Скидки, аккуратно доставили
В классическом труде Сергея Сергеевича Валентинова по лесосплаву черным по белому сказано, что большая вода СНИЖАЕТ УТОП!
Лиминский, подумав, неторопливо ответил:
– Я высоко ценю покойного Сергея Сергеевича, мне с ним довелось работать на заре туманной юности, но Сергей Сергеевич приводит общий случай, когда большая вода ведет себя по-человечески, а не так, как прошлой весной! – Он прищурился. – Вам же известно, что наводнение продлилось всего две недели, что спад воды не был по-сте-пенным!
Никита Ваганов что-то старательно записал в блокнот, что-то изменил в режиме работы диктофона и сказал:
– Если вы правы, Владимир Владимирович, то резонно спросить: почему нет высокого утопа в Ерайской сплавной конторе, где молевой сплав проводился на пяти реках?
– Семечки, а не вопрос! – Лиминский легкомысленно разулыбался. – Дело в том, что Александр Маркович Шерстобитов играет с оловянными солдатиками. Сверхчестность! Он не захотел принять утоп. Да он ему и не был нужен… Рубки в новом массиве, естественно, были прибереговыми, леспромхозы создали запас излишнего леса – вольно же ему было беситься, если за две недели наводнения он успел весь лес пустить по большой воде. А утоп у него такой же необыкновенный, как и в других сплавконторах… Слушайте, Никита Борисович, нет ли у вас за пазухой вопроса посолиднее.
– Минуточку! Будет вопрос посолиднее.
Никита Ваганов мыслил медленно, но верно. Он хотел понять, выгодно ли Владимиру Лиминскому сделать явной историю с утопом леса? Мог ли он, прямой исполнитель воли Пермитина, рассчитывать на выгоду для себя, если над теми, кто жестко приказывал ему творить беззакония, разразится гроза? На трезвый взгляд получалось, что ничего, кроме шишек, Лиминский не мог получить. События ведь происходили не в детском саду: «А Петька велел мне насыпать песок в кровать Валеры!»
Никита Ваганов спросил:
– Хорошо, но отчего же нет лишнего утопа и в Татарской сплавной конторе, где директором Олег Олегович Прончатов? Он тоже пижонит?
– Пижонит, – ответил Лиминский и рассмеялся. – У Олегушки Прончатова, моего друга, всегда есть в заначке пяток тысяч кубиков. Он без этого не живет, можете мне поверить. Это та еще бестия! А утоп у него тоже необыкновенный.
– То есть больше нормы?
– Больше, естественно. Наводнение! Такого не наблюдалось в течение семидесяти лет, чуете?!
– Хорошо, Владимир Владимирович, предположим, что такого наводнения не было в течение семидесяти лет, но как вы объясните такой факт? За пять последних лет количество рек с молевым сплавом сократилось примерно на сорок процентов. Это так?
– И не иначе!
– Количество рек сократилось, а утоп равен утопу тысяча девятьсот сорок девятого года. Это ли не страх божий?
Лиминский пожал плечами, на Лиминского цифры подействовали.
– Вы уверены, что это так?
– Арифметика, Владимир Владимирович.
– Откуда взята арифметика?
– Из доклада главного инженера комбината.
– А середину этой арифметики вы просчитывали?
– Конечно! – Никита Ваганов зачем-то плавно повел левой рукой. – Неувязочка, кромешная неувязочка, Вдим Вдимыч!
– Вы думаете?
– Уверяю вас!
Они замолчали в раздумье. Лиминский, видимо, соображал, куда беседа его может завести сегодня, когда еще неизвестно, как ответил на эти же вопросы Ваганова главный инженер комбината.
Лиминский озадаченно сказал:
– Поразительно, что мне не пришло на ум произвести сравнительный анализ. Текучка, мать ее распротак! Но я обдумаю вашу цифирь, Никита Борисович. Любопытненько! Поедем дальше… У вас имеются еще вопросы?
– Да! Ряд вопросов, дорогой Владимир Владимирович, ряд вопросов… Вот такой. Не спрашиваю о перевыполнении, спрашиваю: выполнил ли бы план комбинат, если бы не добился списания двадцати пяти тысяч кубометров на утоп, двадцати на обсушку и вырубку прибрежных кедровников? Вот какой примитивный вопрос, Владимир Владимирович. Кажется, из той же арифметики ясно, что план был бы не выполнен, но это я хочу слышать из ваших уст, а?
– План был бы выполнен!
– Ого! Каким же образом?
– Обыкновенным, то есть таким, каким он и был выполнен. На перевалочные комбинаты поступило такое количество леса, которое обеспечивало не только выполнение, но и перевыполнение плана. Министерство учло судоходную обстановку и особенности молевого сплава.
Поющий, самовлюбленный голос, размашистые жесты, снисходительные улыбки – все это наконец так обозлило Никиту Ваганова, что он разыграл целый спектакль: долго писал в блокноте, потом в полной тишине переменил пленку в диктофоне и подсунул его чуть ли не под нос Лиминскому.
– Предположим, что вы правы, – сказал он. – Тогда возникает вопрос, отчего в Анисимковской сплавной конторе, где совсем нет молевого сплава, списано на утоп четыре тысячи кубометров леса?
Лиминский недоуменно пожал плечами:
– Такого не может быть! Вас ввели в заблуждение.
– Позвольте вам не поверить, Владимир Владимирович. Следует только позвонить в плановый отдел, как вам скажут, что я прав…
– Позвольте вам тоже не поверить, Никита Борисович!
– Ах, вот как! Тогда вопрос третий и последний. Неужели вы до сих пор не понимаете, Владимир Владимирович, что я знаю все об афере с утопом и прочими махинацияхми с лесом, понимаю, какую испо о-л-лнитель-скую роль вы играли в этом скверном деле? – Никита Ваганов встал, застегнулся. – Неужели это трудно понять? Факты лежат почти на поверхности. При желании их собрать – раз плюнуть!
Лиминский после паузы спросил:
– А у вас есть такое желание, Никита Борисович?
– Есть, Владимир Владимирович.
– Несмотря на то, что вы женились на Астанговой?
– Возможно, именно поэтому…
– Забавно!
Лиминский тоже поднялся.
– Можно откровенно, Никита Борисович? Я старше вас на какие-то пятнадцать-двадцать лет, так что позвольте быть откровенным?
– Извольте, Владимир Владимирович.
– Вы мне правитесь, предельно нравитесь, как вы любите выражаться. Вы сильный и умный. И знаете что, Никита Борисович, я поигрываю в преферанс, а вы, ходят слухи, бог! Не сойтись ли нам на пулечку? – Он поджал губы, затем продолжал: – Мне думается, мы успеем сыграть еще до того, как вы сложите голову на утопе древесины… Итак, вы согласны?
– Извольте. Можно послезавтра, в воскресенье. Где?
– У меня, Никита Борисович! Не хоромы, но тихая комнатенка отыщется, да и все сопутствующее. Правда, говорят, вы не пьете?
Никита Ваганов громко рассмеялся и положил руку на локоть Лиминскому.
– Большая деревня! Да, не пью, но пить при себе прошу много и часто. Запомните: часто и много!
* * *
… Преферанс – старинная карточная игра, сыграет в жизни Никиты Ваганова столь важную роль, что однажды, резвясь наедине с самим собой, он вполне серьезно подумает: «Слишком много отнимал университет. Куда полезнее для меня преферанс – волшебный ключик!»
* * *
– Значит, у меня в воскресенье часиков в шесть, Никита Борисович?..
– Пр-э-э-э-лестно, Вдим Вдимыч!
IV
Лимииский зря жаловался, что хором не имеет: он жил в большущей четырехкомнатной квартире, занимая ее семьей из четырех человек – жена, засидевшаяся в девушках дочь, теща, которая доставила самое большое удовольствие Никите Ваганову. Заядлая преферансистка, опытная, играющая в десять раз лучше своего зятя. Четвертым партнером был пианист областной филармонии Илларион Пискунов – изысканное общество в городских масштабах. Маргарита Ивановна по жребию начала сдавать карты, сдав, заглянула в карты Никиты Ваганова, сказала низким, почти мужским голосом:
– Первая сдача – вся игра. Вам не попрет карта, Никита Борисович.
Она как в воду глядела, действительно, после первой сдачи и до последней Никите Ваганову чрезвычайно не везло, но он все-таки немного выиграл. Кто понимает в преферансе, тот знает, как можно выиграть, когда не идут карты. Никита Ваганов, вистуя втемную, посадил без двух взяток на восьмерной пианиста, постоянно вистовал при игре тещи, дал на параллельном сносе теще взятку на мизере, часто удачно играл распасовку и так далее, приговаривая при этом полушепотом:
– В козыря мы ходить не будем, глупо, чтобы у Владимира Владимировича сыграли все мелкие козыри, а вот сюркупчик мы ему организуем. Илларион Иванович, бросьте короля пик и никогда не оставляйте на короткой масти крупные карты. Вене иси, как говорится, Владимир Владимирович, пожалуйте бриться! Без двух! Такова жизнь…
Маргарита Ивановна, теща Лиминского, сердито сказала:
– Надо играть строже и внимательнее, Владимир. У вас и в помине не было семерной. Вы играли только при половинном раскладе.
Лиминский ответил:
– Ваша правда!
Это было уже в той стадии игры, когда из четырех человек главным становится один, незаметно или, наоборот, открыто диктующий волю трем играющим, и если в начале игры Лиминский еще хорохорился, то теперь смотрел почти подобострастно на Никиту Ваганова, а теща Маргарита Ивановна несколько раз благодарно прикасалась к его длиннопалой руке. Как бы ни были разны характеры играющих, лидер для них оставался надолго вызывающим уважение человеком.
Пианист филармонии Пискунов и Лиминский, позабыв о себе, любовались игрой Никиты Ваганова, который выигрывал, хотя ему катастрофически не шли карты, и Никита Ваганов отлично понимал, что начальник производственно-технического отдела комбината «Сибирсклес» Владимир Владимирович Лиминский следил за игрой Никиты Ваганова с особым интересом; а в свою очередь Никита Ваганов понимал, что держит экзамен и тем самым готовит Лиминского к мысли: «Этот Никита Ваганов ни перед чем не остановится! Вскроет, как консервную банку, аферу с утопом леса!» Теща Маргарита Ивановна с досадой сказала:
– Вы так рассеянно и плохо сегодня играете, Владимир, что дадите возможность выйти сухим из невезухи Никите Борисовичу. Безобразие!
Никита Ваганов ответил мягко:
– Мне льстит, Маргарита Ивановна, что вы так считаетесь со мной, но…
– Продолжайте, Никита Борисович…
– Меня практически невозможно обыграть – это мнемоническое правило.
И Никита Ваганов продолжал играть, вызывая восторг и уважение Лиминского, не давая продохнуть партнерам, используя их самые крохотные ошибки, играл с таким напряжением, что казалось, внутри его скрипят и скрежещут колесики, колеса, трансмиссии, зубчатые передачи и прочая инженерия. Однако он успевал понимать, как быстро росли его акции у Владимира Владимировича Лиминского. Сильным, стальным, жестким, упорным, работящим человеком был в преферансе Никита Ваганов, и похоже, что его действительно трудно было обыграть, хотя в этот раз Никита Ваганов взял со стола всего три рубля. Промолчавший всю игру, лысый и незаметный музыкант Илларион Иванович Пискунов сказал:
– Давно я не видел такой феерической игры. Спасибо за доставленное удовольствие, Никита Борисович! Вы не сделали ни единой ошибки. Поразительно! Я многому научился, хотя играю лет двадцать.
За ужином, тщательно продуманным ужином, душой компании была теща Маргарита Ивановна, знающая сотни анекдотов вообще и десятки о преферансе в частности. Каждый играющий в преферанс знает эти анекдоты, слышал их по отдельности, но в такой массированной дозе их редко доводилось кому услышать. И все хохотали, развеселились, а пианист Пискунов, увлеченный Маргаритой Ивановной, хохочущей громче и охотнее других, незаметно отвлекся от спиртного и не напился, чего никогда не бывало с ним в доме Лиминских. Об этом шепнул на ухо Ваганову при прощании хозяин дома, который во время ужина сидел рядом с Никитой Вагановым и все изучал его, изучал, изучал.
Внешне, по крупному счету, Никита Ваганов не повлияет на судьбу Лиминского, но косвенным путем окажет-таки некоторое действо, удержавшее Лиминского в насиженном кресле. Никита Ваганов в статье «Утоп? Или махинация!», разнося начальника производственного отдела, укажет на подчиненную роль его во всех событияx, намекнет, что тот не сразу согласился на преступное деяние.
* * *
… За минуту до вынесения приговора я вспомню и преферансный вечер, и сияющие глаза тещи Маргариты Ивановны, и вопрос: «Отчего вы так поздно родились?»
… Было еще и так… Суббота карабкалась по лестнице Судьбы осторожно, боясь подломить ступеньки, поднимала ногу бесшумно, осторожно жила и осторожно дышала, и понимающие люди в субботу думали о вечности и молились вечности, и молитвы их ничего не давали, их никто не слышал и не хотел слышать, и автомобили, только автомобили были живы в субботнем городе, в немом городе, и шины, шины, только шины разговаривали на своем недоступном языке. И самыми безгласными в этом странном мире были разговаривающие люди, льстящие себе тем, что якобы способны общаться, а на самом деле более безгласные, чем рыбы, холодные и скользкие рыбы. И была тишина небытия и тишина разверстости бытия, вязкая, как застывающий бетон, как бетон – серая и страшная, и в груди у Никиты Ваганова пошевеливалось и трепетало сердце, ибо он предвидел синтетический ковер, длинный ковер-дорожку. Предвидел членов медицинского синклита, собирающихся пудрить ему мозги, врать и обещать чуть ли не вечную жизнь на этой теплой и круглой земле, на этой земле, где он добился всего и ничего. Только вдумайтесь, только вдумайтесь: «ВСЕГО И НИЧЕГО». Это не по правилам игры, это негуманно по отношению к человеку, от которого все требовали проявления гуманности, гуманности и гуманности. Где ты, относительная и зыбкая, несуществующая и желанная справедливость? Почему талантливый, внешне цветущий, сверх меры одаренный богом Никита Ваганов умирает, а Валентин Иванович Грачев, обыденный Валька Грачев, собирается жить лет до восьмидесяти, так как его отцу сейчас восемьдесят девять, дед умер почти столетним, прадед ушел за вековое житье?..
Обратить трагедию в фарс, извлечь победу из поражения – этому Никита Ваганов был обучен своей недлинной жизнью, его чувство юмора было велико и целительно, позитивно и созидающе. Ожидая приговора, он, например, подумает, что лица у профессорского синклита похожи на точки с запятыми, а у главы синклита – на перевернутый вверх ногой вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Лиминский, подумав, неторопливо ответил:
– Я высоко ценю покойного Сергея Сергеевича, мне с ним довелось работать на заре туманной юности, но Сергей Сергеевич приводит общий случай, когда большая вода ведет себя по-человечески, а не так, как прошлой весной! – Он прищурился. – Вам же известно, что наводнение продлилось всего две недели, что спад воды не был по-сте-пенным!
Никита Ваганов что-то старательно записал в блокнот, что-то изменил в режиме работы диктофона и сказал:
– Если вы правы, Владимир Владимирович, то резонно спросить: почему нет высокого утопа в Ерайской сплавной конторе, где молевой сплав проводился на пяти реках?
– Семечки, а не вопрос! – Лиминский легкомысленно разулыбался. – Дело в том, что Александр Маркович Шерстобитов играет с оловянными солдатиками. Сверхчестность! Он не захотел принять утоп. Да он ему и не был нужен… Рубки в новом массиве, естественно, были прибереговыми, леспромхозы создали запас излишнего леса – вольно же ему было беситься, если за две недели наводнения он успел весь лес пустить по большой воде. А утоп у него такой же необыкновенный, как и в других сплавконторах… Слушайте, Никита Борисович, нет ли у вас за пазухой вопроса посолиднее.
– Минуточку! Будет вопрос посолиднее.
Никита Ваганов мыслил медленно, но верно. Он хотел понять, выгодно ли Владимиру Лиминскому сделать явной историю с утопом леса? Мог ли он, прямой исполнитель воли Пермитина, рассчитывать на выгоду для себя, если над теми, кто жестко приказывал ему творить беззакония, разразится гроза? На трезвый взгляд получалось, что ничего, кроме шишек, Лиминский не мог получить. События ведь происходили не в детском саду: «А Петька велел мне насыпать песок в кровать Валеры!»
Никита Ваганов спросил:
– Хорошо, но отчего же нет лишнего утопа и в Татарской сплавной конторе, где директором Олег Олегович Прончатов? Он тоже пижонит?
– Пижонит, – ответил Лиминский и рассмеялся. – У Олегушки Прончатова, моего друга, всегда есть в заначке пяток тысяч кубиков. Он без этого не живет, можете мне поверить. Это та еще бестия! А утоп у него тоже необыкновенный.
– То есть больше нормы?
– Больше, естественно. Наводнение! Такого не наблюдалось в течение семидесяти лет, чуете?!
– Хорошо, Владимир Владимирович, предположим, что такого наводнения не было в течение семидесяти лет, но как вы объясните такой факт? За пять последних лет количество рек с молевым сплавом сократилось примерно на сорок процентов. Это так?
– И не иначе!
– Количество рек сократилось, а утоп равен утопу тысяча девятьсот сорок девятого года. Это ли не страх божий?
Лиминский пожал плечами, на Лиминского цифры подействовали.
– Вы уверены, что это так?
– Арифметика, Владимир Владимирович.
– Откуда взята арифметика?
– Из доклада главного инженера комбината.
– А середину этой арифметики вы просчитывали?
– Конечно! – Никита Ваганов зачем-то плавно повел левой рукой. – Неувязочка, кромешная неувязочка, Вдим Вдимыч!
– Вы думаете?
– Уверяю вас!
Они замолчали в раздумье. Лиминский, видимо, соображал, куда беседа его может завести сегодня, когда еще неизвестно, как ответил на эти же вопросы Ваганова главный инженер комбината.
Лиминский озадаченно сказал:
– Поразительно, что мне не пришло на ум произвести сравнительный анализ. Текучка, мать ее распротак! Но я обдумаю вашу цифирь, Никита Борисович. Любопытненько! Поедем дальше… У вас имеются еще вопросы?
– Да! Ряд вопросов, дорогой Владимир Владимирович, ряд вопросов… Вот такой. Не спрашиваю о перевыполнении, спрашиваю: выполнил ли бы план комбинат, если бы не добился списания двадцати пяти тысяч кубометров на утоп, двадцати на обсушку и вырубку прибрежных кедровников? Вот какой примитивный вопрос, Владимир Владимирович. Кажется, из той же арифметики ясно, что план был бы не выполнен, но это я хочу слышать из ваших уст, а?
– План был бы выполнен!
– Ого! Каким же образом?
– Обыкновенным, то есть таким, каким он и был выполнен. На перевалочные комбинаты поступило такое количество леса, которое обеспечивало не только выполнение, но и перевыполнение плана. Министерство учло судоходную обстановку и особенности молевого сплава.
Поющий, самовлюбленный голос, размашистые жесты, снисходительные улыбки – все это наконец так обозлило Никиту Ваганова, что он разыграл целый спектакль: долго писал в блокноте, потом в полной тишине переменил пленку в диктофоне и подсунул его чуть ли не под нос Лиминскому.
– Предположим, что вы правы, – сказал он. – Тогда возникает вопрос, отчего в Анисимковской сплавной конторе, где совсем нет молевого сплава, списано на утоп четыре тысячи кубометров леса?
Лиминский недоуменно пожал плечами:
– Такого не может быть! Вас ввели в заблуждение.
– Позвольте вам не поверить, Владимир Владимирович. Следует только позвонить в плановый отдел, как вам скажут, что я прав…
– Позвольте вам тоже не поверить, Никита Борисович!
– Ах, вот как! Тогда вопрос третий и последний. Неужели вы до сих пор не понимаете, Владимир Владимирович, что я знаю все об афере с утопом и прочими махинацияхми с лесом, понимаю, какую испо о-л-лнитель-скую роль вы играли в этом скверном деле? – Никита Ваганов встал, застегнулся. – Неужели это трудно понять? Факты лежат почти на поверхности. При желании их собрать – раз плюнуть!
Лиминский после паузы спросил:
– А у вас есть такое желание, Никита Борисович?
– Есть, Владимир Владимирович.
– Несмотря на то, что вы женились на Астанговой?
– Возможно, именно поэтому…
– Забавно!
Лиминский тоже поднялся.
– Можно откровенно, Никита Борисович? Я старше вас на какие-то пятнадцать-двадцать лет, так что позвольте быть откровенным?
– Извольте, Владимир Владимирович.
– Вы мне правитесь, предельно нравитесь, как вы любите выражаться. Вы сильный и умный. И знаете что, Никита Борисович, я поигрываю в преферанс, а вы, ходят слухи, бог! Не сойтись ли нам на пулечку? – Он поджал губы, затем продолжал: – Мне думается, мы успеем сыграть еще до того, как вы сложите голову на утопе древесины… Итак, вы согласны?
– Извольте. Можно послезавтра, в воскресенье. Где?
– У меня, Никита Борисович! Не хоромы, но тихая комнатенка отыщется, да и все сопутствующее. Правда, говорят, вы не пьете?
Никита Ваганов громко рассмеялся и положил руку на локоть Лиминскому.
– Большая деревня! Да, не пью, но пить при себе прошу много и часто. Запомните: часто и много!
* * *
… Преферанс – старинная карточная игра, сыграет в жизни Никиты Ваганова столь важную роль, что однажды, резвясь наедине с самим собой, он вполне серьезно подумает: «Слишком много отнимал университет. Куда полезнее для меня преферанс – волшебный ключик!»
* * *
– Значит, у меня в воскресенье часиков в шесть, Никита Борисович?..
– Пр-э-э-э-лестно, Вдим Вдимыч!
IV
Лимииский зря жаловался, что хором не имеет: он жил в большущей четырехкомнатной квартире, занимая ее семьей из четырех человек – жена, засидевшаяся в девушках дочь, теща, которая доставила самое большое удовольствие Никите Ваганову. Заядлая преферансистка, опытная, играющая в десять раз лучше своего зятя. Четвертым партнером был пианист областной филармонии Илларион Пискунов – изысканное общество в городских масштабах. Маргарита Ивановна по жребию начала сдавать карты, сдав, заглянула в карты Никиты Ваганова, сказала низким, почти мужским голосом:
– Первая сдача – вся игра. Вам не попрет карта, Никита Борисович.
Она как в воду глядела, действительно, после первой сдачи и до последней Никите Ваганову чрезвычайно не везло, но он все-таки немного выиграл. Кто понимает в преферансе, тот знает, как можно выиграть, когда не идут карты. Никита Ваганов, вистуя втемную, посадил без двух взяток на восьмерной пианиста, постоянно вистовал при игре тещи, дал на параллельном сносе теще взятку на мизере, часто удачно играл распасовку и так далее, приговаривая при этом полушепотом:
– В козыря мы ходить не будем, глупо, чтобы у Владимира Владимировича сыграли все мелкие козыри, а вот сюркупчик мы ему организуем. Илларион Иванович, бросьте короля пик и никогда не оставляйте на короткой масти крупные карты. Вене иси, как говорится, Владимир Владимирович, пожалуйте бриться! Без двух! Такова жизнь…
Маргарита Ивановна, теща Лиминского, сердито сказала:
– Надо играть строже и внимательнее, Владимир. У вас и в помине не было семерной. Вы играли только при половинном раскладе.
Лиминский ответил:
– Ваша правда!
Это было уже в той стадии игры, когда из четырех человек главным становится один, незаметно или, наоборот, открыто диктующий волю трем играющим, и если в начале игры Лиминский еще хорохорился, то теперь смотрел почти подобострастно на Никиту Ваганова, а теща Маргарита Ивановна несколько раз благодарно прикасалась к его длиннопалой руке. Как бы ни были разны характеры играющих, лидер для них оставался надолго вызывающим уважение человеком.
Пианист филармонии Пискунов и Лиминский, позабыв о себе, любовались игрой Никиты Ваганова, который выигрывал, хотя ему катастрофически не шли карты, и Никита Ваганов отлично понимал, что начальник производственно-технического отдела комбината «Сибирсклес» Владимир Владимирович Лиминский следил за игрой Никиты Ваганова с особым интересом; а в свою очередь Никита Ваганов понимал, что держит экзамен и тем самым готовит Лиминского к мысли: «Этот Никита Ваганов ни перед чем не остановится! Вскроет, как консервную банку, аферу с утопом леса!» Теща Маргарита Ивановна с досадой сказала:
– Вы так рассеянно и плохо сегодня играете, Владимир, что дадите возможность выйти сухим из невезухи Никите Борисовичу. Безобразие!
Никита Ваганов ответил мягко:
– Мне льстит, Маргарита Ивановна, что вы так считаетесь со мной, но…
– Продолжайте, Никита Борисович…
– Меня практически невозможно обыграть – это мнемоническое правило.
И Никита Ваганов продолжал играть, вызывая восторг и уважение Лиминского, не давая продохнуть партнерам, используя их самые крохотные ошибки, играл с таким напряжением, что казалось, внутри его скрипят и скрежещут колесики, колеса, трансмиссии, зубчатые передачи и прочая инженерия. Однако он успевал понимать, как быстро росли его акции у Владимира Владимировича Лиминского. Сильным, стальным, жестким, упорным, работящим человеком был в преферансе Никита Ваганов, и похоже, что его действительно трудно было обыграть, хотя в этот раз Никита Ваганов взял со стола всего три рубля. Промолчавший всю игру, лысый и незаметный музыкант Илларион Иванович Пискунов сказал:
– Давно я не видел такой феерической игры. Спасибо за доставленное удовольствие, Никита Борисович! Вы не сделали ни единой ошибки. Поразительно! Я многому научился, хотя играю лет двадцать.
За ужином, тщательно продуманным ужином, душой компании была теща Маргарита Ивановна, знающая сотни анекдотов вообще и десятки о преферансе в частности. Каждый играющий в преферанс знает эти анекдоты, слышал их по отдельности, но в такой массированной дозе их редко доводилось кому услышать. И все хохотали, развеселились, а пианист Пискунов, увлеченный Маргаритой Ивановной, хохочущей громче и охотнее других, незаметно отвлекся от спиртного и не напился, чего никогда не бывало с ним в доме Лиминских. Об этом шепнул на ухо Ваганову при прощании хозяин дома, который во время ужина сидел рядом с Никитой Вагановым и все изучал его, изучал, изучал.
Внешне, по крупному счету, Никита Ваганов не повлияет на судьбу Лиминского, но косвенным путем окажет-таки некоторое действо, удержавшее Лиминского в насиженном кресле. Никита Ваганов в статье «Утоп? Или махинация!», разнося начальника производственного отдела, укажет на подчиненную роль его во всех событияx, намекнет, что тот не сразу согласился на преступное деяние.
* * *
… За минуту до вынесения приговора я вспомню и преферансный вечер, и сияющие глаза тещи Маргариты Ивановны, и вопрос: «Отчего вы так поздно родились?»
… Было еще и так… Суббота карабкалась по лестнице Судьбы осторожно, боясь подломить ступеньки, поднимала ногу бесшумно, осторожно жила и осторожно дышала, и понимающие люди в субботу думали о вечности и молились вечности, и молитвы их ничего не давали, их никто не слышал и не хотел слышать, и автомобили, только автомобили были живы в субботнем городе, в немом городе, и шины, шины, только шины разговаривали на своем недоступном языке. И самыми безгласными в этом странном мире были разговаривающие люди, льстящие себе тем, что якобы способны общаться, а на самом деле более безгласные, чем рыбы, холодные и скользкие рыбы. И была тишина небытия и тишина разверстости бытия, вязкая, как застывающий бетон, как бетон – серая и страшная, и в груди у Никиты Ваганова пошевеливалось и трепетало сердце, ибо он предвидел синтетический ковер, длинный ковер-дорожку. Предвидел членов медицинского синклита, собирающихся пудрить ему мозги, врать и обещать чуть ли не вечную жизнь на этой теплой и круглой земле, на этой земле, где он добился всего и ничего. Только вдумайтесь, только вдумайтесь: «ВСЕГО И НИЧЕГО». Это не по правилам игры, это негуманно по отношению к человеку, от которого все требовали проявления гуманности, гуманности и гуманности. Где ты, относительная и зыбкая, несуществующая и желанная справедливость? Почему талантливый, внешне цветущий, сверх меры одаренный богом Никита Ваганов умирает, а Валентин Иванович Грачев, обыденный Валька Грачев, собирается жить лет до восьмидесяти, так как его отцу сейчас восемьдесят девять, дед умер почти столетним, прадед ушел за вековое житье?..
Обратить трагедию в фарс, извлечь победу из поражения – этому Никита Ваганов был обучен своей недлинной жизнью, его чувство юмора было велико и целительно, позитивно и созидающе. Ожидая приговора, он, например, подумает, что лица у профессорского синклита похожи на точки с запятыми, а у главы синклита – на перевернутый вверх ногой вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58