Явные, простые по сути вещи стали вдруг усложняться, открывая какие-то вторые и третьи смыслы. Последний рейс, в котором следовало бы отдохнуть вволюшку, взять от этого кусочка жизни все, что он может дать, — потом суд, заключение, и другого случая не представится, — наконец, просто открыть для себя навигацию, ощутить скорость, рев новенького дизеля, фарватер стремительного полноводного Турухана (маленькие радости засидевшегося на берегу речника), — последний рейс начинал казаться Рогожникову утомительным. Скорей бы уж все кончилось! Боже мой, а он-то, дурак, строил планы: взять Витьку, поехать в Совречку, жениться на Саше, выстроить дом… Зачем он ей нужен? Какой дом? Разве спасет его это от суда? И она, Саша, не спасет…
— Но чувствую теперь — все, пора, — говорила Александра. — Сидела вот всю прошлую ночь, думала…
Типсину, видимо, разговор показался скучным, и он, глянув на свет сквозь пустой стакан, натянул фуфайку и вышел на палубу. Снаружи, через открытый люк, дохнуло ветром, зашуршала скомканная газета на полу, колыхнулись брюки, висящие возле печки.
Александра глянула ему вслед и присела к столу.
— Думаю, начни склад сдавать — вдруг недостача?.. Ревизии давно не было, — она похрустела сжатыми пальцами. — Если узнают, что уезжать собралась, копейки не спишут. Отрезанный ломоть… Никто пальцем не шевельнет, чтобы помочь. Я ведь даже в отпуск поэтому не ездила…
— Чего бояться-то? Ну заплатишь… — хмуро сказал Илья. — Эка невидаль, в ОРСе-то… Я думал, что другое…
Двигатель самоходки взревел неожиданно, на больших оборотах, и Рогожников вздрогнул. Затем ощутился легкий толчок: Типсин включил реверс, и «Золотая» пошла бортом к берегу.
— Дизель разогревает, — пояснил капитан. — Растрата — дело не такое страшное. В Фаркове прошлым годом ихняя продавщица на пять тыщ сделала… Ничего, махом выложила и опять работает. Даже и не судили…
— А позор?.. У фарковской продавщицы муж — я же одна. Опять понесут про меня сплетни… Хватит, надоело. Скажут, вот, жена летчика, интеллигентная женщина, а чем занимается?.. Не хочу. Так про меня болтали…
— Если по ошибке растратилась, это не позор, — сказал Илья. — Искупить можно, простят… Должны простить, люди-то понимают.
«Золотая» дала резкий крен и пошла другим бортом. Вздрогнула посуда на столе, и за переборкой, в трюме, что-то мягко шлепнулось.
— Понимают… — сокрушенно проговорила она и, вдруг подавшись вперед, сказала: — Слушай, Илья, ты подожди меня в Совречке дня три-четыре, а? Я сдала бы склад, уволилась и с тобой в Туруханск уехала? Самолеты не летают, а попутный транспорт когда еще будет?..
— Не могу, — подумав, ответил Илья. — Меня суд ждет, Савушкин. Еще искать начнут…
— Но мы позвоним!.. Скажешь, что самоходка сломалась или еще что… И ты бы перед судом погулял? Успеешь насидеться-то, господи… Мы и так быстрее чем надо плывем.
— Не-не, — он потряс головой. — Надоело мне, подписка эта, скорей бы уж к одному концу…
— Вот так вы понимаете, люди, — вздохнула Александра. — Но ты, Илья, не забывай, акт еще надо подписать. Так что все равно на сутки задержишься
— Какой акт-то? — Рогожников качнулся и чуть не упал с рундука: самоходка, сползшая с мели, неожиданно резко ткнулась в берег.
Александра уцепилась за край стола и глянула вверх, по направлению к рубке. «Чего он дергается? — раздраженно подумал Илья. — Игрушку нашел. Не терпится ему, что ли?..»
— На бой товара, — пояснила Саша.
— А-а, — понял капитан. — Это давай, подпишу.
Александра открыла свою сумочку и начала доставать бумаги, а Рогожников тем временем выскочил на палубу. За стеклом рубки маячила громоздкая фигура моториста за штурвалом. Самоходка, выбрасывая пенную кильватерную струю, медленно наползала на отмель.
— Ну хватит, — сказал капитан, — глуши двигатель, пошли.
— Иди, — не оборачиваясь ответил Типсин. — Я тебя не держу.
— Мы ж завтра не снимемся! Куда ты лезешь? — предупредил Рогожников.
— Вода прибывает, снимемся, — отпарировал рулевой. — Хочу попробовать: может, «Золотая» и по земле ездить будет…
— Кончай дурачиться-то! — Капитан сбросил ручкой газа обороты и выключил реверс. — Делать тебе нечего…
Типсин выпустил штурвал и, засунув, руки в карманы, вышел из рубки, хлопнув дверцей.
— Ты чего, Вась? Обиделся? — вслед ему спросил капитан.
Рулевой медленно прошагал на корму и остановился там, широко расставив ноги и глядя на пенные гребешки бесконечных волн.
Рогожников выключил двигатель и вернулся в кубрик.
— Снег будет, — сообщил он. — Ветрище поднялся…
Александра поежилась и набросила на плечи пальто.
На столе перед ней лежало два листа бумаги, написанных крупным, четким почерком.
Илья взял авторучку и подвинул к себе акт.
— То ли прямо сейчас отшвартоваться да идти в Совречку? — вслух подумал он. — А то зарядит снег, и видимости не будет. Уезжали — снег шел, приедем — снег…
«Мы, нижеподписавшиеся, — читал механически Илья, — капитан с/б „Золотая“ Рогожников И. Г., рулевой-моторист Типсин В. Е., заведующая складом Туруханского ОРСа (Совреченское отделение) Лунева А. М. проверили сохранность и целостность по качеству груза — продовольственных и промышленных, товаров, находящихся в трюме с/б „Золотая“…»
«Елки-палки, а ведь рейсу-то конец приходит, — неожиданно подумал он. — Все, конец… До Совречки — час ходу, разгружусь и назад. А вниз идти — через двое суток буду в Туруханске… Там прямо с пристани в суд надо…» Илья заметил, как задрожала в пальцах авторучка. Вот ведь, почти привык к этой мысли, а за живое только сейчас задело, ознобило спину и рубануло под коленки: последние деньки на свободе…
«Во время транспортировки товаров от пристани Туруханск до пристани Совречка, — говорилось в акте, — из-за тяжелых условий судоходства по р. Турухан и технических неполадок в корпусе самоходки пришли в полную негодность продукты и промтовары на общую сумму пятьсот восемьдесят шесть рублей сорок две копейки».
Рогожников единственный раз в жизни был на суде, однако ни подсудимый, ни его дело не запомнились. Забрели однажды зимой с товарищами ради любопытства… В памяти осталась какая-то необычная торжественность. Торжественно-строги были стулья судей и заседателей с высоченными спинками, стол, покрытый красной скатертью, и когда читали приговор, было так торжественно, будто первого сентября в школе. Судья читал приговор стоя, и слова его летели в зал, будто слова клятвы. Илья тоже стоял замерев, вытянувшись по стойке «смирно». Отчего-то было радостно и покойно, словно на празднике.
«И про меня так же читать будут, — думал Илья, разглядывая длинный перечень товаров с указанием цен и количества. — Сначала дадут последнее слово, потом приговор, и все кончится. Свободы-то пшик осталось… Это я пока свободен только. Захочу — выйду на берег, пойду куда-нибудь… Или прикажу: Васька, заводи двигатель, поехали! И поеду… Потом как отрежет. Никуда! Конвой… Накрепко пришвартуют, колючей проволокой огородят!.. Вот она когда, свобода-то, почуялась…»
— Это зачем написано-то? — рассеянно спросил Рогожников. — Для чего?
— Списание боя, — пояснила Саша, — товар в стеклотаре…
— Какого боя? — не понял Илья. — Кого разбили?
— Ты же читал, Илья, банки, бутылки…
— Вот те нааа-а! — протянул капитан, забывая о своих мрачных мыслях. — Чего же раньше-то молчали? На полтыщи грузу расколотили!.. Это Васька, гад, ну я ему да-ам…
Рогожников выскочил из-за стола и, приоткрыв дверцу кубрика, кликнул рулевого. Тот нехотя обернулся.
— Иди-ка сюда, рожа немытая! — угрожающе крикнул капитан. — Ты чего молчал про битый груз? А ну, идем смотреть!
— Илья, закрой двери! — Александра плотнее укуталась в пальто. — Что ты шумишь? Все в порядке, груз целый… Разве что четыре банки сока…
— Ну, это ерунда! — махнул рукой капитан. — Не на полтыщи же. Это списать можно… Нас ведь «Дельта» в борт шарахнула!
— По допуску мы можем шестьсот рублей списывать, — объяснила Саша. — Начальник ОРСа процент боя утверждал…
— А-а… — согласился было Илья, возвращаясь на место. — Я-то подумал… И что, выходит, я плохо вез? Выходит, груз попортил?.. Это же любой-каждый акт прочитает и скажет: ну, дает Рогожников! Сколько грузу ухлопал!.. Я столько лет возил, и ничего. По таким шиверам ходил. Без всяких экспедиторов, сам за каждую банку отчитывался. Все сдавал, без растраты…
И тут его взгляд уперся в шеренгу бутылок за рундуком, как-то сам собой перебежал на тарелки с закуской, на брюки, сушащиеся у печки…
— Ты из-за этого… — догадливо протянул он и взял Сашу за руку. — Я понял… Не надо из-за этого, Саш. Ну, я заплачу, рассчитаюсь. И за костюм… Только расчет получу и вышлю сразу, там должно хватить… Ты и так всю дорогу ко мне добрая была… Считай, что я вас с Васькой угощал. Ну, вроде как прощальная гулянка у меня была. А вы — гости вроде, гуляли у меня… Сколь надо — ты сосчитай…
— Посчитаю, Илья, обязательно, — Александра высвободила свою руку. — Но за то, что растаскали грузчики, ты же платить не будешь? И при разгрузке еще сколько пропадет…
— Ну это неизвестно, пропадет ли, — сказал капитан. — Когда я сам возил, у меня ничего не тащили же.
— Ты — мужчина… Илья, мне подотчет сдавать. Как я потом списывать буду?.. Сейчас-то проверить товар невозможно! — Александра отвернулась. — Вот как вы и понимаете, на словах только… Боже мой, я тебе объясняла, Илья, есть допуск на бой и потери при транспортировке…
Рогожников хотел сказать, мол, товар-то целый, но вспомнил, что уже говорил об этом, и промолчал, лихорадочно придумывая, как и что сказать ей. Не придумал. Александра тоже замолчала, потупившись, и капитан заметил, как наплывает в ее глазах легкая, синеватая дымка. Ему показалось, что она вот-вот заплачет, и виноват будет он, Илья. Взял да и обидел человека. Да не просто человека, а женщину, одинокую и беззащитную. Видно, на роду написано — всю жизнь обижать женщин…
— Ты только не плачь, — поторопился предупредить Рогожников. — Чего плакать-то? Брось ты… Обойдется все, не бойся. В деньгах если растрата — не очень страшно, дело поправимое. Люди-то простят, и позора не будет, если по ошибке…
Дверцы кубрика распахнулись, и вошел Типсин. Рогожников осекся и недовольно глянул на рулевого: черти приперли… Рулевой сильно озяб на ветру и, крупно подрагивая, присел возле горячей печки.
— Колотун… — проговорил он. — Боюсь, как бы забереги не схватились да самоходка бы не вмерзла…
Волны погромыхивали о корпус, скрипела палубная надстройка, и тоненько посвистывали снасти флагштока.
— Сходить на улицу, что ли? — помолчав еще несколько минут, проронил капитан и глянул на Типсина и Сашу.
Ему не ответили.
Он встал и, не оглядываясь, поднялся на палубу…
На реке было холодно, от серого сумрака белой ночи небо казалось низким и тяжелым. Волны ершили, пенили стремительную туруханскую воду; прибрежные кусты, изжеванные ледоходом, клонились, скрываясь в темной пучине.
«Паршиво все полулается, — разочарованно думал Илья. — Так хорошо плыли всю дорогу, а тут на тебе… Чего ей этот акт втемяшился? Отговорить бы ее, да Васька этот приволокся. Один на один лучше бы получилось. А при Ваське говорить неудобно…»
Он сбросил трап на подмерзающую землю и спустился на берег. Вытаявшая прошлогодняя трава шелестела под ногами. В лесу было теплее, ветер только чуть-чуть шумел в вершинах деревьев. Пахло талым снегом, свежей глиной и пихтовым маслом.
Сквозь деревья матово белела река с неподвижной, резко очерченной по контуру самоходкой. Из трубы над кубриком поднимался стремительный серый дым. Рогожников поежился и застегнул пиджачок. Как бы снег к утру не грянул, больно рыхлые тучи несет над Туруханом. Надо было фуражку надеть…
Островок, к которому была причалена самоходка, упирался одним концом в протоку с темной, почти черной водой. Илья сел на валежину. «Хочу — иду, — подумал он. — А можно просто посидеть. Хорошо, когда свобода…» На протоке, в ее черной, непроглядной дали, пронзительно крякнула утка, а над головой что-то пролетело беззвучно и стремительно. У самых ног Ильи, из мягкой, оттаявшей земли, пробивался какой-то толстый, мягкий стебель с шишкой нераспустившихся желтых листьев на конце. Он сорвал его, пожевал — привычка послевоенных, полуголодных детей. Горьковатый сок вязал во рту и щипал кончик языка. Однако он съел весь стебелек, а махровые, мягкие листья долго мял и перетирал в руках, пока они не превратились в бурый грязный ком.
«Хорошо как… — думал он, — свобода… Только снег бы не пошел».
— Трап спущен, а Ильи нету, — донесся с баржи голос Типсина.
Александра что-то ответила ему. Рогожников не расслышал, но мысли вновь вернулись к ней. Он вспомнил, как начинался рейс, какая заботливая и милая она была, как он смотрел на нее и думал о женитьбе, примерял, какая из нее выйдет хозяйка. Во рту горчило, накапливаласьгустая слюна. «А что бы было, если… — он сплюнул травяную горечь. — Никто бы и не узнал сроду. Васьказа штурвалом стоял… А я пока свободный… ты! — вспомнил он. — Будто разозлилась. Чего злиться-то? Так бы и ехали до Совречки хорошо, без всяких обид. А то с актами с этими…»
Рогожников огляделся, показалось, идет кто-то за спиной, шаги слышно..«И жалко мне ее что-то, — подумал он, — одинокая какая. Страшно, наверное, одной-то так жить. Хоть бы дети были… Взяла б да замуж вышла или родила, на худой конец. Мало ли без мужиков рожают?.. Столько лет одна была, никто бы и слова не сказал… Как бы это поговорить-то с ней? Натворит с этими актами, запутается. Растрату покрыть можно, штаны последние продать и покрыть. А ну как излишки найдут?.. Не поглядят, что вдова того летчика-героя. Он был, да ушел. Слава ему небесная. А ты, дескать, жить осталась, так живи, без растрат и излишков…»
«Не об этом думать надо! — ловил он себя. — Судить вот-вот будут… Тоже как бы за растрату: одна „Золотая“ осталась, и ту Ваське сдавать придется…»
То вдруг начинал Рогожников продумывать, как он скажет на суде последнее слово и что скажет в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10