.. А эти гордые дурачки и говорят: нам, дескать, плевать, что вы богиня, мы сами дети Посейдона, катитесь, мадам, колбаской... Что такое гнев богини -- объяснять не надо... -Медведев замолчал, вписываясь в крутой поворот у скалы.
-- А что было-то? -- тихо спросила Оксана.
-- Жуть. Как-нибудь на ночь расскажу. Замечу только, что один из внуков Родос основал на острове город Линдос, названный его именем. -- Шоссе стало петлять, Медведев сбавил ход. -- Если получится, съездим туда.
-- Я была в прошлом году на экскурсии, только плохо помню. Там, по-моему, акрополь, бухта какая-то...
-- Не какая-то, а очень знаменитая бухта. В ней высаживался апостол Павел с проповедью христианства через десять лет после распятия Христа.... Смотри, какая пальма! Как на карикатуре про необитаемый остров...
-- Ага, -- Оксана обернулась. -- И правда... Нет, здесь интересно... Хочешь есть? Я булочек с завтрака взяла. И коробку сока...
-- Я думаю, на месте привал сделаем...
Медведев гнал машину, ему нравилась начавшаяся поездка, нравилось, что Оксана с улыбкой слушает его, кивает, переспрашивает, и ему не надо думать ни о чем, кроме дороги, в конце которой их ждет ущелье с красивым названием -- Ущелье бабочек.
"Ты жене-то позвонил?" -- участливо спросила Оксана. Он помотал головой: "Вечером позвоню". Шуршали колеса по асфальту, мелькали кипарисовые рощи, скалы, с горушек виднелось близкое море, в низинках дороги воздух был мглист, прохладен и упруг, а наверху светел, жарок и сух -- казалось, они летят в кабинке гигантского аттракциона по лихому извилистому маршруту.
Потом мелькнул дорожный указатель с фиолетовой бабочкой, присевшей на конец белой стрелки, Медведев свернул налево, шоссе, петляя в лесу, побежало вверх, распрощалось с морем, терпко запахло хвоей, прожурчал под гулким мостиком ручей, открылись полянки с мелкими сухими цветами, внизу блеснуло озерцо, и когда он остановил машину и они вышли, Оксане на плечо опустилась карминовая бабочка с бархатными крыльями и тут же взлетела.
Они сидели на траве, тянули из трубочек сок, ели булочки с марципаном, и бабочки бесшумно порхали вокруг, садились на теплый капот машины, лепились, раскинув крылья, к пятнистым стволам деревьев, покачивались на розовых цветах и не сбивались в стаю. Казалось, каждая из них -- кремовая, шоколадная, густо-зеленая или та -- себе на уме, с желтыми вензелями на черных крыльях -- живет особняком, радуется солнцу, теплу, зелени деревьев и аромату цветов, и у нее нет иных забот, как плавно танцевать в густом воздухе, не замечая никого...
Оксана спускалась в низинку ущелья, задумчиво стояла на горбатых мостках речушки, махала ему рукой -- "Я здесь!", было тихо и хорошо, потом они вместе поднимались в горку по сухой каменистой тропке, смотрели на далекую гладь моря и смеялись, когда на спуске мохнатая бурая бабочка села Медведеву на плечо и никак не хотела улетать...
Путеводитель не обманывал -- в Ущелье бабочек жили бабочки.
Обедали в придорожной таверне, на берегу моря, Оксана опять пыталась заплатить, Медведев помощи не принял, она сказала, что тогда целиком оплатит аренду машины и бензин, пусть он с ней лучше не спорит, это бесполезно, пусть лучше побережет деньги и купит жене и детям хорошие подарки, скоро Рождество -- она стала рассказывать, как составляет рождественское меню, в какой последовательности и как готовит праздничный ужин, как они всей семьей ездят в церковь, что надевают и что потом пьют...
Обратно машину вела она, Медведев сидел рядом, рассказывал о крестоносцах, какие они были лихие парни и как двести лет портили жизнь туркам, пока султан Сулейман с огромной армией не осадил в середине шестнадцатого века крепость и не вызнал через предателя слабые места обороны, и тогда крестоносцы покинули остров со всем имуществом, не забыв публично казнить изменника с характерной фамилией де Амарал. Оксана вела машину все быстрее и увереннее, поняв ее покладистый характер, и лишь на подъезде к городу сбросила газ и осторожно поинтересовалась: "Ты сейчас домой?" -- "Да", -- кивнул Медведев, неприятно поражаясь наступающей темноте и близкому расставанию.
Они поменялись местами, и он завез ее в отель, посигналил и махнул рукой на прощание. Двери съехались, и он увидел в них голубое отражение отъезжающего "форда-скорпио" с мигающим рубином бокового фонаря -- вполне приличный автомобиль, не стыдно возить бизнес-леди.
Теперь день начинался с телефонного разговора -- звонил он или Оксана. Послушай, говорила она, что вчера было!
Некий молодой израильтянин с мохнатыми ресницами приглашал ее в казино "Плейбой", стоящее в парке возле отеля. Он немного говорил по-русски и утверждал, что двадцать процентов акций казино -- его собственность. "Я хороший. Я очень-очень хороший", -- пересказывала Оксана их недавний разговор в лифте. "А что ты, спрашиваю, хочешь?" Смотрит на меня, глаза огромные: "Все хочу!" Наглый, как танк. Он мне в сыновья годится. Я ему что, повариха какая-нибудь? Я его сразу раскусила. У людей, которые серьезным бизнесом занимаются, ручка -- "Паркер", зажигалка -- "Зиппо", солнечные очки не на барахолке куплены... Ясно, что врет. У него родители из России".
Оксана выходила из отеля, и ее предлагал подвезти на мотороллере длинноволосый грек. "Я на таких драндулетах не езжу!" -- И пошла по набережной. К тебе шла. Он догоняет на машине. "Поедем, я покажу тебе свой арт-магазин!" -- "Я еду к другу!" -- "Я поеду с тобой!" Довез бесплатно..."
Грек-тапер, что по вечерам играл на фортепиано в музыкальном холле гостиницы -- играл он замечательно, о чем она не преминула сообщить маэстро, -- обещал написать для нее музыкальную пьесу и приглашал к себе на виллу, пустующую по случаю отъезда семьи в Англию, где и намеревался исполнить будущую пьесу на прекрасном рояле, который не шел ни в какое сравнение с грубоватым инструментом, стоявшим в зале на первом этаже. "Только ни с кем не разговаривай! -- предостерегал музыкант, словно они уже были помолвлены. -- Даже с таксистами".
С ней заигрывали греки, албанцы, турки (о, как приставучи были турки!), англичане и скандинавы, и во время поездок по острову она делилась с Медведевым подробностями неудавшегося флирта или вскользь упоминала о нахальных приставалах.
Медведев звонил ей и чувствовал, как неприятно делалось на душе, если она не сразу подходила к телефону. Он пытался представить себе, что явилось причиной ее заминки, и видел разное -- от освежающего душа до крепких объятий удачливого кавалера.
"Видишь, как я себя хорошо веду?" -- сказала она однажды, шагая по камушкам узкой морской гряды. Они оставили машину возле шоссе и шли посмотреть, что наловили рыбаки. "Не перестаю тобой восхищаться", -- сказал Медведев. "Серьезно? -- обернулась и замерла Оксана. Она посмотрела быстро и внимательно. -- Ты шутишь. Ты весь в своем романе". -- "Да, -- печально сказал ей в спину Медведев. -- В своем романе. С героиней..."
Иногда они выходили из машины и, не сговариваясь, молча бежали наперегонки к морю, быстро скидывали одежду и бросались в тяжелую жемчужную гладь, поднимая брызги и блаженно обсыхая потом на солнце.
Как-то они лежали на берегу маленькой бухточки невдалеке от дороги, и она покосилась на его плечи:
-- О, мышцы!
-- А что тут должно быть у мужчины? -- удивленно сказал Медведев. -- Я же не говорю, глядя на тебя: "О, грудь!"
-- Уже рассмотрел, -- с улыбкой уличила Оксана.
-- Тебя и рассматривать не надо. Издали видно, что все на месте. Не зря на тебя мужики бросаются.
-- Да, я флирт люблю. Но не больше. Чтобы свое тело кому-то на растерзание отдавать -- извините.
-- Правильно, -- одобрил Медведев, листая путеводитель. -- Ты героиня моего рассказа -- гордая славянская женщина. Я создаю твой образ, постарайся не огорчать меня, ты должна делиться со мной, как с братом, своими переживаниями...
Они помолчали.
-- Слушай, писатели что, все такие?
-- Придурки?
-- Ну, типа этого. -- Она перевернулась на спину, сдвинула на лоб темные очки и с прищуром посмотрела на него.
-- Все, -- обреченно вздохнул Медведев. -- А если что натворят, то признаются в своих произведениях. Любят жен, детей, стариков и домашних животных...
-- А я слышала, что творческие люди, наоборот, любят похождения...
-- Наговоры! Кристально чистые люди. Осуждают разврат, пьянство, дебоширство. Возьми, например, Льва Николаевича Толстого, его "Анну Каренину". Гений русской литературы наглядно показал в финале, что должна сделать с собой порядочная женщина в случае неверности мужу... -- Медведев разглядывал картинки в путеводителе.
-- Ты надо мной смеешься. -- Она поболтала в воздухе ступней.
-- Вовсе нет. Наставляю героиню своего рассказа. Оберегаю от наущений дьявола.
-- А чем твой рассказ кончится? -- Она перевернулась на бок и вытянутой рукой трогала камушки.
-- Не знаю, чем кончится в жизни, а на бумаге... грустно, возвышенно и чуть трагично. -- Он чиркнул в путеводителе авторучкой и сунул его в мешок. -- Я уже слышу интонацию последних фраз...
-- А почему трагично?
-- Не знаю. Но я так чувствую... -- Он лег головой на руки.
-- А мне кажется, все кончится иначе... -- Оксана поднялась и, грациозно ступая, словно она была на подиуме и демонстрировала бикини, пошла к воде.
Медведев услышал легкий шум у дороги и увидел, как рядом с их "фордом" причалил вишневый "мерседес". Два спортивных грека в шортах, приложив козырьком ладони, уже азартно шли вослед Оксане, не замечая его за камнями. Медведев упруго поднялся, покрутил согнутыми в локтях руками, словно разминался перед выходом на ринг, и, в несколько прыжков догнав обернувшуюся Оксану, подхватил на руки и вбежал с ней в воду. "Ой, мы так не договаривались!" -- Оксана на мгновение обхватила его за шею, но тут же отпустила и поплыла, высоко держа голову. "А это кто такие?" -- отплевываясь от воды, подозрительно спросила она и попыталась лечь на спину. Сквозь прозрачную зелень воды Медведев видел, как она разводит пошире ноги и подгребает руками. "Кавалеры", -- Медведев фыркнул и пристроился рядом. "Не надо! -- громко сказала Оксана, и греки, словно поняв ее слова, развернулись и пошагали обратно к машине. -- У меня уже один есть..." -- "Если ты имеешь в виду меня, то я не настоящий..." -- "Очень даже настоящий, -- сказала Оксана. -- Мне пока достаточно". И они поплыли по яркой солнечной дорожке, смеясь и переговариваясь.
Чем ближе становилась дата отлета, тем чаще она вспоминала маму. "Как там мой мамусик? -- грустно смотрела она на плывущие за окном холмы. -Переживает за меня, наверное..." -- "Да она радоваться должна, -- вслух предполагал Медведев и выключал приемник. -- Представь, что могло быть, если бы вы перебрались к нему всей семьей!" -- "Кошмар, -- соглашалась Оксана. -Просто кошмар! Но она за меня переживает... Ну, ладно, приеду, сядем у нее в спальне, все расскажу..." -- "Она ничего не знает?" -- "Знает в общих чертах. Я ей сказала, что не сошлись характерами -- уехала в отель. Она посоветовала мне догулять отпуск..."
"А почему ты меня в свой номер не приглашаешь? -- спросил Медведев; они вышли из церкви Богородицы и стояли в нарядной толпе, был музыкальный рождественский фестиваль, билеты дала Елена. -- Просто так..." -- "Ну нет. Я до этого не дошла, чтобы мужчин к себе в номер водить, -- категорично ответила Оксана и безразличным голосом сказала: -- Смотри, вон твоя Лайба выходит!"
Медведев не смог внятно объяснить Джорджу, зачем он, приехав писать роман, взял напрокат машину. Они стояли с чашками кофе на террасе, и Джордж иронично-завистливо улыбался: "О, да, молодость! Понимаю! -- Он говорил по-русски и бдительно поглядывал на дверь, чтобы успеть перескочить на английский. -- Твоя героиня -- красивая леди!" Медведев хладнокровно молчал, поглядывал на тускнеющее небо -- его синий цвет плавно перетекал в ультрамариновый, повинуясь закулисному электрику, -- и понимал, что в чужих глазах его история выглядит банально. Но все не так, черт побери! Он хочет ее соблазнить? Нет! Он хочет покрасоваться перед ней? Нет. Он хочет ее развлечь? Теплее, но не точно... Не станешь же рассказывать Джорджу про Розалиса, про то, как Оксана работала на кухне, про то, как в детстве ее били резиновым шлангом от стиральной машины... "Если героиню много катать машиной, она хорошо рассказывает о себе? -- продолжал подтрунивать Джордж... -- Это будет очень дорогой новелл. Издатель должен платить твои расходы на кар... И где вы бывали?" Джордж был уверен, что насквозь видит своего коллегу, но давал понять, что нисколько не осуждает его поведение; напротив, слегка завидует и одобряет; если есть деньги, время и красивая женщина, почему бы и не развлечься, -- читалось на его румяном лице.
Роман писался урывками, но что поразительно -- писался! Двигался, скрипел колесами, иногда даже приходилось натягивать постромки -- повозку заносило на исторических поворотах. Резвее всего кони бежали в двадцатом веке -- овес свежих воспоминаний придавал им игривой силы. Тут автор позволял себе иероглиф двадцатистрочного абзаца, зачатого в начале века и умирающего вместе с героем в конце семидесятых, пускал морзянку рубленых фраз, вставлял клавишный перестук ритмичных диалогов, окунал будущего читателя в чернильный канцелярит документа или ограничивался фактом: "расстрелян", "скончался во Франции", "погиб в Финскую кампанию". Медведичовские века двадцатого, в отличие от своих предков, живших кучно, поместьями, разносились холодными историческими ветрами по территориям громадным, забивались в щели больших городов и оседали в степных деревушках, уходили в братские могилы и опускались под мраморные полы столичных крематориев, лежали на скучных кладбищах районных центров и трогательных сельских погостах, не ведая при жизни о своем дворянском происхождении или тщательно скрывая его.
По всему выходило, что, разбредясь по свету, Медведичовские почти ничего не знали друг о друге, и какие-нибудь двоюродные братья Лихачевы и Остаповы, имевшие одну бабушку Свеблицкую (урожденную Медведичовскую), ни разу не послали друг другу письма из Москвы в Воронеж или из Воронежа в Москву. И послать уже некому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19