— Ты!… Ты!…Она не нашлась, что бы такого сказать убийственного, дабы ранить хотя бы его самолюбие, коли не тело. К тому же соль разъедала порезы на боку, а солнце нагревало голову, и пришлось нырнуть, дабы остудиться.— Ну, плыви, плыви! — поторопил Билл. — Спасай меня!..И она поплыла. Сказала лишь:— Меня ненадолго хватит! Нет пресной воды, еды… Мы утонем!— Ты постарайся! Я очень важная персона!И опять ей нечего было сказать ему в ответ. Злость сбивала дыхание, и Мятниковой то и дело приходилось прихлебывать соленой воды.— Ты — собачий медалист!— Говорят, что собаки умнее человека, — ответил крыс. — Конечно, не все…Его невозможно было пробить. Она знала, что и пытаться не стоит. Нет у него такого органа, нет у мерзкой крысы души!Дальше они плыли в полном молчании. Удивительно, но Лиля совсем не уставала, словно была крысой водяной, а не сухопутной… Наступила ночь, и над океаном зависла огромная желтая луна.— Как моя медаль, — сравнил Билл.Луна светила щедро, и при этом грустном подобии солнца, в заемных лучах, Мятникова вдруг увидела рыбку, которую автоматически схватила зубами и тотчас проглотила, не жуя. А потом другую… И еще несколько поймала, набив мягкими косточками и плавниками живот…К утру она вдруг почувствовала ужасающую боль в хвосте.— Что ты делаешь?!. — закричала Лиля.— Я ем, — ответил Билл.— Что ты ешь?— Твой хвост!— Ах, ты паразит! — закричала она, вновь попыталась поднырнуть под крыса, чтобы нанести ему рану, но он так ей врезал по животу…— Не могу же я умереть голодной смертью! — пояснил. — Но ты не волнуйся, я буду есть твой хвост по частям. Надо экономить! На сегодня я закончил!..— Ты — редкая сволочь! Я тебя спасаю, а ты меня ешь!..— Если спасаешь, то спасай до конца!— Хочешь, я поймаю тебе рыбу?— Тогда мне придется тебя отпустить, — подумал Билл вслух. — И ты уплывешь. Следовательно, я погибну… Буду есть твой хвост…— Тебе никогда не стать человеком! — в сердцах произнесла Мятникова.— Это правда…— Так и сдохнешь крысой!— Боюсь, тебя ожидает то же самое…Вдруг она осознала его слова, так ясно и так драматично, что слезы брызнули из глаз! А ведь все из-за него! Не будь Билла, жила бы Мятникова в своем человеческом теле… Она зажмурилась изо всех сил и проговорила про себя из какой-то детской сказки:— Вот я, вот я, превращаюсь в ЧЕЛОВЕКА!После этих слов, она посчитала до трех и открыла глаза, вновь обнаружив крысиные лапы, неутомимо двигающиеся в воде.— Ты — глупая! — частично подслушал мысли подруги Билл. — Все животные хотят стать людьми, но еще никто и никогда не осуществил своей мечты!— Ты тоже хочешь стать человеком?— Конечно.— Чтобы ты стал тогда делать?— Я бы вставлял глупым крысам чипы в мозги, ел бы колбасу и был бы, как Слизкин.— А каким был Слизкин? — спросила Мятникова, продолжая плакать.— Он научил меня всему. Был заботлив, самоотвержен…— Что тебе мешает быть заботливым, самоотверженным?— Инстинкт самосохранения. У людей его очень мало… Когда-то Слизкин рассказал мне, что грызунов в пять раз больше, чем всех остальных млекопитающих, вместе взятых. Потому что мы знаем самую главную цель всякого существа — выжить! Я выживаю и потому ем твой хвост…Дальше они вновь плыли молча. Ей вновь ночью попалась стайка рыбешек, и она поела. А утром он опять откусил часть ее хвоста.На это раз она не закричала, а лишь сдавленно застонала.И вновь они плыли.Она вдруг поняла, что, когда он доест ее хвост, то примется пожирать и ее саму.— Совершенно верно, — подтвердил Билл. — Но я тебя экономлю…— Спасибо…Еще три раза Билл откусывал от ее хвоста, а потом она увидела большой белый корабль, стоящий под светом луны, словно волшебный. Там, наверху, на палубе, играла музыка, звучал человеческий смех, взлетали яркими снопами петарды и салюты.— «Академик Иванов», — прочитала Мятникова на борту и увидела толстенную якорную цепь, уходившую в пучину морскую. — Мы спасены!— Да? — обрадовался Билл.— Мы заберемся по этой цепи в трюм корабля, и он отвезет нас на землю.Так и сделали. Лезли вверх, словно горную вершину штурмовали…А потом мчались с быстротой молнии, метались среди человеческих ног под истошный женский визг, пока, наконец, не скатились по лестнице со средней палубы в трюм.Дышали тяжело и печально.А наверху богатые женщины выговаривали капитану:— У вас крысы на борту!— Такие огромные, как медведи! — истерически вскрикивала тетя, габаритами не уступающая гималайской породе.— Защитите наших женщин и детей от инфекций! — слышались голоса.Капитан был мужчиной тертым. Его уравновешенность не могла поколебать и сотня истерических женщин. Он взял в одну руку бокал с шампанским, в другую микрофон, подул в него и произнес маленькую речь.— Уважаемые дамы и господа! — продемонстрировал капитан чудесный бас. — Вы все образованные люди и, конечно, читали много художественной литературы, в которой описываются всевозможные крушения кораблей. Вы все прекрасно знаете, что первыми покидают судно… Кто?— Крысы… — загудело общество.— Правильно. Отсюда вывод: на нашем корабле крысы есть, а значит…— Значит, мы не тонем, — проверещала худющая брюнетка в декольте.— Слава Богу! — вскричал капитан. — На нашем корабле есть женщина-логик! И за нее я хочу поднять этот бокал! — Он лишь слегка пригубил, профессионально отметил восстановившееся спокойствие и незаметно кивнул ансамблю…— Feelings… — услышала доносящееся с палубы Мятникова. Это была ее любимая песня, в которой говорилось о чувствах, которых у нее никогда не было… Или почти не было… Эх, Коровкин…В этот момент пришлось забыть о музыке, так как Лиля почувствовала, что в трюме они с Биллом совсем не одни. Глаза привыкли к темноте, и спасенные рассмотрели с десяток крыс, совсем не маленького размера, которые, пригнув головы, медленно приближались к непрошенным гостям.— Нас здесь не ждали, — оценил Билл.— Порвут на коврики, — предположила Мятникова.— Небоись…За крупными крысами подкрадывались и мелкие, сверкая в темноте красными глазами.— Сейчас бросятся, — предупредил Билл. — Иди ко мне за спину!..Она вовсе не ожидала от него такого благородства, но среагировала быстро, укрывшись за его толстым задом.То, как дрался Билл, можно было назвать искусством. Все его движения были молниеносно быстры, но и изящно ленивы. Он ничуть не волновался, вспарывая хозяевам животы, перекусывая глотки. Одной лапой вообще не пользовался, да и с места не сходил, так что Лиля ощущала себя, как в театре… Биллу понадобилось минут семь-восемь, чтобы навалить кучу трупов, на которую он взобрался, продемонстрировал перетрусившей мелочи медаль и яростно пискнул в отступившую толпу, объявив себя вожаком.Несогласных не было, новеньким выделили самое сухое место в трюме, и жизнь пошла своим чередом. Хвост у Мятниковои, а вернее, его обрубок, зажил в один день, Билл иногда подходил к ней сзади, и она, вновь беременная, слушала вечерами свою любимую песню.— Feelings… — соблазнял одиноких капитан.А потом они неожиданно приплыли. Мятникова услышала, как женский голос вещал через громкоговоритель:— Внимание, внимание!.. Наш «Академик Иванов» пришвартовался в порту города-героя Новороссийска. Господ, прибывших первым классом, ожидает автобус «мерседес» с номерным знаком 34-41. Остальные отправятся комфортабельными автобусами «Икарус» к поезду, отбывающему через два часа в столицу нашей Родины город Москву.— Какая Москва? — крякнул Билл. — Соединенные Штаты Америки где?..— Скажи спасибо, что жив остался!..Американский герой Билл вдруг стал грустным и в дальнейшем безропотно подчинялся Мятниковой.Им вновь удалось пробраться в багаж, и следовали они до Москвы в полном комфорте. По пути она родила шестерых крысят, которых Билл есть отказался, но они и сами померли, так как у Мятниковои не оказалось молока.Билл всю дорогу молчал и даже на вопросы подруги не отвечал. Лишь когда они мчались галопом через весь Курский вокзал, вдруг проговорил:— Слизкин… Василий Кузьмич…И здесь она решила его бросить. Забыть навсегда мелочного героя с чипом в башке и без души в груди.Она напрягла все свои силы, отпрыгнула в сторону и стрелой полетела к какой-то торчащей из земли трубе. Собираясь нырнуть в нее, она лишь на мгновение глянула назад, обнаружив Билла сидящим по-собачьи и грустно смотрящим ей вслед. И совсем не блестела на солнце медаль. Истерлась позолота…Она бежала по каким-то коммуникациям и плакала. Сама не знала о чем. Наверное, ей больше не хотелось быть крысой, не хотелось рожать мертвых детенышей и подставлять свой зад по первой прихоти какого-то урода… Она услышала под землей звуки метро и поняла, что поедет домой. Она вернется на свою блочную Родину, прогрызет в двери квартиры дыру и будет жить по-человечьи… В крысином облике… 19 Вова Рыбаков пролежал на полу недвижимым два дня. Истощился до предпоследнего дыхания, а когда все же пополз на кухню хлебнуть из-под крана воды, обнаружил по пути прямоугольный листок, на котором было написано по-иностранному и имелась пропечатанная цифра с многочисленными нулями.«Это же мой кленовый лист! — осознал Вова. — Бывший…»Дополз до ванной и обнаружил там тысячи таких же прямоугольных листков с аналогичными буквами и цифрами.— Что же это такое? — сдавленно спросил он у потолка.Выбежал на улицу и сразу к деревьям. Уже подбегая, хватался ладошкой за сердце…Возле некоторых осин и кленов стояли люди и обсуждали происходящее.— Аномалия какая-то, — поставил диагноз мужик с напряженно-умным лицом и с крестом пластыря на лбу. — Катаклизм…— Симпатичные, — порадовалась старушка из шестого подъезда. — Обратная сторона пустая, можно блокнотики делать для записей.— И сметать их легче, чем листья, — поддержала радость дворничиха. — А уж как горят!..— Осени не будет, — тихонько проговорил Вова Рыбаков.— А кто любит ее, эту твою осень! — осклабился мужик с пластырем. — Только Пушкин. А Пушкина замочили лет триста назад! Ты тоже Пушкин?— Нет, я — Рыбаков, — признался Вова, вспоминая, какие хорошие рисунки были у классика.— А если не Пушкин, вали отсюда!— Да это наш, — вступилась дворничиха. — Вовка!— А чего он здесь атмосферу перегаром мучает?! — спросил мужик.— Иди, Вовка, — подтолкнула Рыбакова в спину работница метлы. По-доброму подтолкнула, чтобы чего не вышло.Он пошел, растерянный, с поникшей головой, а потом ноги как-то сами сначала ускорили ход, а потом и вовсе понесли, как конягу какую. Он носился вокруг дома, подбегая к каждому, и сообщал:— Осени не будет! Не будет осени!..Кто-то от него шарахался, кто-то просто вертел пальцем у виска, а Рыбаков не унимался.— Осени не будет! — кричал. — Не будет!А потом помчался по лестнице на свой этаж, ворвался в квартиру с открытым окном и улыбающимся ангелом на стене, встал на подоконник и закричал на всю округу:— Осени не будет! Осени не будет! Осени не будет никогда!!!Его слабый, пропитой голос только кошки на крыше услыхали, да и то не испугались. До двуногих же его голос не долетал, остывал звук где-то на полпути и умирал. Тогда Рыбаков в последний раз сказал, что осени не будет, оттолкнулся от подоконника, расправив руки, как крылья и полетел. Вниз…На сей раз ангел не стал спасать его, просто смотрел с грустью вослед.А Вова, пролетев десять этажей, превратился в осенний лист, который, медленно кружась, ввинчиваясь в воздух, слетел к земле…Это был последний и единственный осенний лист в городе Москве. Он совсем медленно проплыл последний метр и накрыл собой огромную крысу, прячущуюся в траве.Мятникова так испугалась, что просто вжалась в землю и закрыла глаза… А когда открыла их, чувствуя, что ничего страшного не произошло, обнаружила перед своей мордой женскую руку, которая сжимала мужскую. И тяжесть во всем теле была огромная…Повернула голову и обнаружила лежащим поперек нее человека мужского пола. С трудом выползла из-под него и узнала в дядьке художника, проживающего в соседнем подъезде. Удивилась, как тот не раздавил ее… И тут что-то шарахнуло ее по самому сердцу.«Главное, чтобы это был не сон! — просила она Господа. — Пожалуйста, Господи!!!»Она щипала свое человеческое тело пребольно, дергала его за волосы, наступала ногой на ногу и… Оставалась человеком…Пожалуй, счастливее момента в ее жизни не было. Она не смеялась, не плакала теперь, просто горела солнечным огнем изнутри…Потом она с нежностью посмотрела на тело художника, почти с любовью подумала о нем, что пьяненький, сердечный, подняла его на руки, подивившись легкости плоти, и понесла без усилия домой…Ее квартира была опечатана ДЕЗом, но она смело сорвала эту никчемную полоску бумаги, толкнула дверь ногой и внесла свою не тяжелую ношу в родную квартиру.Ее сейчас все волновало — и запах старой мебели, и дешевые постеры на стенах, и звуки капающей в кухне воды из крана. Волновало и радовало… Она бережно уложила мужичка на свою кровать и погладила его по щеке.Рыбаков открыл глаза и посмотрел на нее.— Это ты? — спросил он.— Я, — ответила она.— Почему тебя так долго не было?— У меня было очень много дел…— Сколько лет прошло?— Может, двадцать, может, больше…— А зачем ты надела вуаль?Она обернулась к зеркалу и впервые за очень долгое время увидела свое лицо в мелких шрамах. Но они более не гноились и не производили отталкивающего впечатления. Просто шрамы сеточкой.Действительно, вуаль, подумала она.— Знаешь, мне нравится носить вуаль…Он улыбнулся, уткнулся лицом в ее большую ладонь…Они не видели ангела, слетевшего со стены его квартиры и подглядывающего в ее окно. Божественный посланец медленно размахивал крыльями, нагоняя в эту крохотную квартирку всю любовь мира.— Ах, — проговорила она.— Ах, — вторил он. * * * Билл целых два часа прождал на Курском вокзале. Сидел собачонкой и глядел по сторонам. Что-то внутри у него сорганизовалось не так, как обычно, что-то натянулось до обрыва, беспокоилось в животе.Он ее не осуждал за то, что убежала. Молодая, должна бегать туда-сюда… Билл знал, что более ее никогда не увидит, и вот странное дело — ощутил какую-то маяту в центре своего толстого живота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30