https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/verhni-dush/
Ты все делаешь качественно, Никита.
ВАГАНОВ. Мерси! (Смеется.) Кажется, где-то в недрах целой системы созревает для тебя не один и не сухой факт…
Да, это было в те времена, когда Никиту Ваганова, как преступника на место преступления, ежедневно тянуло в кабинет Егора Тимошина, чтобы разнюхать, знает ли он хоть что-нибудь о вырубке огромного кедровника и о преступной махинации с утопом древесины в комбинате «Сибирсклес»? Он, собственно, тогда и сам не верил, что государство можно обмануть так нахально и просто: украсть сто пятьдесят тысяч кубометров леса из четырех миллионов – отъявленный скептик рассмеется недоверчиво! Егор Тимошин входил в число ревностных оптимистов, но все-таки Никиту Ваганова тянуло в кабинет Тимошина, день считался напрасно прожитым, если он не видел слегка располневшее лицо с крупными белыми зубами и медленной-медленной улыбкой, которая успокаивала Никиту Ваганова ровно на сутки. О, как боялся он, что какой-нибудь доброхот, реально оценив крупность дела, исписав целую ученическую тетрадь, постучится в двери корреспондента центральной газеты!
– Твой последний очерк был хорош! – сказал Егор Тимошин. – Редактор мне по секрету сказал, что не мог сократить даже трех строчек… Молодец, Никита, ей-ей, молодец!
* * *
… Через десять лет Никита Ваганов напишет прекрасную статью о роли некрупных, но многочисленных фактов в журналистской работе писателя и журналиста Егора Егоровича Тимошина, только в самом конце статьи мельком проговорив, что «возможна и другая концепция отношения к факту и определению его значимости», а лет пять спустя, после статьи о Тимошине, университетский товарищ Никиты Ваганова – соперник, злой и умный соперник – Валька Грачев опубликует тоже хорошую и умную статью о своеобразном использовании фактов в работах выдающегося журналиста Н. Ваганова…
* * *
Егор Тимошин вздохнул.
– Утром был в обкоме, – сказал он. – Положение тяжелое, особенно с картошкой… Ну а леспромхозы? К Новому году, как обычно, наверстают упущенное? А?
К пятидесяти двум годам Егор Тимошин завел и вырастил троих детей, похоронил жену, сошелся с женщиной-врачом, которая всеми силами пыталась спасти первую жену; с ней завел еще одного ребенка, и все было прекрасно: семья оставалась единой и теплой, управляемая мягко и ненавязчиво новой женой и матерью. Сам Егор только медленно-медленно улыбался и помалкивал, и, судя по всему – железной нервной системе, несуетности, добродушию, – Егор Тимошин должен был прожить долго.
– Преодолевать трудности, созданные нами же, мы прекрасно умеем! – негромко сказал Никита Ваганов. – Пустой мешок не заставишь стоять.
Ни слова всерьез, ни фразы без шутки или попытки шутки – так жил Никита Ваганов, никогда не разговаривающий ни с кем серьезным тоном, но везде, начиная со школы и кончая газетой «Знамя», его считали человеком предельно серьезным: вот еще одно доказательство того, что репутация создается не речами, а поступками, которые у Никиты Ваганова были только серьезными и крупными. Таким образом, «выкаблучиванием» Никита Ваганов никого обмануть не мог, исключая Егора Тимошина, который, будучи ленивым карасем, не только добровольно проглотит крючок жестокого удильщика, но так и не поймет распределения ролей.
– Мне, поди-ка, надо иттить! – зевая, сказал Никита Ваганов. – Известно ли тебе, что четырехлетний ребенок задает в день в среднем четыреста тридцать семь вопросов?
Завершением длинной цепочки сложных ассоциаций была мысль Никиты Ваганова о том, что ему в жизни не просто везет, а выпадают самые крупные выигрыши в этой заведомо проигрышной лотерее. Ничего нет удивительного в том, что Никита Ваганов – цветущий и жизнестойкий – в двадцать пять неполных лет считал человеческое бытие проигрышной лотереей – он понял это, кажется, на двенадцатом году, увидев в сиреневых кальсонах своего бедного отца, невезучего школьного учителя, живущего одной неисполнимой мечтой – купить автомобиль. День, когда двенадцатилетний Никита Ваганов скажет себе: «Проигрышная лотерея!» – запомнится на всю жизнь, но было бы ошибкой думать, что именно в этот день родился пессимист, выбирающий между кабаком, камерой следователя или каморкой ночного сторожа. Наоборот, именно в этот момент появилось то, что сейчас именовалось длинно и торжественно – специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Борисович Ваганов…
III
Итак, специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Ваганов стоял в приемной редактора Кузичева и размышлял, войти или не войти в святилище, так как это было еще в те дни, когда Никита Ваганов порой сомневался в редакторе Владимире Александровиче Кузичеве: вопреки всем обстоятельствам все-таки не верил, что редактор в трудную минуту протянет ему руку и поможет подняться на первую ступеньку – самую главную! – головокружительной карьеры. Да, это самое тяжелое – первый шаг. И Никита стоял в приемной с таким напряженным лицом, точно делал решающий ход в партии мирового шахматного первенства. «Знает – не знает!» – гадал он, уже почти месяц подозревающий, что редактор «Знамени» Владимир Александрович Кузичев пронюхал об афере с лесом, произведенной руководством комбината «Сибирсклес» весной и осенью прошлого года… но…
Никита Ваганов не вошел в кабинет редактора «Знамени». Удивленной секретарше Нине Петровне он сказал протяжно и наставительно: «Главное, ребята, сердцем не стареть!» – подмигнул ей, сделал губы ижицей, после чего выбрался из приемной, вспоминая бог знает по какой ассоциации киплинговское: «Ты и я – стая!» Заметим, что он не знал точно, как поведет себя редактор газеты «Знамя» Кузичев, член бюро обкома, в деле об утопе древесины и варварской вырубке кедровников, но уже догадывался – звериным своим чутьем, – что Кузичев останется Кузичевым, человеком честным – к честным и добрым – к добрым.
Редакционный коридор жил обычной жизнью редакционного коридора; пробегали с гранками или с черновиками в руках сотрудники «Знамени», шлялся по коридору метранпаж; рассыльная Груша – девушка образованная и эмансипированная – прислонившись к стенке, читала учебник русского языка; сидел на подоконнике Володька Фогин – тщеславный малый с лошадиным лицом, работающий литсотрудником в отделе информации, которым командовал сам Боб Гришков – фигура важная. В дверную ручку кабинета Ивана Мазгарева была сунута свежесверстанная полоса, что значило: Мазгарев отбыл для поисков проверочного материала в университетскую библиотеку.
В промышленном отделе газеты сидели трое: заведующий отделом Яков Борисович Неверов, Борис Яковлевич Ганин и Нелли Озерова. Окрещенные Никитой Вагановым «неграми», они и на данном, так сказать, этапе созидали непреходящие ценности. Заведующий отделом создавал передовую статью под свежим заголовком «Дню рыбака – достойную встречу», Борис Ганин с кислой физиономией писал очерк о каком-то начальнике – это он-то, известный противник начальства всех мастей и рангов; Нелли Озерова, гениальный организатор авторского материала, правила очередную статью под рубрику «На экономические темы». Шариковая ручка свистела, бороздя дрянную газетную бумагу, глаза Нелли светились творческим восторгом.
– Негритосам привет! – произнес Никита Ваганов после того, как с комфортом устроился на знаменитом дерматиновом диване. – Вы энаете все и еще немножко, Яков Борисович! Скажите нам, пожалуйста, кто изобрел шариковую ручку?
– Империалисты всех мастей! – мгновенно включился в игру заведующий промышленным отделом. – Чтобы не брызгали чернила, когда пишут клеветнические статьи.
Воплощением невинности, скромной красоты и трудолюбия была Нелли Озерова, как Гретхен с немецких солдатских открыток.
* * *
… Она, любовь Никиты Ваганова длиною в жизнь, родит от него ребенка, естественно, утверждая, что это ребенок ее мужа Зиновия Зильберштейна – крупного ученого, раньше Никиты Ваганова сделавшегося москвичом, а в конце концов – академиком, как и рассчитывала Нелли Озерова. Он будет даже выступать в газете «Заря» с блестящими статьями по вопросам сельского хозяйства. Зиновий Зильберштейн – обманываемый муж – всегда был и будет отгороженным от жизни книжным червем. Сына Нелли Озеровой родной отец не оставит без помощи и поддержки на протяжении всей своей жизни. Никита Ваганов сделает маленькое усилие, и инженер Владислав Озеров – мать ему даст свою девичью фамилию – станет начальником гигантского цеха и секретарем комсомольской организации на гигантском заводе, потом – следствие второго толчка – уйдет в заместители главного инженера. В отроческие годы сын Нелли Озеровой и Никиты Ваганова будет иметь модные джинсовые костюмы, батники, дубленки, магнитофоны, прекрасное теннисное снаряжение и так далее и тому подобное. Короче, он будет жить нисколько не хуже, чем дети Никиты Ваганова от законной жены Ники Астанговой… А сегодня Никита Ваганов не знает, что будет любить Нелли Озерову всю жизнь…
* * *
– По той же причине шариковые ручки пришлись по душе Бореньке Ганину! – торжественно заявил Никита Ваганов, зная, о ком и что пишет Ганин. – Интересно знать, какого директора он сейчас снимает с работы, не брызгая чернилами? Боря, отзовись!
– Мешаешь! – лениво откликнулся полный и рыжий Борис Ганин. – Прерываешь крылатый полет моей творческой мысли, а сам, конечно, уже отписался… Ну, угробил Володьку Майорова?
Погладив себя по животу, Никита Ваганов важно ответил:
– Мы не угробили! Мы их учим жить. Мы не какой-нибудь там кровосос Ганин, который отнимает партийные билеты и сеет по сибирской земле детей, протягивающих исхудалые ручонки к своим еще вчера титулованным папам… Нелли, он зверь, этот Борис Ганин, не правда ли?
Нелли Озерова нежно ответила:
– Нет, он хороший и добрый! Боря, я – твой союзник!
Заведующий отделом Яков Борисович Неверов сказал:
– Вы не поверите, Никита, но «Я наоборот» пишет хвалебный очерк о директоре сплавной конторы…
«Я наоборот» – так Яков Борисович Неверов назвал Бориса Яковлевича Ганина; и эта кличка закрепилась за обоими.
Никита Ваганов принялся внимательно изучать полного, рыжего и низкорослого Борьку. Лицо горело, глаза пьяно влажнели, руки от возбуждения подрагивали – такого еще не бывало в обозримом прошлом. Снимал с работы директоров и всякое начальство Борис Ганин с холодной головой и стальными руками. Никита Ваганов как бы между делом продолжил:
– Боря, я знаю, кто герой! Это Александр Маркович Шерстобитов?
О! Да, да и еще раз да! На самом деле сильная личность, на самом деле глыба, на самом деле директор милостью божьей, но кто первым навел Ганина на Шерстобитова и почему навел в то же время, когда Никита Ваганов собирался в статье «Былая слава» смешать с опилками директора другой – в принципе неплохой – сплавной конторы? Была, была связь между этими двумя событиями! Ох, как легко остаться в дураках! А почему Никита Ваганов все-таки выжидал, хотя мог бы уже снимать прохладные сливки с известного одному ему дела…
– Батю-ю-ю-ю-шки энд мату-у-у-у-шки! – произнес Никита Ваганов.
Мысль работала лихорадочно, а поэтому плохо и примитивно. Не значило ли все это, что события уже происходили, а не собирались происходить, как думал пять минут назад Никита Ваганов. Машина, получается, вращалась на полном ходу, а он, Никита Ваганов, весенним теленком разгуливал по кабинетам, простаивал в нерешительности возле редакторских дверей, болтал как ни в чем не бывало с Егором Тимошиным. Преступная и расслабляющая нерешительность, интеллигентское самокопание, размягчение воли, слабинки характера, потеря бдительности – так можно пропустить и тот час, когда небо осыплют алмазы и в парках закрутятся карусели!.. Скоро, буквально через сутки, выяснится, что Никита Ваганов ничего не пропустил, ни на секунду не опоздал, он, если хотите, сделал несколько опережающих события шагов…
– Боря, дорогой Боря! – проникновенно сказал Никита Ваганов. – Лучше возьми нож и зарежь Шерстобитова, чем публиковать о нем очерк… Смилостивься, Боря!
* * *
… Именно после опубликования очерка звезду Александра Марковича Шерстобитова на некоторое время прикроет облачко, и по элементарно ясной причине. Газета с очерком ляжет утром на стол директора комбината «Сибирсклес» Арсентия Васильевича Пермитина, он прочтет его, рассвирепев до неистовости, немедленно свяжет логической нитью два события: хвалебную оду Шерстобитову и разгром Майорова – любимца. Позиция областной газеты «Знамя» обнажится, действия редактора Кузичева окажутся точно направленными. В статье о Владимире Майорове будут употреблены эпитеты «сговорчивая беспринципность», «бесхребетность», тогда как в очерке о Шерстобитове рассыпаны эпитеты: «честный», «принципиальный», «неподкупный».
– Прогоните меня! – жалобно попросил Никита Ваганов. – Мне надо трудиться!
– Иди прочь, Ваганов! – обрадовался Ганин. – Знаешь, иди себе, иди, иди, иди…
Никита Ваганов пошел прочь из промышленного отдела областной газеты «Знамя», чтобы уже в своей комнате, хорошенько и окончательно все продумав, принять решение. Решение твердое и безоговорочное… Он поднял телефонную трубку, набрал номер:
– Здравствуй, Ника! Рад слышать тебя… Знаешь что, старушка, пожалуй, сегодня я буду свободен, и если ты не раздумала… Ах, вот как? Сегодня ты не можешь? Отлично! Значит, завтра и на прежнем месте. Лады? Целую!
* * *
И опять минут семь Никита Ваганов простоит перед дверями кабинета редактора «Знамени» В. А. Кузичева, размышляя, войти или не войти, хотя казалось, что колебаний не должно быть. А он не решался, хотя было и заделье. Но все-таки неплохо было бы знать, почему «Знамя» хвалит Шерстобитова? Пошлый детективный сюжет. Есть две версии. Первая: редактор не знает об утопе древесины. Вторая: редактор хочет смести с лица земли Пермитина, так как «панама» с лесом – дело рук только и только одного Пермитина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
ВАГАНОВ. Мерси! (Смеется.) Кажется, где-то в недрах целой системы созревает для тебя не один и не сухой факт…
Да, это было в те времена, когда Никиту Ваганова, как преступника на место преступления, ежедневно тянуло в кабинет Егора Тимошина, чтобы разнюхать, знает ли он хоть что-нибудь о вырубке огромного кедровника и о преступной махинации с утопом древесины в комбинате «Сибирсклес»? Он, собственно, тогда и сам не верил, что государство можно обмануть так нахально и просто: украсть сто пятьдесят тысяч кубометров леса из четырех миллионов – отъявленный скептик рассмеется недоверчиво! Егор Тимошин входил в число ревностных оптимистов, но все-таки Никиту Ваганова тянуло в кабинет Тимошина, день считался напрасно прожитым, если он не видел слегка располневшее лицо с крупными белыми зубами и медленной-медленной улыбкой, которая успокаивала Никиту Ваганова ровно на сутки. О, как боялся он, что какой-нибудь доброхот, реально оценив крупность дела, исписав целую ученическую тетрадь, постучится в двери корреспондента центральной газеты!
– Твой последний очерк был хорош! – сказал Егор Тимошин. – Редактор мне по секрету сказал, что не мог сократить даже трех строчек… Молодец, Никита, ей-ей, молодец!
* * *
… Через десять лет Никита Ваганов напишет прекрасную статью о роли некрупных, но многочисленных фактов в журналистской работе писателя и журналиста Егора Егоровича Тимошина, только в самом конце статьи мельком проговорив, что «возможна и другая концепция отношения к факту и определению его значимости», а лет пять спустя, после статьи о Тимошине, университетский товарищ Никиты Ваганова – соперник, злой и умный соперник – Валька Грачев опубликует тоже хорошую и умную статью о своеобразном использовании фактов в работах выдающегося журналиста Н. Ваганова…
* * *
Егор Тимошин вздохнул.
– Утром был в обкоме, – сказал он. – Положение тяжелое, особенно с картошкой… Ну а леспромхозы? К Новому году, как обычно, наверстают упущенное? А?
К пятидесяти двум годам Егор Тимошин завел и вырастил троих детей, похоронил жену, сошелся с женщиной-врачом, которая всеми силами пыталась спасти первую жену; с ней завел еще одного ребенка, и все было прекрасно: семья оставалась единой и теплой, управляемая мягко и ненавязчиво новой женой и матерью. Сам Егор только медленно-медленно улыбался и помалкивал, и, судя по всему – железной нервной системе, несуетности, добродушию, – Егор Тимошин должен был прожить долго.
– Преодолевать трудности, созданные нами же, мы прекрасно умеем! – негромко сказал Никита Ваганов. – Пустой мешок не заставишь стоять.
Ни слова всерьез, ни фразы без шутки или попытки шутки – так жил Никита Ваганов, никогда не разговаривающий ни с кем серьезным тоном, но везде, начиная со школы и кончая газетой «Знамя», его считали человеком предельно серьезным: вот еще одно доказательство того, что репутация создается не речами, а поступками, которые у Никиты Ваганова были только серьезными и крупными. Таким образом, «выкаблучиванием» Никита Ваганов никого обмануть не мог, исключая Егора Тимошина, который, будучи ленивым карасем, не только добровольно проглотит крючок жестокого удильщика, но так и не поймет распределения ролей.
– Мне, поди-ка, надо иттить! – зевая, сказал Никита Ваганов. – Известно ли тебе, что четырехлетний ребенок задает в день в среднем четыреста тридцать семь вопросов?
Завершением длинной цепочки сложных ассоциаций была мысль Никиты Ваганова о том, что ему в жизни не просто везет, а выпадают самые крупные выигрыши в этой заведомо проигрышной лотерее. Ничего нет удивительного в том, что Никита Ваганов – цветущий и жизнестойкий – в двадцать пять неполных лет считал человеческое бытие проигрышной лотереей – он понял это, кажется, на двенадцатом году, увидев в сиреневых кальсонах своего бедного отца, невезучего школьного учителя, живущего одной неисполнимой мечтой – купить автомобиль. День, когда двенадцатилетний Никита Ваганов скажет себе: «Проигрышная лотерея!» – запомнится на всю жизнь, но было бы ошибкой думать, что именно в этот день родился пессимист, выбирающий между кабаком, камерой следователя или каморкой ночного сторожа. Наоборот, именно в этот момент появилось то, что сейчас именовалось длинно и торжественно – специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Борисович Ваганов…
III
Итак, специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Ваганов стоял в приемной редактора Кузичева и размышлял, войти или не войти в святилище, так как это было еще в те дни, когда Никита Ваганов порой сомневался в редакторе Владимире Александровиче Кузичеве: вопреки всем обстоятельствам все-таки не верил, что редактор в трудную минуту протянет ему руку и поможет подняться на первую ступеньку – самую главную! – головокружительной карьеры. Да, это самое тяжелое – первый шаг. И Никита стоял в приемной с таким напряженным лицом, точно делал решающий ход в партии мирового шахматного первенства. «Знает – не знает!» – гадал он, уже почти месяц подозревающий, что редактор «Знамени» Владимир Александрович Кузичев пронюхал об афере с лесом, произведенной руководством комбината «Сибирсклес» весной и осенью прошлого года… но…
Никита Ваганов не вошел в кабинет редактора «Знамени». Удивленной секретарше Нине Петровне он сказал протяжно и наставительно: «Главное, ребята, сердцем не стареть!» – подмигнул ей, сделал губы ижицей, после чего выбрался из приемной, вспоминая бог знает по какой ассоциации киплинговское: «Ты и я – стая!» Заметим, что он не знал точно, как поведет себя редактор газеты «Знамя» Кузичев, член бюро обкома, в деле об утопе древесины и варварской вырубке кедровников, но уже догадывался – звериным своим чутьем, – что Кузичев останется Кузичевым, человеком честным – к честным и добрым – к добрым.
Редакционный коридор жил обычной жизнью редакционного коридора; пробегали с гранками или с черновиками в руках сотрудники «Знамени», шлялся по коридору метранпаж; рассыльная Груша – девушка образованная и эмансипированная – прислонившись к стенке, читала учебник русского языка; сидел на подоконнике Володька Фогин – тщеславный малый с лошадиным лицом, работающий литсотрудником в отделе информации, которым командовал сам Боб Гришков – фигура важная. В дверную ручку кабинета Ивана Мазгарева была сунута свежесверстанная полоса, что значило: Мазгарев отбыл для поисков проверочного материала в университетскую библиотеку.
В промышленном отделе газеты сидели трое: заведующий отделом Яков Борисович Неверов, Борис Яковлевич Ганин и Нелли Озерова. Окрещенные Никитой Вагановым «неграми», они и на данном, так сказать, этапе созидали непреходящие ценности. Заведующий отделом создавал передовую статью под свежим заголовком «Дню рыбака – достойную встречу», Борис Ганин с кислой физиономией писал очерк о каком-то начальнике – это он-то, известный противник начальства всех мастей и рангов; Нелли Озерова, гениальный организатор авторского материала, правила очередную статью под рубрику «На экономические темы». Шариковая ручка свистела, бороздя дрянную газетную бумагу, глаза Нелли светились творческим восторгом.
– Негритосам привет! – произнес Никита Ваганов после того, как с комфортом устроился на знаменитом дерматиновом диване. – Вы энаете все и еще немножко, Яков Борисович! Скажите нам, пожалуйста, кто изобрел шариковую ручку?
– Империалисты всех мастей! – мгновенно включился в игру заведующий промышленным отделом. – Чтобы не брызгали чернила, когда пишут клеветнические статьи.
Воплощением невинности, скромной красоты и трудолюбия была Нелли Озерова, как Гретхен с немецких солдатских открыток.
* * *
… Она, любовь Никиты Ваганова длиною в жизнь, родит от него ребенка, естественно, утверждая, что это ребенок ее мужа Зиновия Зильберштейна – крупного ученого, раньше Никиты Ваганова сделавшегося москвичом, а в конце концов – академиком, как и рассчитывала Нелли Озерова. Он будет даже выступать в газете «Заря» с блестящими статьями по вопросам сельского хозяйства. Зиновий Зильберштейн – обманываемый муж – всегда был и будет отгороженным от жизни книжным червем. Сына Нелли Озеровой родной отец не оставит без помощи и поддержки на протяжении всей своей жизни. Никита Ваганов сделает маленькое усилие, и инженер Владислав Озеров – мать ему даст свою девичью фамилию – станет начальником гигантского цеха и секретарем комсомольской организации на гигантском заводе, потом – следствие второго толчка – уйдет в заместители главного инженера. В отроческие годы сын Нелли Озеровой и Никиты Ваганова будет иметь модные джинсовые костюмы, батники, дубленки, магнитофоны, прекрасное теннисное снаряжение и так далее и тому подобное. Короче, он будет жить нисколько не хуже, чем дети Никиты Ваганова от законной жены Ники Астанговой… А сегодня Никита Ваганов не знает, что будет любить Нелли Озерову всю жизнь…
* * *
– По той же причине шариковые ручки пришлись по душе Бореньке Ганину! – торжественно заявил Никита Ваганов, зная, о ком и что пишет Ганин. – Интересно знать, какого директора он сейчас снимает с работы, не брызгая чернилами? Боря, отзовись!
– Мешаешь! – лениво откликнулся полный и рыжий Борис Ганин. – Прерываешь крылатый полет моей творческой мысли, а сам, конечно, уже отписался… Ну, угробил Володьку Майорова?
Погладив себя по животу, Никита Ваганов важно ответил:
– Мы не угробили! Мы их учим жить. Мы не какой-нибудь там кровосос Ганин, который отнимает партийные билеты и сеет по сибирской земле детей, протягивающих исхудалые ручонки к своим еще вчера титулованным папам… Нелли, он зверь, этот Борис Ганин, не правда ли?
Нелли Озерова нежно ответила:
– Нет, он хороший и добрый! Боря, я – твой союзник!
Заведующий отделом Яков Борисович Неверов сказал:
– Вы не поверите, Никита, но «Я наоборот» пишет хвалебный очерк о директоре сплавной конторы…
«Я наоборот» – так Яков Борисович Неверов назвал Бориса Яковлевича Ганина; и эта кличка закрепилась за обоими.
Никита Ваганов принялся внимательно изучать полного, рыжего и низкорослого Борьку. Лицо горело, глаза пьяно влажнели, руки от возбуждения подрагивали – такого еще не бывало в обозримом прошлом. Снимал с работы директоров и всякое начальство Борис Ганин с холодной головой и стальными руками. Никита Ваганов как бы между делом продолжил:
– Боря, я знаю, кто герой! Это Александр Маркович Шерстобитов?
О! Да, да и еще раз да! На самом деле сильная личность, на самом деле глыба, на самом деле директор милостью божьей, но кто первым навел Ганина на Шерстобитова и почему навел в то же время, когда Никита Ваганов собирался в статье «Былая слава» смешать с опилками директора другой – в принципе неплохой – сплавной конторы? Была, была связь между этими двумя событиями! Ох, как легко остаться в дураках! А почему Никита Ваганов все-таки выжидал, хотя мог бы уже снимать прохладные сливки с известного одному ему дела…
– Батю-ю-ю-ю-шки энд мату-у-у-у-шки! – произнес Никита Ваганов.
Мысль работала лихорадочно, а поэтому плохо и примитивно. Не значило ли все это, что события уже происходили, а не собирались происходить, как думал пять минут назад Никита Ваганов. Машина, получается, вращалась на полном ходу, а он, Никита Ваганов, весенним теленком разгуливал по кабинетам, простаивал в нерешительности возле редакторских дверей, болтал как ни в чем не бывало с Егором Тимошиным. Преступная и расслабляющая нерешительность, интеллигентское самокопание, размягчение воли, слабинки характера, потеря бдительности – так можно пропустить и тот час, когда небо осыплют алмазы и в парках закрутятся карусели!.. Скоро, буквально через сутки, выяснится, что Никита Ваганов ничего не пропустил, ни на секунду не опоздал, он, если хотите, сделал несколько опережающих события шагов…
– Боря, дорогой Боря! – проникновенно сказал Никита Ваганов. – Лучше возьми нож и зарежь Шерстобитова, чем публиковать о нем очерк… Смилостивься, Боря!
* * *
… Именно после опубликования очерка звезду Александра Марковича Шерстобитова на некоторое время прикроет облачко, и по элементарно ясной причине. Газета с очерком ляжет утром на стол директора комбината «Сибирсклес» Арсентия Васильевича Пермитина, он прочтет его, рассвирепев до неистовости, немедленно свяжет логической нитью два события: хвалебную оду Шерстобитову и разгром Майорова – любимца. Позиция областной газеты «Знамя» обнажится, действия редактора Кузичева окажутся точно направленными. В статье о Владимире Майорове будут употреблены эпитеты «сговорчивая беспринципность», «бесхребетность», тогда как в очерке о Шерстобитове рассыпаны эпитеты: «честный», «принципиальный», «неподкупный».
– Прогоните меня! – жалобно попросил Никита Ваганов. – Мне надо трудиться!
– Иди прочь, Ваганов! – обрадовался Ганин. – Знаешь, иди себе, иди, иди, иди…
Никита Ваганов пошел прочь из промышленного отдела областной газеты «Знамя», чтобы уже в своей комнате, хорошенько и окончательно все продумав, принять решение. Решение твердое и безоговорочное… Он поднял телефонную трубку, набрал номер:
– Здравствуй, Ника! Рад слышать тебя… Знаешь что, старушка, пожалуй, сегодня я буду свободен, и если ты не раздумала… Ах, вот как? Сегодня ты не можешь? Отлично! Значит, завтра и на прежнем месте. Лады? Целую!
* * *
И опять минут семь Никита Ваганов простоит перед дверями кабинета редактора «Знамени» В. А. Кузичева, размышляя, войти или не войти, хотя казалось, что колебаний не должно быть. А он не решался, хотя было и заделье. Но все-таки неплохо было бы знать, почему «Знамя» хвалит Шерстобитова? Пошлый детективный сюжет. Есть две версии. Первая: редактор не знает об утопе древесины. Вторая: редактор хочет смести с лица земли Пермитина, так как «панама» с лесом – дело рук только и только одного Пермитина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58