Флик прикусила губу, голубые глаза затуманились.
– Замечательная девушка! – продолжал Билл с неуместным энтузиазмом. – Вам она понравится.
– Да? – пискнула Флик.
– Вот что, я ей сейчас напишу, – он кликнул лакея и спросил чернила, перо, бумагу. – Мировой план!
– Какой?
– Ну, хороший. Лучше не бывает. Все устроится.
Пока он писал. Флик сжимала под скатертью руки, чувства в ней сменяли друг друга – то ей хотелось дать ему по голове, то уткнуться лицом в ладони и заплакать. Второе желание было особенно трудно побороть. Нет, как можно! Просто выбросил из жизни, даже не сказал, что будет скучать! Да, да, он хочет помочь ей, нелогично так думать. Но женщины вообще нелогичны.
План, конечно, хороший, в Лондоне остаться нельзя. И впрямь, нельзя жить, как эта загнанная лань. Денег у нее много, Нью-Йорк – далеко…
– Ну, вот! – сказал Билл.
Флик взяла письмо и положила в сумку.
– Спасибо, – сказала она. – Может, пойдем? Я что-то устала.
– Пошли. Я посажу вас в кэб, а сам погуляю тут на всяким случай. Как бы наш друг чего не выкинул.
Но друг их не выкинул ничего. Когда они проходили мимо, он ел куриную ногу, не поднимая глаз. Пилбем рисковать не любил.
Билл захлопнул дверцу кэба, сказав напоследок:
– Пока! Письмо не потеряйте.
– Нет, нет, – ответила Флик. – Пока.
Билл постоял у ресторана. Кэб свернул на Шафтсбери-авеню. Из окна помахала ручка.
Тот же кэб еще не доехал до Ковентри-стрит, когда та же ручка снова высунулась. На сей раз она держала обрывки письма. Разжавшись, она швырнула их на дорогу и скрылась.
Пароход «Гомер» стоял на стапеле, готовясь к своему плаванию. Палубы и проходы были запружены пассажирами и провожающими. Флик, опершись на перила, глядела вниз, на воду; Билл глядел вверх, на чаек. Беседа как-то разладилась, оба смущались.
– Скоро отплывете, – сказал Билл, чтобы хоть что-то сказать.
Чайки метались по синему небу, голося, как котята.
– Говорят, кораблик – высший класс, – заметил Билл.
– Да?
– Удобно будет.
– Да.
– Они тут очень стараются.
– Это хорошо.
Билл не совсем понял, обрадовал его или огорчил крик «На бе-е-рег!», который кладет конец тяжкому обряду «провожания». Вроде бы все шло прекрасно, в дороге они болтали, да и здесь Флик была совсем веселая, так на тебе – нахмурилась, молчит, едва отвечает…
– Я думаю, мне пора, – сказал Билл.
– Да, наверное.
– Надеюсь, скучать тут не будете.
– Спасибо.
– Смешно, честное слово! Сколько лет в Америке не были.
– Да.
– За Бобом я присмотрю.
– Спасибо.
– Ну, я пошел.
– Да.
Чайка пронеслась так близко от его лица, что он отдернулся и нервно засмеялся.
– Сколько народу, а?
– Да.
– Друзей, наверное, провожают.
– Очень может быть.
Голосом страдающей сирены стюард призвал сойти на берег
– Вот что, – сказал Билл, – я пойду.
– Да, идите.
– Ну, пока.
– Пока.
– Письмо не потеряете?
– Какое?
– Как это какое?! К Алисе.
– А, да!..
– Она вам так поможет!
– Да?
Они подошли к трапу По нему; как пчелы в улей, двигались люди. Что-то было такое в этом зрелище, отчего Билл внезапно опечалился. Он взглянул на Флик. Ему стало как-то больно – все-таки, она уж очень маленькая на таком большом пароходе…
– Ах ты, Господи! – воскликнул он. – Как я без вас останусь? Квартира не квартира, если вы не сидите в кресле. Будем там сидеть со старым Бобби…
Он замолчал. У Флик задергалось лицо. Она нетерпеливо вытерла глаза платочком.
– Что ж это… – начал он.
– Я… я из-за Боба, – Флик протянула руку. – Пока. – И она исчезла.
Билл постоял, глядя на скрывшую ее толпу.
– Вот это да! – пробормотал он. – Как она любит эту собаку!
И он спустился на берег, погруженный в думы.
Глава XII
К мистеру Парадену пришли

1
Если верно, что Действие придает нашей жизни особую пряность, то не менее верно и другое – временами ее полезно разбавить капелькой Бездействия. А посему, после бурных – а порою и буйных – сцен, которые автор вынужден был привести, дабы сохранить целостность повествования, приятно будет пересечь Атлантику и немного отдохнуть в жилище ученого анахорета. Через месяц после того, как Фелисия Шеридан отплыла в Америку, мы вновь оказываемся в доме мистера Кули Парадена на Лонг-Айленде, в мансарде, выходящей окнами на залитый солнцем сад. В той самой мансарде, где занимается приемный сын мистера Парадена, Гораций. Мы входим в ту минуту, когда мистер Шерман Бэстейбл преподносит питомцу урок французского.
Да. Несколько недель назад мистер Бэстейбл решительно объявил, что не останется и за миллион; но человек, приклеенный к шляпе, не отвечает за свои слова, и может отказаться от них под влиянием ножниц, теплой воды и доводов разума. Через полчаса после того, как шляпу отделили от его волос, мистер Бэстейбл, поначалу не желавший слушать о миллионе, настолько остыл, что поддался на лишние пятьдесят долларов в месяц. Соответственно, мы вновь видим его на посту.
Однако нынешний Шерман Бэстейбл сильно отличается от себя прежнего. От восторженной приветливости не осталось и следа. Теперь это подозрительный деспот, которому мистер Параден велел не церемониться с подопечным; и вот, как было велено, он ожесточил свое сердце.
В данную минуту он как раз демонстрировал происшедшую в нем перемену. Видя, что Гораций засмотрелся на залитый солнцем сад, педагог грохнул кулаком по столу.
– Будешь слушать? – заорал он. – У тебя в одно ухо…
– Ладно, ладно, – печально отвечал Гораций. Эти вопли раздражали его все больше и больше. Вольное дитя подворотен тяжело воспринимало дисциплинарные меры; порой ему казалось, что мистер Бэстейбл перенял худшие черты покойного Саймона Легри . Он оторвал взгляд от лужайки и широко зевнул.
– Прекрати! – заорал наставник.
– Ладно.
– Никаких «ладно»! – гремел злопамятный учитель, который при виде питомца мгновенно вспоминал клей. – Когда я к тебе обращаюсь, говори «да, сэр», четко и уважительно.
– Да, сэр, – буркнул Гораций.
Ревнитель дисциплины подметил бы недостаточную четкость и уважительность этих слов, но наставник удовольствовался буквой, или сделал вид, что удовольствовался, и снова перешел к уроку.
– Во французском языке, – произнес мистер Бэстейбл, – перед существительными мужского рода ставится неопределенный артикль un, например un homme – мужчина, un oiseau – птица.
– Ща села на дерево, – заметил Гораций, плавно переходя к уроку естествознания.
Мистер Бэстейбл попытался испепелить его взглядом.
– Не отвлекайся! – взревел он. – И не «ща», а сейчас.
– Вот и я про что, – сказал Гораций.
– …и une – перед существительными женского рода, например une dame – дама, une allumette – спичка, une histoire – история, une plume -перо. Ясно?
– Да вроде.
– Что значит «вроде»?
– Ну, – спокойно отвечал Гораций, – вроде киселя. Чего-то тебе ложат, а чего – непонятно.
Педагог вцепился в редеющие волосы и застонал. С пятьюдесятью долларами в неделю набегала внушительная сумма, но он все чаще думал, что дешево оценил свои страдания.
– «Ложат»! – в отчаянии повторил он. – Разве культурные люди так говорят?
– Не знаю, – упорствовал Гораций, – я с такими людями не говорю.
– Сэр, – машинально поправил мистер Бэстейбл.
– Сэр.
– И не «людями», а «людьми». – Он с тоской воззрился на ученика. Припекало, его слабые нервы начали сдавать.
– Ты неисправим. Не знаю, что с тобой делать. Тебя совершенно не интересует занятия. Я думал, ты осознаешь свое положение. Возможности, которые перед тобой открываются.
– Знаю, – устало отвечал Гораций, – надо пользоваться случаем и выправляться, сколько могешь.
– Можешь.
– Ладно.
– Да, сэр! – Глаза мистера Бэстейбла зловеще блеснули.
– Да, сэр.
Педагог с размаху плюхнулся на стул, тот обиженно заскрипел.
– Ты понимаешь, что тысячи мальчиков, глядя на тебя, подыхают с зависти?
– Так культурные люди не говорят, – возразил Гораций. Ненавистные уроки, как ни странно, порой накрепко застревали в его памяти. – Вот вы и попались. Не «подыхают», а «умирают». Не "с" зависти, а «от». Вы меня поправляете, я вас. Что, съели?! – (При этом вопросе наставник не впервые подумал, что Ирод Великий – его любимый исторический персонаж.) – Сами ж мне и талдычили.
Каждый учитель в душе политик. Мистер Бэстейбл, сознавая шаткость своих позиций, перешел в контратаку, избрав мишенью выговор своего питомца.
– Да научишься ты как следует произносить слова?! – заорал он. -Можно ли так коверкать! Вот, – он вытащил толстую книгу. – Что толку учить французский, если ты на своем говорить не умеешь. Читай вслух. По-людски, а не… – он задумался, подбирая сравнение, – не как мальчишка для гольфа.
– А чего такого? – спросил Гораций, который водил дружбу с представителями этой почтенной профессии и сам на досуге не брезговал потаскать клюшки.
Мистер Бэстейбл не дал сбить себя на спор.
– Читай, – сказал он. – С девяносто девятой страницы.
Гораций открыл книгу, озаглавленную «Путеводные огни истории», том второй, «Средние века», с отвращением, которое даже не пытался скрыть.
– В ету епоху, – уныло начал он.
– Эту эпоху.
– В эту эпоху монастыри Эвропы…
– Европы.
– Я и прочел «Эвропы», – обиделся Гораций, – в эту эпоху монастыри Эвропы богатели, их церквы соперничали со сборами…
– Соборами.
– В размере и красоте убранства. Святой Бернард, или Сен Бернар по-французски… – Он перестал читать, впервые ощутив проблеск интереса. -У одного типа есть сенбернар. Лохматый такой, глазищи красные…
– Не отвлекайся, – рявкнул мистер Бэстейбл.
– …по-французски, величайший и самый яркий предт-т-дста-ви-тель средне-веко-вого монашества… Вау! – выдохнул Гораций, нежно поглаживая занывшую челюсть, – родился в 1101 году в Бурбундии.
– Бургундии.
– …Бурбундии, в благородном семействе. У его матери было шесть сыновей и дочь, которую та еще в младенчестве посвятила Богу. Третий сын, Бернард, красивый, утонченный, образованный юноша отличался высоким ростом, его белое лицо обрамляли золотистые кудри, голубые глаза лучились невиданной простотой и кротостью.
Гораций в гневе запнулся. Он плохо разбирался в святых, но вкусы свои знал. Что-то подсказывало: святой Бернард ему не понравится.
– Девчонка! – фыркнул он.
Мистер Бэстейбл изготовился миру явить нового Легри, когда в дверь негромко постучали.
– Простите, что прерываю, сэр, – сказал Робертс, дворецкий, почтительно замирая на пороге.
– Ничего, Бобби, я не в обиде, – великодушно заверил Гораций.
– В чем дело, Робертс?
– Профессор Эпплби к мастеру Горацию, сэр. Мистер Параден просит ненадолго отпустить его в библиотеку.
Новость вызвала всеобщее ликование. Гораций просиял, словно жители Гента, получившие добрую весть, да и мистер Бэстейбл не огорчился. Он готов был, стиснув зубы, длить занятие еще час, но двери темницы внезапно распахнулись и впереди засияла воля.
– Конечно, конечно, – сказал он.
– Я тоже не возражаю, – объявил Гораций.
Он радостно выбежал из застенка, а мистер Бэстейбл расправил плечи, с которых упало непомерное бремя, положил ноги на стол и закурил.

2
Почтенный профессор вошел десять минут назад и нарушил привычный распорядок мистера Парадена. Тот только что слез с лестницы и прибавил еще стопу к внушительной груде на столе, когда Робертс объявил посетителя.
С минуту мистер Параден чувствовал себя псом, у которого украли кость, но природная учтивость возобладала, и, когда профессор вошел, хозяин уже лучился улыбкой.
– Спасибо, что заглянули, – сказал он.
– Да вот, проезжал мимо, – сказал профессор, – и взял на себя смелость проведать нашего подопечного. Как он? Учится, конечно?
– Наверное. Присядите?
– Большое спасибо.
Профессор Эпплби блаженно опустился в кресло, утер белым платочком высокий лоб и расправил бороду. Сейчас он еще больше походил на доброжелательного малого пророка. Его кроткие глаза устремились на книжные полки, на мгновение хищно блеснули и тут же приняли обычное благостное выражение.
– Теплый денек, – заметил профессор.
– Да, жара. Вам не душно?
– Ничуть, – сказал профессор Эпплби. – Я люблю запах старых книг.
Мистер Параден проникся новой симпатией к собеседнику.
– А как Гораций? – спросил профессор.
– Здоровье – лучше некуда, – отвечал мистер Параден. – А вот…
Профессор остановил его движением руки.
– Знаю, что вы сейчас скажете, знаю. У мальчика душа не лежит к занятиям.
– Есть отчасти, – признался мистер Параден. – Мистер Бэстейбл, его учитель, говорит, что Горация трудно заинтересовать.
– Так я и предполагал. Нет должного рвения?
– Ни малейшего.
– Придет, – сказал профессор. – Всему свое время. Спокойствие, Параден, терпение. Будем подражать полипу, который кропотливо возводит коралловый риф. Я это предвидел, когда советовал взять неиспорченное дитя народа, и по-прежнему считаю, что был прав. Насколько лучше работать с таким ребенком, пусть поначалу успехи будут едва заметны, с чистой доской, не исписанной чужими руками. Не тревожьтесь. Куда проще было бы усыновить мальчика из хорошей семьи, но мое мнение – и я в нем уверен! – результаты были бы куда более жалкие. Гораций – непаханая почва. Рано или поздно он взрастит вам достойный плод. Рано или поздно – говорю с полной убежденностью – мальчик переймет ваш образ мыслей, ваш вкус, просто в силу постоянной близости к вам.
– Удивительно, что вы так сказали, – заметил мистер Параден.
– Ничуть. – Профессор мягко улыбнулся. – Мой психологический опыт редко меня подводит. А что вас удивило? Должен ли я понимать, что вы уже подметили какие-то признаки?
– Да. Поверите ли, Эпплби, но, кроме еды, Гораций интересуется только библиотекой.
Профессор деликатно кашлянул и отрешенно поглядел в потолок.
– Вот как! – мягко выговорил он.
– Постоянно крутится здесь, спрашивает, какие книги самые редкие, да какие самые ценные.
– Проблеск разума. Да, проблеск разума. Юный интеллект тянется к свету, как росток – к солнцу.
– Меня это слегка обнадеживает.
– Я с самого начала верил в Горация, – сказал профессор. – И не ошибся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30