Ответа не последовало. Я вслушался, но не услышал ничьих шагов. Удостоверившись, что пистолет все еще установлен на самую малую мощность, я решился пустить его в ход.
Я хотел дать одиночный выстрел. Если бы я не увидел фиолетового пламени, то подумал бы, что потерял зрение. Тогда бы я поразмыслил, не предпочесть ли мне расстаться также и с жизнью, если во мне еще осталось необходимое для этого отчаяние, или же искать помощи, какую только можно найти на корабле.
И все же даже тогда я понимал, что, если я и решу – мы решим – умереть, мы не сможем этого сделать. Разве у Урса есть другая надежда?
Левой рукой я коснулся стены, чтобы выяснить направление коридора, а правой поднял пистолет на высоту плеча, как стрелок, целящийся в дальнюю мишень.
Передо мной вдруг засветилась светлая точка, алая, точно Вертанди сквозь тучи. Это ошеломило меня настолько, что я почти не почувствовал, как мой поврежденный палец нажал на курок.
Энергия расщепила мрак. В фиолетовом сиянии я разглядел тело стюарда, приоткрытую дверь в мою каюту, скорчившуюся тень и блеск стали.
Тут же снова сгустилась тьма, но я не ослеп. Я был едва жив, чувствовал себя так, словно попал в смерч и ударился о гору, – но не ослеп. Я видел!
Вероятно, это корабль погрузился во тьму, будто в ночи. Я снова услышал человеческий стон, но это уже был не мой голос. Кто-то еще находился в коридоре – тот, кто покушался на мою жизнь, потому что увиденный мною предмет наверняка был клинком какого-нибудь оружия. Узкий луч опалил его, как лучи пистолетов иеродулов обожгли когда-то Балдандерса. Этот явно не отличался исполинским ростом, решил я, но он еще был жив, как остался жив Балдандерс; а может быть, он пришел не один. Нагнувшись, я стал шарить свободной рукой, пока не нащупал тело стюарда, и склонился над ним, точно раненый паук; затем мне удалось пробраться в дверь своей каюты и захлопнуть ее за собой.
Лампа, при свете которой я восстанавливал свою рукопись, погасла вместе с огнями в коридоре, но когда я стал обыскивать бюро, то наткнулся на восковую палочку и вспомнил, что у меня здесь есть еще золотая свеча для плавления воска, свеча, загорающаяся сама собой, если нажать на особую кнопку. Это хитроумное устройство хранилось вместе с воском в отдельном ящике бюро, чтобы его можно было достать при первой же надобности. Его не оказалось там, но вскоре я нашел его среди бесполезных бумаг на письменном столе.
Ясный желтый огонек зажегся немедленно. При свете его я увидел руины своей каюты. Моя одежда была разбросана по полу и вся изрезана на мелкие части. Острый клинок исполосовал мою постель от края до края. Ящики бюро были вывернуты на пол, книги свалены в угол, и даже мешки, в которых я перенес свои пожитки на борт корабля, были разрезаны.
Сначала я решил, что это обыкновенный вандализм; видимо, кто-то ненавидящий меня (а на Урсе таких было много) учинил подобный разгром в ярости от того, что не застал меня спящим. Немного поразмыслив, я понял, что моей первой версии противоречат масштабы разрушений. Едва я ступил за порог, кто-то проник в мою каюту. Без сомнения, иеродулы, чье время движется обратно известному нам времени, предвидели нападение и послали стюарда, чтобы спасти меня. Увидев, что каюта пуста, убийца стал искать в моих вещах нечто маленькое, предмет, который можно было бы спрятать в воротнике рубашки.
Что бы он ни искал, сокровище у меня было лишь одно: письмо, которое вручил мне мастер Мальрубиус, удостоверявшее, что я – законный Автарх Урса. Я не предполагал, что моя каюта может быть ограблена, и вовсе не стал прятать его, а просто сунул в ящик бюро между прочих бумаг, которые взял с собой с Урса; сейчас письма там, разумеется, не было.
Выходя из моей каюты, вор столкнулся со стюардом, который, должно быть, остановил его и спросил, в чем дело. Этого нельзя было так оставить, потому что стюард мог потом описать мне его внешность. Вор обнажил свое оружие; стюард попытался защищаться выкидным ножом, но замешкался. Его крик я слышал, когда разговаривал с иеродулами, и Оссипаго не дал мне уйти, чтобы я не встретился с вором. Ясно по крайней мере это.
Но вот что самое странное. Найдя тело стюарда, я попытался оживить его, пользуясь шипом вместо настоящего Когтя Миротворца. У меня ничего не вышло; но это лишь значит, что всякий раз, когда я старался воззвать к силам, полученным от настоящего Когтя, у меня тоже ничего не выходило. Впервые, наверно, тогда, когда я коснулся в нашем подземелье женщины, которая меблировала свою комнату телами украденных детей.
Все те неудачи, однако, были не более страшны, чем ошибка со словом власти: ты произносишь пароль, но дверь не открывается. Так и я прикасался своим шипом, но ни исцеления, ни воскрешения из мертвых не происходило.
На этот раз все было совсем по-другому. Я был оглушен так, что до сих пор чувствовал в себе слабость и дурноту, и я не имел ни малейшего понятия, что же со мной стряслось. Как бы абсурдно это ни звучало, подобная реакция несколько обнадеживала меня. Наконец-то хоть что-то случилось, хотя это чуть было не стоило мне жизни.
Что бы со мной ни произошло, после этого я оказался без сознания и в темноте. Осмелев с наступлением темноты, вор вернулся. Услышав мой крик о помощи, – на который человек с добрыми намерениями обязательно откликнулся бы, – он явился убить меня.
Все эти размышления заняли у меня гораздо меньше времени, чем потребовалось, чтобы записать их. Снова поднимается ветер, нанося, песчинка за песчинкой, новую землю на затонувшее Содружество; я же продолжу писать еще какое-то время, пока не отправлюсь спать в свою беседку. Итак, единственный полезный вывод, к которому привели меня мои рассуждения, заключался в том, что вор, должно быть, еще лежит там, в коридоре. Если это так, то я могу заставить его выдать мотивы преступления и сообщников, если они у него есть. Задув свечу, я открыл как мог тихо дверь, прислушался и рискнул осветить коридор.
Моего врага там не было, но больше никаких перемен не произошло. Мертвый стюард не ожил, выкидной нож так и остался лежать у его руки. Насколько можно было судить при свете дрожащего желтого огонька, коридор был пуст.
Чтобы не жечь зря свечу и не выдавать себя, я погасил ее. В узких коридорах охотничий нож, который нашла для меня Гунни, показался мне куда полезнее пистолета. Так, с ножом в одной руке, шаря по стене другой, я медленно двинулся по коридору в поисках каюты иеродулов.
Когда мы шли с Фамулимус, Барбатусом и Оссипаго, я не обращал внимания ни на дорогу, ни на расстояние; но я запомнил все двери, которые мы миновали, и сохранил в памяти почти каждый свой шаг. Хотя возвращение и заняло у меня больше времени, чем в первый раз, я точно знал (или мне лишь казалось), что я пришел туда, куда требовалось.
Я постучал в дверь, но ответа не последовало. Из-за двери тоже не доносилось ни звука. Я постучал еще раз, погромче, но с прежним успехом и наконец ударил по двери рукояткой ножа.
Когда и это ничего не дало, я перебрался в темноте к дверям на другой стороне коридора, хотя они были расположены на некотором расстоянии от первой и я был уверен, что это не те двери. И здесь на мой стук никто не ответил.
Вернуться в свою каюту означало добровольно сдаться в лапы убийцы, поэтому я от души поздравил себя с тем, что у меня уже есть безопасная запасная квартирка. К сожалению, попасть в нее единственным известным мне путем я мог, лишь пройдя мимо дверей своей каюты. Изучая историю моих предшественников и копаясь в памяти тех, чьи личности вплавлены в мою, я поражался, сколь многие из них потеряли свои жизни по какой-нибудь нелепой случайности – бросившись в последнюю победоносную атаку или забежав тайком попрощаться к подруге на другом конце города. Вспомнив дорогу, я подумал, что, наверно, знаю, в какой части корабля находится моя новая каюта; я решил идти дальше по коридору, свернув в другой, как только смогу, а потом вернуться в прежний и так как-нибудь добраться до цели.
Свои утомительные скитания я опущу, дабы не утомлять и тебя, мой предполагаемый читатель. Довольно будет сказать, что я нашел лестницу вниз и коридор, который, как мне показалось, шел точно под тем, откуда я ушел, но вскоре он уперся в другую лестницу, а та, в свою очередь, вывела меня в лабиринт коридоров, трапов и узких проходов, где было темно, как в преисподней, пол дрожал под ногами и воздух становился все более теплым и влажным.
Спустя некоторое время в этой духоте я вдруг различил запах, едкий и знакомый, и пошел, выслеживая как мог этот запах; я, который столько раз хвастался своей памятью, теперь пробирался нюхом, словно брахет. Я прошагал, как мне представлялось, не меньше лиги и готов был закричать от радости, когда после стольких часов пустоты, тьмы и безмолвия вдруг показались знакомые места.
И я действительно закричал, потому что вдалеке увидел отблеск какого-то слабого света. Мои глаза так привыкли к темноте за те несколько страж, которые я бродил по внутренностям корабля, что, как ни был слаб этот свет, я разглядел пол под ногами и замшелые стены вокруг; я вложил нож в ножны и побежал.
Через мгновение вокруг меня уже были круглые вольеры с сотнями невиданных тварей. Я вернулся в хозяйство, где содержался живой груз; свет исходил от одного из вольеров. Я пробрался поближе и увидел, что в нем сидит не кто иной, как тот лохматый зверек, которого я помогал ловить. Он стоял на задних лапах, опершись передними на невидимую стену, окружавшую его, а его брюшко и особенно голые пальцы передних лап светились ярким фосфорическим сиянием. Я заговорил с ним, как с любимой кошкой, после возвращения из путешествия, и он, казалось, приветствовал меня, точно кошка, прижимаясь мохнатыми боками к невидимой стене и мяукая, заискивающе заглядывая мне в лицо.
Вдруг он выгнулся, ощерил зубы, и глаза его загорелись словно у демона. Я отпрянул было в сторону, но тут чья-то рука обхватила меня за горло и у моей груди блеснул нож.
Поймав убийцу за запястье и остановив нож на расстоянии одного пальца от собственного тела, я попытался поднять нападавшего и бросить через голову.
Меня называли силачом, но этот был все же слишком крепок для меня. Поднять его я смог легко – на корабле это нетрудно проделать и с дюжиной человек, – но он обхватил меня ногами как капканом. Я изогнулся, пытаясь сбросить его, и мы оба рухнули на пол. Я отчаянно старался увернуться от его ножа.
Вдруг он взвыл от боли прямо мне в ухо.
Оказывается, мы упали внутрь вольера, и зубы лохматого зверя сомкнулись на запястье убийцы.

7. ГИБЕЛЬ НА СВЕТУ

К тому времени, когда я смог встать на ноги, убийцы уже и след простыл. Несколько пятен крови, почти черной в свете золотой свечи, остались в круглых владениях моего друга. Сам он сидел на задних лапах, забавно, совсем по-человечески, сложив передние на груди. Свечение его угасало, и он принялся облизывать лапы и расчесывать ими шерстку на морде.
– Спасибо тебе, – сказал я, и он озабоченно повернул голову на мой голос.
Нож убийцы лежал неподалеку, большой, с широким лезвием и стертой деревянной рукоятью, похожий немного на грубый боло. Значит, его владелец, по всей вероятности, простой матрос. Я отбросил эту мысль и вызвал в памяти его руку – такой, какой я успел увидеть ее – мужская рука, большая, сильная и грубая, но без каких-либо отличительных признаков, насколько мне удалось разглядеть. Очень помогла бы делу пара недостающих пальцев, но по крайней мере теперь у него есть на руке одна отличительная примета – это глубокая рана от укуса.
Шел ли он за мной в темноте всю дорогу, по многочисленным лестницам и трапам, по всем этим извилистым коридорам? Непохоже. Значит, он наткнулся на меня случайно, решил воспользоваться моментом и напал – опасный человек. Пожалуй, решил я, лучше самому немедленно разыскать его, чем дожидаться, пока он оправится и сочинит какую-нибудь небылицу, чтобы объяснить рану на руке. Если я смогу узнать его, я сообщу о нем офицерам корабля; а если не хватит времени на это или же они не станут ничего предпринимать, я убью его собственноручно.
Высоко подняв золотую свечу, я начал подниматься по лестнице к каютам экипажа, выстраивая планы гораздо быстрее, чем перебирал ногами. Офицеры – капитан, о котором упомянул перед смертью стюард, – отремонтируют мою каюту или дадут мне другую. Я бы попросил еще приставить к двери часового – не для того, чтобы он защищал меня (ибо я намеревался пребывать там не дольше, чем этого требовали приличия), а скорее для того, чтобы моим врагам было на кого напасть. Затем я бы…
При очередном моем вздохе вдруг зажегся весь свет, который был в этой части корабля. Я увидел ничем не закрепленную железную лестницу, где я стоял, и через паутину ее прутьев зелень и желтизну зверинца внизу. Справа от меня свет неразличимых ламп терялся в перламутровой дымке; слева отсвечивала влагой темно-серая стена, словно темное пещерное озеро, поставленное набок. Надо мной вполне мог быть вовсе не корабль, а облачное небо, в котором где-то над тучами светило солнце.
Это длилось не дольше одного вздоха. Я услышал далекие возгласы – моряки сообщали друг другу то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было упустить из виду. Затем снова воцарилась тьма, еще более непроглядная, чем прежде. Я поднялся еще на сотню ступеней; свет помигал, словно все лампы устали так же, как я, и погас окончательно. Еще тысяча ступеней, и огонек золотой свечи превратился в маленькую синюю точку. Я погасил ее, чтобы сберечь остаток топлива, и продолжил подниматься в темноте.
Может быть, попросту оттого, что я выбирался из недр корабля к самой внешней его оболочке, которая удерживала наш воздух, меня пробрал озноб. Я попробовал шагать быстрее, чтобы согреться при ходьбе, но понял, что это выше моих сил. От поспешности я только начал спотыкаться, а нога, вспоротая асцианским пехотинцем в Третьей Битве при Орифии, грозилась погубить все остальное.
Одно время я боялся, что не узнаю этажа, на котором расположены каюты – моя и Гунни, – но я, не задумываясь, сошел с лестницы, на мгновение засветил золотую свечу и, распахнув дверь, услышал скрип петель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47