Кристин знала это, даже если он не признавал этого открыто.
И потому в ту ночь, когда они выехали в пустыню, она сразу догадалась, что у него на уме. К этому времени ночь и день ничего для него не значили, он спал лишь урывками и когда попало. В ту ночь они три часа ехали по пустыне на северо-восток от Лос-Анджелеса, в небе бушевал звездный пожар. Кристин всю дорогу было не по себе, она устала, но тревога и холод не давали ей уснуть, а Жилец все посматривал на нее, как будто пытался решить, что же все-таки с ней сделать, словно сомневался (как и она), какое желание, или откровение, или безумие правит данным моментом. Они ехали по направлению к Сан-Бернардино, потом миновали ущелье Кейджон-пасс, пролетая в темноте по пустынному шоссе, пока в кассетнике играли «индастриал» и Лист. Где-то в унылом запустении между Барстоу и Лас-Вегасом Жилец наконец съехал на обочину. Он заглушил двигатель, но оставил зажигание и включил погромче музыку, которая стала звучать особенно похабно, и он хотел, чтобы ее было слышно, когда он вылезет из машины. Выйдя из машины, он обошел ее, чтобы открыть дверь Кристин.
– Выходи.
– Что мы будем делать? – спросила она.
– Выходи давай.
– Нет.
– Никаких «нет», – прорычал Жилец, – только «да».
– Нет, – сказала Кристин.
Она сидела на заднем сиденье и смотрела на него, понимая, что он собирается сделать, точно зная, что он задумал.
– Я прекрасно знаю, что ты задумал, – сказала она. – Ты хочешь выволочь меня в пустыню и прислонить к кактусу, а сам отправишься обратно в Лос-Анджелес посмотреть на свой долбаный Календарь. А потом, как тебе почему-то кажется – поскольку крыша у тебя окончательно поехала, – тебе почему-то кажется, что ты вернешься сюда через семь-восемь часов и снова меня заберешь. Зато ты совсем не понимаешь, – потому что окончательно свихнулся, — ты совсем не понимаешь, – что через семь-восемь часов я тут сдохну. Я сдохну, потому что замерзну до смерти, или приедет банда каких-нибудь байкеров и меня изнасилуют и убьют, или какой-нибудь дикий зверь меня сожрет, или… Или, может быть, я не сдохну; может быть, я всего лишь переживу несколько очень неприятных часов. Нет. Я больше не работаю. Пенсию мне можешь не начислять. «Ты свободна разорвать соглашение и уйти в любой момент» – в объявлении так и написано. Вот он, этот момент.
– Никаких «нет». – Его сипение перешло в жалкий вой. – Только «да».
Жилец заковылял в пустыню, прокладывая извилистый путь среди колючек по часовой стрелке. Кристин поняла, что его снова одолевает головная боль. Он сильнее и сильнее сжимал руками виски, его голубые глаза едва не вылезали из орбит. Сминая колючий кустарник, он сжимал руками голову, словно еле удерживал ее, чтобы она не развалилась.
– Хронология хаоса! – хрипло выкрикивал Жилец в ночную пустыню. – Анархия эпохи!
– О господи, – пробормотала Кристин и нагнулась, чтобы прикрыть и запереть свою дверь, хотя ей было не очень ясно, до кого тут сильнее не доходит, до него или до нее самой.
Пересев за руль, она закрыла дверь со стороны водителя, заперла и ее тоже и надавила на газ. Так как Кристин никогда раньше не водила машину, ей пришлось потратить время на то, чтобы понять, как работает коробка передач; пока она этим занималась, Жилец наконец сообразил, что происходит, и стал ломиться в правую дверь. Насколько у нее получилось, Кристин разобралась в том, как работает нейтраль, задний и передний ход. Ей удалось найти нужную передачу, она надавила на газ, и машина дернулась вперед; так она протащилась пару миль, пока Кристин не пришло в голову, что если так пойдет и дальше, то она притащится в Лас-Вегас совершенно голая. Ей неоткуда было знать, что это единственный город в Америке, за исключением Нового Орлеана, которому ее появление в таком виде пришлось бы только по душе, и она развернулась и поехала назад. Подъехав к Жильцу, который кружил на месте посреди темного шоссе, разговаривая сам с собой, словно уход Кристин лишь на время отвлек его от собственной одержимости, она затормозила и остановилась. Они посмотрели друг на друга через ветровое стекло, и Жилец наконец подошел. Ей потребовалась минута, чтобы понять, как опустить правое стекло.
– Поехали? – спросила Кристин.
– Подвинься, ты не умеешь вести машину.
– Я веду, ты едешь, – ответила она.
– Ты не умеешь, – спокойно настаивал он. – Подвинься. Я не оставлю тебя в пустыне. Мы поедем обратно в Лос-Анджелес.
Она увидела, что ему видно, как она смотрит на него.
– Уж что-что, – заметил Жилец, – а обманывать я тебя, кажется, еще не обманывал.
– Еще нет, – признала Кристин и подвинулась на соседнее сиденье.
Он сел в машину, и они поехали домой.
Теперь, когда начиналась головная боль, он лежал в темноте своей спальни и давал Кристин часами гладить себя по голове.
Однажды ночью, когда он пришел к ней, она схватила его обеими руками за волосы, и даже в темноте спальни он увидел, как она смотрит ему прямо в его голубые глаза.
– Что ты делаешь? – в тревоге просипел Жилец.
– Хочу, чтобы ты смотрел на меня, – ответила она, – Хочу, чтоб ты смотрел мне в глаза, когда ты меня имеешь, хочу, чтоб ты видел меня в это время.
Он закричал и попытался вырваться. Он попытался на четвереньках уползти в дальний конец кровати, но Кристин продолжала держаться за его волосы. Когда Жилец попытался встать, то потянул за собой и ее, так крепко вцепилась она в его волосы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34