Некоторое количество
передовиц "Combat", например, фигурирует здесь не из-за их ценности, часто
относительной, не ради их содержания, с которым я порой больше не соглашаюсь, а
оттого, что они кажутся мне знаменательными. Что касается одной или двух из них,
то по правде говоря, их нельзя перечитывать без неловкости и уныния, и мне нужно
было сделать усилие, чтобы вновь их напечатать. Но эти свидетельства не могут
быть просто выпущены.
Я предполагаю, таким образом, что могу быть отчасти несправедлив. Я хотел бы
только, чтоб было очевидно, что я позволил себе высказать убеждение, которое не
менялось.
195 Actuelles. Хроника 1944-1948
И, наконец, я говорил о верности и надежде. А это значит - не отвергать ничего
из того, что было осмыслено и пережито в эту эпоху, это значит - признаться и в
сомнении, и в уверенности, отмечать ошибки, которые сопровождают убеждения в
политике, как их тень; эта книга остается верной опыту многих французов и просто
европейцев. Но здесь еще далеко до единодушного принятия истины как она есть.
Вот почему я не понимаю талантливого писателя, недавно приглашенного на
конференцию по европейской культуре, который отказался от поддержки, заявляя,
что эта культура, зажатая между двумя гигантскими империями, мертва. И правда,
по меньшей мере часть этой культуры умерла в тот момент, когда подобная мысль
родилась в голове писателя. Хорошо, что эта книга составлена из старых записей,
она в определенном смысле отражает, как мне кажется, этот пессимизм. Правда
отчаяния не рождается при угрозе неотвратимого бедствия или в истощении неравной
борьбы. Она приходит тогда, когда больше нет смысла бороться, но если по
справедливости, бороться надо. Следующие страницы просто говорят о том, что если
борьба трудна, ее необходимость, по крайней мере, всегда остается ясной.

ПЕССИМИЗМ И МУЖЕСТВО
(Из цикла "Пессимизм и тирания") "Combat", сент. 1945
С некоторых пор появляются статьи по поводу сочинений, которые можно оценить как
пессимистические, и о которых говорят, что они ведут к самому трусливому
рабству. Вывод элементарен. Пессимистическая философия есть по существу
философия, лишающая мужества, и те, кто не верит, что мир хорош, обречены,
следовательно, соглашаться служить тирании. Наилучшей и действенной из таких
статей была статья г. Жоржа Адама во "Французских Письмах". Г. Жорж Рабо в
последнем номере "Aube" снова выдвигает это обвинение под неприемлемым
заголовком "Нацизм не умер?"
Я вижу лишь один способ ответить на эту кампанию: ответить открыто. Хотя
проблема и выше моего понимания и относится к компетенции Мальро, Сартра и
некоторых
196 А. Камю
других - более компетентных, чем я,- для меня было бы лицемерием отказаться
говорить от своего имени. Однако я не настаиваю на основании спора. Идея о том,
что пессимистичные мысли с необходимостью лишают мужества,- наивная идея, но она
требует слишком долгого опровержения. Я хочу сказать только о стиле мышления,
который вдохновлял эти статьи.
Можно сказать, что это стиль, который не хочет принимать в расчет факты.
Писатели, которые упоминаются в этих статьях, в свое время доказали как могли,
что при отсутствии философского оптимизма человеческий долг, по крайней мере, не
был им чужд. С точки зрения объективного духа, стало быть, можно сказать, что
негативная философия совместима с моралью свободы и мужества. Можно усмотреть
здесь только возможность изучить кое-что о человеческом сердце.
Этот объективный дух был бы прав. Ибо это некое совпадение философии отрицания и
позитивной морали действительно большая проблема, которая болезненно потрясает
всю эпоху. Короче говоря, это проблема цивилизации, и речь идет о том, может ли
человек без помощи вечности или рационального мышления творить в одиночестве
свои собственные ценности. Эта затея бесконечно выше наших сил. Я говорю это,
потому что верю: Франция и Европа должны сегодня творить новую цивилизацию или
погибнуть.
Но цивилизации не создаются ударами линейкой по пальцам. Они создаются
столкновением идей, кровью духа, болью и мужеством. Невозможно, чтобы эти
столетние европейские темы, были бы решены в один миг в "Aube", автор
редакционной статьи которого, не моргнув глазом, приписывает Ницше склонность к
сладострастию, а Хайдеггеру идею о том, что существование бесполезно. Я не питаю
явной симпатии к хорошо известной экзистенциальной философии, поскольку здесь
велика вероятность ложных выводов. Она представляет собой мыслительную авантюру,
но все же невыносимо видеть ее поверженной, как это делает г. Рабо, вынося ей
слишком поспешно приговор в конформизме.
Это значит, что на самом деле эти темы и действия не оценены в данный момент с
объективных позиций. Они решены не на деле, а только теоретически. Наши друзья
коммунисты и наши друзья христиане говорят нам свысока, что они нас уважают. Они
не с нами, ко мы никогда не разговаривали с ними в тоне, который они приняли в
отношении нас, и с той уверенностью, которую они в эти отношения привносят и
которая оставляет нам (в нашей
197 Actuelles. Хроника 1944-1948
слабой позиции) возможность уповать на опыт и наше собственное разумение. Г.
Рабо укоряет нас за привлечение внимания публики. Я полагаю, что это красивые
слова. На самом деле, нас охватила тревога, тревога всей эпохи, от которой мы
неотделимы. Мы хотим мыслить и жить в нашей истории. Мы полагаем, что истина
этого века может быть достигнута в едином порыве, вплоть до конца его
собственной драмы. Если наша эпоха и пострадала от нигилизма, то именно познав
этот нигилизм, мы приобретем ту мораль, которая нам необходима. Нет, все не
сводится к отрицанию или к абсурду. Мы это знаем. Но надо сначала определить
отрицание и абсурд, как то, что выпало на долю нашего поколения и мы должны это
исправить.
Люди, которые задеты этими статьями, пытаются лояльно, двойной игрой
произведения и жизни, решить данную проблему. Легко понять, что невозможно в
нескольких словах изложить вопрос, в отношении которого другие не уверены,
разрешим ли он, даже если посвятить себя этому целиком. Нельзя ли им хоть иногда
быть терпеливыми (терпение все согласует)? Нельзя ли им, наконец, высказываться
скромнее?
Здесь я прерываю свой протест. Надеюсь, что я был тактичен. Я даже хотел бы,
чтобы он вызвал негодование. Объективная критика для меня - самая лучшая, и я
без огорчения соглашусь выслушать, что произведение - скверно или что философия
вредна для человеческого удела. Справедливо, что писатели отвечают за свои
писания. Это дает им возможность размышлять, да и все мы имеем чрезвычайную
потребность размышлять. Но извлекать из этих принципов размышления выводы о
предрасположенности к рабству того или иного духа, особенно когда имеется
доказательство противоположного, делать заключения, что та или иная мысль должна
обязательно вести к нацизму, - это значит давать человеку представление, которое
я предпочитаю не оценивать, и это значит представлять весьма сомнительные
доказательства моральных благодеяний оптимистической философии.
198 А. Камю

ЗАРАЗА
(Из цикла "Два года спустя") "Combat", 10 мая 1947
Франция, к счастью,- страна гораздо менее расистская, чем все те страны, которые
мне довелось повидать. Потому-то невозможно равнодушно принимать симптомы этой
глупой и преступной болезни, которые проявляются то тут, то там.
Заголовок на многие колонки на первой странице утренней газеты: "Убийца Разета".
Это симптом. Ибо очевидно, что дело Разета сегодня в расследовании и что нельзя
публично оглашать столь серьезное обвинение, прежде чем следствие будет
закончено.
Я подчеркиваю, что почти не имею информации, не вызывающей подозрений, о деле
мальгашей, касающейся рассказов о злодеяниях повстанцев и сообщений о некоторых
аспектах репрессий. По своим убеждениям, я испытываю равное отвращение к методам
обеих сторон. Но вопрос заключается в том, убийца ли г. Разета или нет.
Несомненно, что честный человек решит это только по окончании следствия. Во
всяком случае, никакой журналист не осмелился бы на подобный заголовок, если
предполагаемый убийца звался Дюпоном или Дюраном. Но г. Разета - мальгаш, и он
должен ну хоть каким-нибудь образом быть убийцей. Вот теперь и попробуйте
утверждать, что заголовок не обязывает к выводам.
Это не единственный симптом. Находят нормальным, что несчастный студент, который
убил свою невесту, использует, чтобы отвести подозрение, присутствие арабов
("sidis", как они говорят) в Сенарском лесу. Если арабы прогуливаются по лесу,
так это непременно для того, чтобы совершить убийство своих современников, а не
просто из-за хорошей погоды.
К тому же, несомненно, можно наткнуться и на француза, сверх того, даже
интеллигента, который вам скажет, что евреи действительно переходят границы.
Естественно, этот француз имеет друга еврея, который ему по меньшей мере... Что
касается миллионов евреев, которые были замучены и сожжены, собеседник не
одобряет эти методы, нет, он далек от этого. Просто он находит, что евреи
переходят границы и что они неправы в том, что держатся друг друга,
199 Actuelles. Хроника 1944-1948
даже если этой солидарности их обучил концентрационный лагерь.
Да, это те самые симптомы. Но есть и еще хуже. Год назад в Алжире использовались
методы коллективных репрессий. "Combat" разоблачал существование камеры
"добровольных" признаний Фианаранцоа. И более того, это не самое главное, и я не
возьмусь за всю глубину проблемы, которая - совсем иного порядка. Но надо
сказать об этом, чтобы заставить задуматься.
Три года спустя мы имеем результат влияния политики террора: французы слушают
эти новости с безразличием людей, которые слишком много видели. Тем не менее
налицо факт, ясный и безобразный как истина: мы в этих случаях делаем то, в чем
мы упрекали немцев. Мне хорошо известно, что нам дали объяснение. Оно состоит в
том, что мятежные мальгаши тоже пытали французов. Но подлость и преступления
противника не оправдывают подлого и преступного поведения по отношению к нему. Я
не слышал разговоров о том, чтобы мы строили печи крематориев для нашей мести
нацистам. До сих пор в доказательство обратного мы им противопоставляли
трибуналы. Доказательство правоты есть ясное и твердое правосудие. Это
правосудие, которое должно отличать Францию.
По правде говоря, объяснить это можно иначе. Если гитлеровцы распространили на
Европу гнусные законы, которые были их законами, то лишь потому, что они
считали, что их раса высшая и что закон не мог быть одним и тем же для немцев и
для порабощенных народов. Если мы, французы, бунтуем против этого террора, то
это значит, что мы полагаем, что все европейцы равны в правах и в достоинстве.
Но если сегодня французы без бунта переносят методы, которые другие французы
время от времени применяют по отношению к алжирцам или мальгашам, то это значит,
что они бессознательно живут в уверенности, что мы в некотором роде превыше этих
народов и что выбор средств, способных проиллюстрировать это превосходство, не
столь важен.
Повторим здесь еще раз: речь не идет об урегулировании колониальной проблемы или
о том, чтобы что-то прощать. Речь идет о том, чтобы обнаружить симптомы расизма,
который бесчестит столько стран и от которого надо предохранить по крайней мере
нашу. В этом было и должно быть наше истинное превосходство, и некоторые из нас
дрожат от страха, что мы его утратим. Если верно, что колониальная проблема -
самая сложная из проблем, которые возникают перед нами, если верно, что она
будет управлять историей
200
А. Камю
еще 50 лет спустя, то не менее верно, что мы не сможем больше ее решать, если
привносим в нее самый гибельный предрассудок.
И речь здесь идет не о том, чтобы защищать нелепый сентиментализм, который
впутал бы все расы в тот же самый умильный беспорядок. Люди не похожи друг на
друга, это правда, и я хорошо знаю, какова глубина традиций, отделяющих меня от
африканца или от мусульманина. Но я так же хорошо знаю то, что меня единит с
ними, и я знаю, что есть нечто в каждом из них, что я не могу презирать без
того, чтобы в то же самое время не опуститься самому. Вот почему необходимо ясно
сказать, что эти симптомы расизма, проявленные или нет, обнаруживают то, что
есть наиболее мерзкого и наиболее безумного в сердцах людей. И мы только в том
случае одержим победу, когда сбережем трудное право разоблачать всюду, где бы он
ни обнаруживался, дух тирании и насилия.

ВЕК СТРАХА
(Из цикла "Ни жертвы, ни палачи") "Combat", ноябрь 1948
Семнадцатый век был веком математики, восемнадцатый - веком физических наук,
девятнадцатый - веком биологии. Наш двадцатый век - век страха. Мне скажут, что
это не наука. Но, прежде всего, кому нужна эта наука, если ее высший
теоретический прогресс привел ее к самоотрицанию и ее практическое
совершенствование угрожает земле полным разрушением. Более того, если страх как
таковой и не может быть рассмотрен как наука, без сомнения, он является
техникой.
Больше всего, поистине, в нашем мире поразительно то, что большинство людей (за
исключением верующих всякого рода) лишено будущего. Не существует действительной
жизни без проектирования будущего, без обещания созревания и прогресса. Жизнь у
стены - это жизнь собак. Ну, так что же! Люди моего поколения и того поколения,
которое сегодня вошло в мастерские и на факультеты, жили и живут все больше и
больше - как собаки.
201 Actuelles. Хроника 1944-1948
Естественно, это не первый случай, когда люди находятся перед физически
осязаемым тупиком будущего. Но они обыкновенно одерживали победу словом и
криком. Они обращались к иным ценностям, которые давали им надежду. Сегодня
никто больше не говорит (кроме тех, кто повторяется), что мир кажется нам
ведомым слепыми и глухими силами, которые не слышат ни криков предупреждения, ни
советов, ни мольбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54