и хотя она была холодной, я только обрадовался, когда немного воды пролилось мне на грудь. Я вспомнил старинную сказку из коричневой книги, которую носил когда-то в память о Текле. В сказке говорилось про одного человека, который, заблудившись однажды ночью в глуши, встретил танцующих людей и присоединился к ним; когда пляски закончились, он пошел с ними и умыл лицо в источнике, невидимом при свете дня, и испил той воды. Его жена, по совету какой-то ведуньи, пошла через год, день в день, на то же место и услышала странную музыку, топот танцующих ног и пение мужа, но никого не увидела. Старая ведунья сказала ей, что ее муж испил воды другого мира, омылся ею и теперь никогда не вернется домой.
Так оно и вышло.
Я держался чуть в стороне от матросов, когда мы двинулись по белой улице, что вела от гавани к зданию на вершине горы, подойдя к троице в плащах и их пленнику ближе, чем осмеливались остальные. Но и мне самому не хватило смелости сказать им, кто я, хоть я и порывался по меньшей мере сотню раз. Наконец я раскрыл рот, но спросил только, состоится ли суд сегодня или завтра.
Женщина, разговаривавшая с нами, посмотрела на меня и улыбнулась.
– Тебе так не терпится насладиться видом его крови? – спросила она. – Придется потерпеть. Иерограммат Цадкиэль сегодня не восседает на Престоле Правосудия, поэтому мы проведем лишь предварительное слушание. При необходимости его можно устраивать и в его отсутствие.
Я покачал головой.
– Я повидал немало крови, поверьте мне, госпожа, и не горю желанием насладиться видом новой.
– Тогда зачем ты здесь? – поинтересовалась она, продолжая улыбаться.
– Я считал, что в этом мой долг, – сказал я ей правду, хотя и не всю. – Но что, если Цадкиэль не воссядет на престол и завтра? Позволят ли нам дожидаться его здесь? Разве все вы не иерограмматы? И откуда вы знаете наш язык? Я был так удивлен, услышав его из твоих уст.
Я шел в полшаге за ней, и она, соответственно, говорила со мной через плечо. Теперь же, улыбнувшись шире, она приотстала от остальных и взяла меня за руку.
– Столько вопросов! Как мне все их запомнить, не говоря уже о том, чтобы ответить?
Мне стало неловко, я принялся бормотать какие-то извинения; но прикосновение ее руки, теплой, с готовностью скользнувшей в мою ладонь, так сбило меня с толку, что я почти лишился дара речи.
– И все же ради тебя я попробую. Цадкиэль будет здесь завтра. Ты боишься, что придется слишком надолго оторваться от своих канатов и бочек?
– Нет, госпожа. Если бы я мог, я бы остался здесь навсегда.
Улыбка сошла с ее лица.
– Ты пробудешь на острове не больше дня после того, как все будет кончено. Ты – мы, если угодно, – должны сделать все, что в наших силах, за это время.
– Я тоже этого хочу, – ответил я и не солгал. Я сказал, что на вид она была обыкновенной женщиной среднего возраста, и она вполне подходила под это описание: невысокая, с морщинками в уголках глаз и губ, прядью волос, тронутых инеем. Но в ней присутствовало нечто, против чего я не мог устоять. Быть может, всего лишь дух этого острова – ведь многие простолюдины считают всех экзультанток красавицами. Возможно, ее глаза, большие и лучистые, цвета синего-синего моря, против которого бессильно время, или же что-то другое, ощущаемое неосознанно, но я вновь почувствовал себя таким, каким был давным-давно, когда встретился с Агией. Я испытал желание столь сильное, что оно казалось более одухотворенным, чем любая вера, – все плотское сгорало в собственном жгучем вожделении…
– После предварительного слушания, – сказала она.
– Да, конечно, – ответил я. – Конечно. Госпожа, я твой раб. – И сам толком не понял, с чем согласился.
Перед нами с воздушной легкостью облачного вала выросла лестница с широкими белокаменными ступенями и фонтанами по краям. Женщина взглянула вверх с дразнящей улыбкой, которая окончательно покорила меня.
– Если бы ты и вправду был моим рабом, я бы велела пронести меня по этой лестнице, не посмотрев на твою хромоту.
– С радостью, – ответил я и нагнулся, будто желая взять ее на руки.
– Нет-нет! – Она начала подниматься сама, легко, как девочка. – Что подумают твои товарищи?
– Что мне выпала большая честь, госпожа.
Продолжая улыбаться, она прошептала:
– А не подумают они, что ты бросил Урс ради нас? Ладно, у нас есть еще немного времени перед тем, как мы дойдем до суда, и я отвечу, как смогу, на твои вопросы. Не все из нас иерограмматы. Разве на Урсе дети саньясинов поголовно отличаются святостью? Я не говорю на твоем языке, и никто из нас не говорит. Впрочем, и ты не говоришь так, как мы.
– Но, госпожа…
– Ты не понимаешь.
– Не понимаю. – Я хотел сказать что-то еще, но ее слова показались мне настолько бессмысленными, что я не нашелся с ответом.
– Я все объясню после слушания. А сейчас я должна попросить тебя об одолжении.
– Все, что угодно, госпожа.
– Благодарю тебя. В таком случае ты отведешь эпитома на лобное место.
Я посмотрел на нее с изумлением.
– Мы испытываем его и сейчас будем слушать его дело – с согласия народов Урса, которые послали его на Йесод как своего представителя. Чтобы подтвердить это, человек с Урса, такой же представитель своего мира, как и он, хотя и с меньшей долей ответственности, должен привести его на суд.
Я кивнул.
– Ради тебя, госпожа, я повинуюсь, если ты объяснишь мне, куда я должен его привести.
– Отлично.
Она повернулась к мужчине и другой женщине со словами:
– У нас есть провожатый.
Они закивали, и она, взяв пленника за руку и притянув к себе (хотя он без особого труда мог бы оказать ей сопротивление), подвела его ко мне.
– Мы отведем твоих товарищей во Дворец Правосудия, где я объясню всем, что будет дальше. Думаю, тебе это объяснение навряд ли понадобится. Ты же… как твое имя?
Я замешкался, не зная, известно ли ей, как должны звать эпитома.
– Ну что, разве это такая тайна?
Скоро мне все равно пришлось бы раскрыть себя, хотя я и надеялся присутствовать на предварительном слушании, чтобы быть лучше подготовленным, когда настанет мой черед. Мы приостановились в дверях, и я сказал:
– Мое имя Северьян, госпожа. Будет ли мне позволено узнать твое?
Ее улыбка оказалась столь же обезоруживающей, как и в тот раз, когда я увидел ее впервые.
– Между собой у нас нет нужды в подобных вещах, но раз уж теперь я познакомилась с тем, кому до этого есть дело, назовусь Афетой. – Заметив мое смущение, она добавила: – Не бойся: те, кому ты назовешь мое имя, поймут, о ком идет речь.
– Благодарю тебя, госпожа.
– Теперь возьми его. Вы должны пойти под арку направо. – Она указала жестом. – Там будет длинный изогнутый коридор. Вы не собьетесь с пути, потому что сворачивать некуда, в том коридоре нет дверей. Проведи его до конца и доставь в Палату Слушаний. Взгляни на его руки – видишь, как он закован?
– Да, госпожа.
– В той Палате ты увидишь кольцо, к которому следует прикрепить его оковы. Сопроводи его туда и посади на цепь – там скользящий замок, ты разберешься быстро, – а потом займи свое место среди свидетелей. Когда слушание закончится, дождись меня. Я покажу тебе все чудеса нашего острова.
Ее голос ясно давал понять, что именно она имеет в виду. Я поклонился и произнес:
– Госпожа, я совершенно недостоин.
– Об этом буду судить я. Теперь ступай. Сделай, как тебе ведено, и получишь свою награду.
Снова поклонившись, я повернулся и взял великана за руку. Я уже говорил, что ростом он был выше любого экзультанта, и тут я не погрешил против истины. Он чуть не дорос до Балдандерса, но зато был стройнее, моложе и подвижнее (так же молод, как и я, подумалось мне, в тот день, когда я покинул Цитадель через Дверь Мертвых Тел, унося с собой «Терминус Эст»). Чтобы пройти под аркой, ему пришлось нагнуться, но он шел за мной, как годовалый баран на поводу у мальчишки-пастуха, который приручил его, а теперь собирается продать какой-нибудь семье, чтобы те охолостили беднягу и откормили для своего праздника.
Коридор являл форму яйца, какие чародеи ставят стоймя на столе. Потолок его сходился высоким, почти заостренным сводом, стены были разведены овально, а под ногами он становился чуть более плоским. Госпожа Афета сказала, что в коридор не выходит никаких дверей, но по обеим стенам его тянулись окна. Это озадачило меня, поскольку я предполагал, что он огибает зал суда, который расположен в центре здания.
Я стал выглядывать из окон направо и налево, сперва из любопытства, чтобы оглядеть Остров Йесода, потом с легким трепетом, видя, как он похож на Урс, и наконец с изумлением. Ибо покрытые снегом горы и луга уступили место странным помещениям, будто из каждого окна я заглядывал в совсем другое здание. В одном из них я увидел просторный пустой зал, уставленный рядами зеркал, еще один, побольше, где на полках в беспорядке стояли книги, тесную камеру с высоким зарешеченным окном и соломой на полу и темный узкий коридор с рядом металлических дверей.
Повернувшись к своему спутнику, я сказал:
– Они ждали меня, это ясно. Я вижу камеру Агилюса, подземелье под Башней Сообразности и прочие места. Но они думают, что ты – это я, Зак.
Словно его имя разрушило какие-то чары, он бросился на меня, тряхнув длинными волосами и открыв горящие глаза. Он попытался разорвать оковы. Мышцы на его руках напряглись, будто были готовы вот-вот вырваться из-под кожи. Почти машинально я подставил подножку и бросил его через бедро, как учил меня давным-давно мастер Гурло.
Он упал на белый камень, точно бык, свалившийся на арене, и казалось, от этого удара вздрогнуло все здание; но в тот же миг он снова оказался на ногах, связанный или нет, я не разобрал, и пустился бежать по коридору.

18. СЛУШАНИЕ

Я ринулся за ним и скоро понял, что шаги его хоть и широки, но неуклюжи – Балдандерс и то бегал лучше, – а кроме того, ему мешали связанные за спиной руки.
Но не один он испытывал затруднения. Казалось, к моей хромой ноге прицеплена гиря, и наверняка наша гонка была для меня куда болезненнее, чем для него его падение. Окна – может, колдовские, а может, просто виртуозно сработанные – нависали надо мной, пока я ковылял мимо. В некоторые я заглядывал, по остальным лишь пробегал взором, но все они оставались со мной, в пыльном чертоге, что находится за, а быть может, под моим сознанием. Была там плаха, на которой я некогда заклеймил и обезглавил одну женщину, темный берег реки и крыша гробницы.
Я посмеялся бы над этими окнами, если бы уже не смеялся ради того, лишь бы не заплакать. Эти иерограмматы, правящие вселенной и тем, что за ее пределами, не только приняли другого за меня, но еще и пытаются теперь напомнить мне, никогда и ничего не забывающему, события из моей же жизни, и делают они это (насколько я мог судить) гораздо менее искусно, чем моя собственная память. Ибо, хотя учтены были все мелочи, в каждой картине присутствовала неуловимая неточность.
Я не мог остановиться, по крайней мере мне так казалось; но наконец я все же повернул голову, хромая мимо одного из этих окон, и рассмотрел его с пристрастием, как не рассматривал ни одно другое. Оно открывалось в летний домик в увеселительном саду Абдиеса, где я допрашивал, а потом освободил Кириаку; и в одном этом долгом взгляде на окно мне вдруг открылось наконец, что я видел все эти места не так, как видел и запомнил их лично, но глазами Кириаки, Иоленты, Агии и других. Я ощущал, например, глядя в этот летний домик, присутствие за рамой окна чего-то страшного и в то же время милостивого – себя самого.
Это было последнее окно. Сумрачный коридор закончился, и передо мной встала вторая арка, сверкающая солнечным светом. При виде ее я проникся той тошнотворной уверенностью, понятной лишь членам нашей гильдии, что упустил клиента.
Я бросился под арку и увидел, что он стоит, растерянный, в портике Зала Правосудия, в окружении толпы. В тот же миг он заметил меня и попытался протолкаться к главному входу.
Я крикнул: «Остановите его!», но люди расступались перед ним и явно собирались задержать меня. Мне показалось, что я попал в один из тех снов, которые снились мне в бытность мою ликтором Тракса, и сейчас я проснусь, задыхаясь, с Когтем, впечатывающимся мне в грудь.
Какая-то маленькая женщина метнулась из толпы и схватила Зака за руку. Он стряхнул ее, как встряхивается бык, чтобы избавиться от дротиков в боку. Она упала, но вцепилась ему в лодыжку.
Этого оказалось достаточно. Я поймал его, и хотя здесь, где жадное притяжение Йесода почти не уступало притяжению Урса, я снова стал колченогим, но все же был силен, а он – скован. Взяв Зака рукой за горло, я согнул его как лук. Он сразу обмяк, и тем таинственным чувством, которым мы ощущаем намерения другого человека, стоит лишь прикоснуться к нему, я понял, что он больше не в силах сопротивляться. Я отпустил его.
– Драться не буду, – произнес он. – Хватит беготни.
– Хорошо, – сказал я и поднял на ноги женщину, которая помогла мне. Тут только я узнал ее и почти машинально глянул на ее ногу. Нога была совершенно здоровой, то есть полностью зажила.
– Спасибо, – пробормотал я. – Спасибо, Ханна.
Она смотрела на меня, вытаращив глаза:
– Я думала… Мне показалось, ты – моя хозяйка…
Мне часто приходится силой воли удерживать голос Теклы. Сейчас я позволил ему раздаться. Мы сказали еще раз:
– Спасибо, – и, улыбнувшись ее замешательству, добавили: – Ты не ошиблась.
Качая головой, она скрылась в толпе, а я краем глаза увидел, как высокая женщина с черными локонами появилась в той самой арке, откуда вышли мы с Заком. Даже спустя столько лет я безошибочно узнал ее, безошибочно и сразу. Мы попытались вспомнить ее имя. Оно застряло в нашем горле, и мы остались немы и бессильны.
– Не плачь, – сказал Зак, и его низкий голос прозвучал как-то по-мальчишески. – Не надо, пожалуйста. Уверен, все будет хорошо.
Я повернулся к нему, чтобы объяснить, что не плачу, и почувствовал слезы на собственных щеках. Если я и плакал раньше, то лишь таким малолеткой, что едва помню это – ученикам положено сдерживать слезы, в противном случае остальные затравят их до смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47